Петрусь Бровка - Когда сливаются реки
— Пусть ей дьявол помогает, балаболке! — буркнул Паречкус и стегнул кнутом лошадь, отъезжая.
Вскоре показалась отставшая подвода. Алесь узнал возчика и обрадовался: это была тетка Восилене.
Она тоже увидела Алеся и засмеялась.
— Видать, доведется нам породниться, товарищ начальник?.. Часто встречаемся!..
Алесь оглянулся — ему не понравилась эта вольность. Но он не подал виду, что обиделся, начал помогать Восилене выгружать кирпич в надежде, что та расскажет что-либо об Анежке. Но Восилене хитренько поглядывала на него и молчала. Она раскраснелась на работе, щеки ее зарумянились, а волосы растрепались.
Кончив работу, Восилене удовлетворенно вздохнула, села и сама пригласила Алеся:
— Садитесь, товарищ начальник, я разрешаю!
Алесь присел. А та, пытливо поглядев на него, сунула руку в вырез кофточки и вытащила синий конверт.
— Танцуйте, товарищ начальник! И хорошо танцуйте, а то не отдам.
— Что вы, тетка Восилене!
— Пляши, говорю...
Алесь начал злиться.
— Ладно уж, берите! — смилостивилась Восилене.
Алесь схватил письмо. Он боязливо оглянулся в сторону Паречкуса, но его не было видно за возами, а Восилене прилегла на траву отдохнуть и прикрыла глаза руками от солнца. Алесь торопливо разорвал конверт, это было первое ее письмо! Ровно лежали на маленьком листке строчки. Алесь был так взволнован, что не сразу уловил их смысл.
Он снова начал читать по порядку.
«Друже Алесь!
Я очень благодарна Вам за письмо, хотя имела из-за него много неприятностей. Вам уже говорила тетка Восилене, что тут у нас произошло. Письмо принес почтальон, когда меня не было дома. Как на беду, сидел у нас в это время Пранас Паречкус. Он взял письмо, не постеснялся вскрыть и прочитал моему отцу и матери все, что там было написано, да еще и многое прибавил сверх того. Можете представить, что началось в доме! Мать заплакала, отец со злости разбил тарелку. «С кем связалась, с мужиком, с безбожником!» — кричал он, и мне казалось, что он меня вот-вот ударит. А я твердила только одно: «Отдайте мое письмо...» Когда Паречкус начал меня дразнить им, я вырвала его из рук и сказала ему: «Вы дрянь!»
Вот уже который день родители со мной не разговаривают. А проклятый Паречкус не спускает с меня глаз. Это письмо я пишу на работе... Простите, что пишу нескладно, у меня и сейчас болит сердце от неприятностей и горя. Родителей своих я люблю, мне жалко их, а этот Паречкус, по-моему, несчастье для нашего дома. Так мне тяжело, что порой хочется убежать куда-нибудь, чтобы только ничего этого не видеть...
А вы, Алесь, свое обещание забыли. Помните, говорили, что будете приходить в «Пергале»? А вас не видно.
Анежка».
Алесь спрятал письмо. Он почувствовал себя виноватым.
— Ну что, нравится? — спросила Восилене, которая хотя и лежала прикрыв глаза, но незаметно наблюдала за Алесем.
— Тише, — попросил Алесь. — И никому не говорите об этом.
— А чего ты боишься, начальник?
— Длинных языков... У нас их больше, чем надо!
— И Анежке ничего не передавать?
Алесь покраснел.
— Большое, большое спасибо ей передайте! И скажите, что мы просим ее приходить в наш клуб...
— А может, и меня пригласишь, а?
— Мешкялис говорил, что назначит вас поварихой на строительство.
— Ну? И ты согласен?
— У меня этого не спросят, но я не возражаю!
Восилене расплылась в довольной улыбке. Она любила готовить, научилась этому давно, когда еще жила прислугой у одного литовского панка. Даже сама пани, какой ни была привередливой, завидовала умению прислуга и хвалила ее. А Восилене похвалу очень любила. Она уже представляла, как теперь будут ей говорить спасибо добрые люди и как станет она здесь командовать большим и шумным хозяйством.
— Тебе первому таких оладьев напеку, товарищ начальник, не поверишь, что такие бывают! — пообещала она. — И каравай на свадьбу приготовлю, хочешь?
— Ну, какой там каравай!..
— А вот сосватаю и каравай испеку... Я тебе покажу, какая я тетка!.. Так что Анежке передавать?
— Я уже сказал... Большое спасибо и привет.
— Очень уж ты робок, товарищ начальник. Я ее поцелую, — усмехнулась Восилене. — Если сойдет хорошо, скажу, что по твоей просьбе, а если нет, — на себя возьму!
