Константин Локотков - Верность
— Нет, ничего нет! — почти крикнул он. Стиснув руку Марины, твердо сказал: — Подожди. Подумай. Не спеши! И… — Он помолчал, неотрывно глядя в ее глаза. — Прощай!
Тряхнув руку и тяжело повернувшись, вышел, успев расслышать ее последние слова, сказанные со счастливой улыбкой:
— Я буду ждать… Запомни!..
Придя к Федору, Анатолий жарко сказал:
— Ну, Федор! Если ты потеряешь Марину…
Он не кончил, сжал челюсти, глаза у него странно и зло посветлели.
— Потеряю Марину? — медленно и тихо переспросил Федор. — Ты это… что… откуда?
Изумление и ярость исказили черты Анатолия, он схватил Федора за плечи и сильно встряхнул.
— Слепой человек! Ты… не видишь разве?
— Подожди, Толя… Она тебе что-нибудь сказала?
— Все сказала, да! Но тут и говорить нечего — так видно. А ты, ты… Неужели тебе это не ясно?
— Мне? Я не знаю, Толя, — в совершенном замешательстве пробормотал Федор. — Она со мной перестала даже разговаривать.
— Вот, она перестала разговаривать! Так на что же ты надеешься? Вот-вот потеряешь ее, и сам будешь виноват.
— Но что же мне делать?
— Что делать! Уважай в ней человека… Не все родились подвижниками. Я давно б на ее месте сбежал.
— Одинока… — Федор тяжело опустился на стул. Печаль и тревога были на его лице. — Я догадывался об ее одиночестве. Но чем помочь? Она ничего не хочет от меня.
— Не знаю. Я не хочу ничего советовать. Я плохой советчик. Но смотри — может, не поздно поправить дело. А я к тебе уже долго не приеду!
— Ну, ну, не городи глупостей. — Федор неловко и грустно улыбнулся. — Нам с тобой еще на футбольном поле встречаться. В договоре спортивные состязания есть, забыл, капитан?
…Ночью Анатолий уехал. Проводив его, Федор не спеша вернулся домой. Марина спала. Сумеречный свет от занавешенной лампы освещал ее спокойное лицо. Рука была закинута на кроватку, придвинутую к изголовью большой кровати. Павлик лежал, уткнувшись в подушку, подобрав под себя ножки, точно собирался встать, но раздумал и так и уснул. Федор прикоснулся губами к мягким взъерошенным на затылке волосам, — они были сухие и пахли чем-то милым, тонким.
Сидя у стола, в полумраке, Федор с запоздалым, горьким и тяжелым раскаянием думал о том, что никогда не допускал мысли о возможности потерять Марину. Как бы пи складывалась жизнь, каким бы серьезным ни казался семейный разлад, все-таки была крепкая и молчаливая уверенность в том, что все обойдется. Слепой, самоуверенный человек, на что он надеялся! Не желая ничем поступиться в своем счастье идти вперед (может, и не надо было ничем поступаться?), понадеялся на «авось»: «Надо пожить еще — может, он и отыщется, выход». Ему казалась намеренной холодность Марины. Какое дикое, какое дурацкое заблуждение! Подолгу и наивно размышлял о свободе поступков, но ни разу не стукнуло в голову, что свобода поступков могла питаться и равнодушием.
И теперь… Что же теперь делать? Неужели поздно поправить дело и он настолько плох, что недостоин любви Марины?
Федор опустил голову на руки.
Что же делать? Как вернуть Марину?
Неделю назад, после нескольких бессонных ночей, Федор закончил наконец проект реконструкции станка. Профессор Трунов поднял шум на весь институт. На заседании Ученого совета устроили чествование студента-изобретателя. Здесь же объявили, что завод премирует автора проекта.
Товарищи с особенным чувством уважения жали ему руку. Студенческая комната веселилась до рассвета.
Аркадий сказал:
— Сегодня мы поздравляем тебя с началом большой творческой жизни! Упорство и страстность! Последовательность и горение!
Виктор читал стихи. Семен, опьянев, мигая редкими ресницами, влюбленно смотрел на Федора.
А Марина сидела молча.
Через несколько дней, получив на заводе премию, Федор принес ей и сыну кучу подарков.
По привычке ждал, что Павлик обрадуется подаркам. Нет, повозившись минуту с автомобилями и медведями, равнодушно оставил их, забрался на колени к отцу и с робким, жалостливым выражением гладил его щеку легкой маленькой ладонью.
Почти неделю Федор не видел сына. Ощущая его родное тепло, с грустью думал о том, что достаточно лишь одного желания Марины, и сынишка постоянно был бы рядом с ним. Нет, она, по-видимому, не имела такого желания. Ребенок по-прежнему жил у бабушки.