Алесь был весь во власти этой неожиданно нахлынувшей радости. Письмо хоть и не объясняло всего, но по тому, как было оно написано, чувствовалось, что он для девушки не безразличен. И что за характер у этой тихой и очаровательной девушки! Какая твердость и решительность!..
Ему тут же захотелось повидать Анежку. «Может быть, она работает на канале?» — пришло ему в голову. Забежав домой, он достал из печи горшок со щами, наспех поел и на всякий случай переменил рубашку. Не забыл прихватить и тот зеленый поясок, который купил в Минске, — может быть, удастся передать? Подарок был пустяковый, он это сознавал, но надеялся, что девушка все поймет, — ведь это был поясок как раз к тому платью, в котором он увидел ее в первый раз.
На колхозном дворе Алесь оседлал буланого жеребчика, которого выделил ему Захар Рудак для разъездов по служебным делам. Вскочив в седло, Алесь поехал прямо через рыжее жнивье. Низенькие хаты «Пергале», разбросанные по холмикам, в отсветах солнца поблескивали окнами, словно всматривались друг в друга, а поодаль, в окружении столетних лип, стоял навытяжку костел, словно нес караул и присматривал за всем в округе. Казалось, что за крест его зацепилось небольшое белое облачко. Алесь вспомнил маленький серебряный крестик на шее Анежки и призадумался. «Неужели она и вправду верит всему этому?» Если бы он смог проникнуть взглядом сквозь красные кирпичные стены костела, он бы, вероятно, перестал сомневаться в этом. Анежка в это время стояла на коленях перед распятием и горячо молилась. В костеле, кроме старосты, никого не было, холодная тишина и серый полумрак стояли вокруг. Некоей таинственностью веяло от ликов и фигур святых, вырезанных из дерева искусными мастерами. Потемневшие и пожелтевшие от времени, они, казалось, озабоченно и даже осуждающе поглядывали на молодую девушку, словно судьи на преступника, опасного, но, может быть, достойного сожаления.
— Матка боска! — шептала Анежка, впиваясь взглядом в лицо девы Марии, которая прижимала к груди своего сына.
Анежке вспомнилась мать, и слезы набежали ей на глаза. «Зачем я обижаю старую? Разве не она носила меня у сердца, как эта матерь божья, — хорошо ли, что я иду ей наперекор?» Святой Боболий чем-то напоминал ей отца, и она, хотя уже с меньшей горячностью, подумала: может быть, следовало пожалеть и его? — ведь он тоже хочет ей добра...
Так, в покаянии, повторяя известные с детства слова молитвы, стояла она, похожая на скорбное изваяние. На каменном полу послышались шаги, и она поняла, что это пришел пан клебонас Казимерас.
Анежка не прервала молитвы. Ей казалось, что на душе у нее становится спокойнее, но в то же время и обида не покидала ее: «Ну хорошо... Вот я беспокоюсь, чтобы было хорошо отцу и матери, а почему они не подумают обо мне? Почему они не догадаются, что делается у меня в душе? Почему они так плохо относятся к Алесю? Разве он хуже тех, которые ходят в костел?» Она старалась отогнать думы об Алесе, но это ей уже не удавалось. Наоборот, его веселые глаза, его русая голова виделись ей повсюду, куда бы она ни посмотрела.
Почувствовав, что Клебонас ходит поблизости, Анежка встала и, опечаленная, подошла к нему.
— Я хочу исповедаться, отец Казимерас, — попросила она, и глаза ее наполнились слезами.
Клебонас молча прошел в исповедальню и, закрыв за собой дверь, приник к маленькому оконцу, через которое люди посылали свои покаяния богу.
— В чем согрешила, дитя? — спросил клебонас Казимерас, и на его остром, похожем на облупленное яйцо, бледном и вялом лице забегали маленькие, хитрые глазки. Он знал все, что делалось в семье Пашкевичусов, и не был удивлен, а лишь заинтересован.
— Полюбила... отец Казимерас, — с трудом выдавила из себя признание Анежка.
— Кого полюбила, дитя? — допытывался клебонас.
— Одного хлопца...
— Знаю, что хлопца, но какого?
— Боюсь даже сказать...
— Не бойся бога, дитя! Бог все равно читает твою душу, как открытую книгу.
— Алеся Иванюту, пан клебонас...
— Что?..
Анежка даже вздрогнула от резкого тона, каким был задан вопрос. И эта резкость была неожиданной для самого пана клебонаса: он ведь знал, что Алесь Иванюта ухаживает за Анежкой и даже написал ей письмо.
— Начальника из Долгого? — переспросил, все еще как бы не веря себе, пан клебонас.
— Да, пан клебонас, — дрожащим голосом подтвердила Анежка.
— Так... А ты ведаешь ли о том, что он не нашей веры?
— Знаю...
— А знаешь ли ты, что он безбожник?