Как и сын, Марина приняла подарки без радости.
— Спасибо, — сказала чуть дрогнувшими, сухими губами, — но ты напрасно тратишь деньги… Они тебе пригодятся. А это лишнее, пустяки…
Пустяки… Каждое его движение она встречала настороженно, со все нарастающей холодностью.
Им теперь трудно стало быть вдвоем. Федор чувствовал, что Марина боялась оставаться с ним наедине. Что это было? Страх перед разрывом, перед окончательным разговором, который неизбежен, если они постоянно будут вдвоем? Федор не знал. Сам он страха не испытывал, он об этом и не думал до сегодняшней беседы с Анатолием. Ему просто было тяжело наедине с Мариной, было мучительно больно ощущать ее холодность… Он не мог не видеть, что и ей неловко и неуютно с ним. Она могла часами молчать или лежать на постели, отвернувшись к стене. Все чаще, уехав к сыну, она оставалась ночевать у матери. Федор, как всегда, возвращался из института поздно. Если удавалось захватить последний трамвай — отправлялся вслед за Мариной. Если не удавалось — уходил к товарищам, ночевал у них. В свою комнату идти не хотелось… Несостоявшаяся надежда на семейное гнездо! Марина поддерживала в комнате порядок — забегала в перерывах между лекциями, — но это был нерадостный порядок, порядок для посторонних глаз: смотрите, у нас все благополучно!
…До утра Федор просидел, то задремывая тревожно, положив голову на стол, то с беспокойным вниманием глядя на Марину. Один раз она зашевелилась, сказала что-то во сне и улыбнулась, затем печальная тень легла на лицо, брови удивленно приподнялись, и рука неловко и осторожно пошарила сбоку, где было место Федора.
Федор так и оставил ее — с застывшим удивленным выражением и рукой, закинутой набок… Поправив одеяло на сыне, — он спал уже на спине, приоткрыв нежный, немного крупный рот и весело посапывая, — Федор поцеловал его в лоб и тихонько вышел.
…Первый трамвай, полупустой, звонко бежал по утреннему городу. Розово дымились заводские окраины, голосисто и требовательно кричал паровоз у входа на станцию, ему вторил встречный — успокаивающе и призывно.
Федор шел ослепительной снежной улицей, унося твердое, ночью пришедшее решение.
Чувство не подчиняется разуму, слышал он от людей. Вздор! Если верить им — ему осталось одно: ждать неизбежного ухода жены, отказаться от нее.
Федор будет бороться за Марину!
Это была молчаливая и упорная борьба, непохожая на те их минутные размолвки, когда он был намеренно сух с ней. Федор как будто предоставил Марине полную свободу в действиях. Он не подчеркивал равнодушия к ней — был сдержанно-ласков и ровен в обращении. Но уже ни один поступок жены не встречал с его стороны ни одобрения, ни осуждения.
«Ты самостоятельный человек, живи, как находишь лучше», — говорил его вид.
А выходило так: потянет ли Марину в театр — Женя Струнникова с подозрительным энтузиазмом подхватывает ее мысль, является невозмутимый Аркадий, и они втроем уходят в театр.
Столкнется ли она с трудностями в учебе — Надя Степанова с естественной и скромной готовностью, не ущемляя гордости Марины, спешит помочь ей.
Она теперь была постоянно в окружении товарищей.
Что-то вроде скрытого удовольствия или даже благодарности (наконец-то кончилась опека мужа!) читал Федор в ее несмелом, неспокойном оживлении.
Он хотел, ждал встреч, откровенного разговора и в то же время по какому-то предостерегающему чуткому велению сердца не торопил себя, боролся за Марину молчаливо, не пряча себя от ее глаз, но и не выставляясь назойливо.
Однажды столкнулся с ней в коридоре; страшно хотелось заговорить, взять за руки (милая, сердитая супруга, до каких пор все это будет продолжаться?), но стерпел; посторонившись, прошел мимо спокойный, поймав ее удивленный, растерянный взгляд. Точно в первый раз после долгого перерыва она вспомнила, что у нее есть муж, и удивилась, почему он прошел, как чужой.
Ночью Федор беседовал с Аркадием.
Да, мало еще полюбить. Любовь обязывает, ее надо воспитывать в себе. Аркадий говорил об этом сердито, укоряя друга.
— Знаешь что? — сказал он под конец. — Марину надо вовлечь в общественную работу. Я потолкую с Надей.
— Верно! — обрадовался Федор. — Поговори, пожалуйста!
Назавтра Аркадий посоветовал Наде предложить группе первого курса избрать Марину старостой.
Марина — старшая, строгая подруга — староста! Как это замечательно, и почему она, Надя, сама не догадалась!
