Петрусь Бровка - Когда сливаются реки
— Теперь можно и отдохнуть с дороги, — продолжал старик. — Покажите-ка вы мне, где собираетесь станцию ставить? Около мельницы?
— Да, — подтвердил Алесь.
— Хорошее место!.. То-то я вижу, что там вроде разворошенного муравейника...
Не прошло и часа после того, как Никифорович поселился в доме Алеся, а уже стал своим человеком. Понравился он и Зине. Она с интересом наблюдала, как он неторопливо разбирал на лавке чемодан. Агата, накрывая на стол, время от времени посматривала на старика, который вынимал и оглядывал каждую вещь так, словно впервые в жизни видел ее и не сразу мог определить, для чего она может пригодиться? Это были плоскозубцы, рашпили, молоточки, сверлышки, буравчики... Зазвенели высыпанные на лавку патроны для ламп и штепселя. Бережно вынул он и положил на стол несколько больших электрических ламп.
— Электричества-то у нас еще нет! — заметил Алесь.
— Чего не было — тому быть, — рассудил Никифорович.
XI
На холмах рыжело жнивье. Высокие и широкоплечие выросли стога на лугах. Сиротливый аист, задумавшись, стоял на одной ноге. Вода в озере потемнела, покрылась мелкой зыбью. Природа замирала. А на берегу озера становилось все шумнее и оживленнее. На бугор шли и шли груженые подводы. Поблизости, на срубе барака, стучали, переговаривались топоры. А со стороны «Пергале» — если прислушаться — доносился слитный гомон: это молодежь работала на прокладке канала.
Алесь помнит, как тихо и молчаливо бывало здесь прежде. То, что все вокруг ожило и заговорило, не только поднимало его настроение, но и наполняло гордостью: по молодости, всегда несколько склонной к безобидному любованию собой, ему казалось, что, хотя и не его сила и воля вызвали к жизни это движение, все-таки он, бывший сельский мальчишка, коловший босые ноги здесь на жнивье и таскавший из озера окуньков и плотичек, стоит в центре этого оживления, управляет им, как дирижер — сложным оркестром. Дай сам он с утра до вечера не знал теперь покоя. Нужно было поспевать всюду, отвечать на тысячи вопросов, решать на ходу десятки несложных, но все-таки хлопотливых технических и хозяйственных задач. А больше всего беспокоил его котлован. Хотя машин еще не было, он подумывал, что пора начинать, пожалуй, и все чаще поглядывал в сторону мельницы, которую надо было сносить.
Мельница, сложенная из крупного камня, седая от мучной пыли, стояла как раз на том месте, где впоследствии должна была возникнуть электростанция. Алесь подошел к ней и сел. Вокруг было тихо, только шумела светлая, пронизанная солнцем струя воды, падавшая в глубину омута. Чуть ниже омута, вцепившись корявыми корнями в мокрую землю, вековые ивы склоняли к зеркалу воды свои плакучие ветви.
Сколько воспоминаний вызывало у Алеся это место! Много раз приезжал он сюда вместе с отцом. Не помнит, сколько было ему лет, но ходил он тогда в одних холстинных штанишках со шлейкой через плечо, застегивавшейся на деревянную палочку вместо пуговицы. Весело было ему здесь.
Около мельниковой хаты на взгорке суетились мужики, приезжавшие молоть хлеб, или, как их обычно называли, «завозники». По всему двору в беспорядке стояли телеги с задранными кверху оглоблями, на телегах же, словно откормленные боровы, лежали мешки. Кони, отмахиваясь хвостами от мух и слепней, тихо хрумкали свежую траву или овес. Пахло рожью, пшеницей, теплой, свежеразмолотой мукой. Однообразное гудение жерновов навевало дрему, и некоторые из завозников, чья очередь была еще далеко, богатырски похрапывали в тени возов, подбросив под голову сенца или травы. Под колесом, там, где падающая вода рождала кружево пены, поблескивали серебряные плотички или на мгновение возникала широкая зеленоватая спина голавля. Сероватые пескари возились и крутились на отмели, и, как лезвие перочинного ножа, блестела, выскакивая за мухой, верхоплавка.
Под самой крышей мельницы была сделана дощатая клетка с открывающимся дном. Через дно этой клетки опускалась вниз толстая веревка, какую, по мнению Алеся, могли свить только богатыри из бабушкиных сказок.
Вот в дверях показывается толстый, пузатый мельник, весь обсыпанный мучной пылью, так что брови его похожи на заиндевелые кусты, и хрипловатым голосом вызывает завозников. Один из них бежит наверх, а другой, сняв с воза мешок, перехватывает его веревкой, без нужды громко кричит: «Готово!» — и задирает голову кверху. Веревка натягивается, сначала несколько раз приподнимает мешок и опускает его, словно примериваясь, затем быстро уносит его вверх. Мешок плывет, все приближаясь к клетке, тугими плечами раздвигает половинки дверей, поднимается еще выше, и дверь со стуком закрывается сама.
А около мельницы, в тени ив, идут разговоры. Люди съехались с разных сторон: есть и ближние, а есть и такие, что прибыли за двадцать и даже за тридцать верст. И чего только тут не говорится за самокруткой из махорки, а случается, и за бутылкой горелки! И какая цена на рожь в местечке, и почем свиньи и кони на базаре, и у кого в хате шалит домовой — и много, много всякого другого... Алесь бегает с места на место, ему интересно все слышать и все видеть. Но вот и день подходит к концу. Отец, который и сам стал чем-то напоминать мельника, тащит по дощатому настилу мешок, потом второй и третий. Конь снова запряжен, и они возвращаются домой. Алесь и теперь вспоминает, как хорошо было лежать на мешках свежеразмолотой муки — тепло, как на печи; и запах очень напоминает утро, когда мать печет оладьи. Хорошо помазать их сметаной, а еще лучше потереть кусочком сала!.. Между тем конь, чем ближе к дому, шагает все быстрее, спицы колес начинают сливаться в один серый круг, и тень от телеги тянется все дальше.
На всю жизнь связаны у Алеся с этой мельницей самые приятные воспоминания. Теперь он снова сидит тут. Никого нет. Двор пуст. Лениво покачивается на ветерке веревка. И думы его, похожие на падающую с колеса струю воды, сливаются с другими. Ему жалко, что нет уже отца, жалко беззаботного детства, которое никогда не вернется. Жаль ему и мельницы, которую он должен сломать. «Ничего не поделаешь, — думает он, припоминая слова деда Никифоровича: «Чего не было — тому быть». — Ничего не поделаешь... У тебя, старуха, золотые, но короткие руки, а у той, что сменит тебя, будут посильнее и подлиннее — они достанут и до «Пергале», и до Эглайне, не говоря уже о Долгом, которое почти рядом». Алесь пытается представить, какую романтику родит в сердцах нынешних мальчишек то новое, что появится здесь, какие душевные волнения потянут их через всю долгую жизнь, — и не может. Ему на мгновение начинает казаться, что он своими руками убивает поэзию и романтику во имя удобств и облегчения жизни, и тут же ловит себя на мысли, что вот он молод, только успел окончить институт, а уже и за его душу цепляются старые представления и привычки.
Издалека донесся визг циркулярной пилы.
Алесь вздохнул и встал. Мечты мечтами, а дело делом! На стройке барака шуршали пилы, как дятлы тюкали по бревнам топоры. Ветер крутил и гнал смолистые стружки, похожие на желтую пену. Алесь увидел курчавую голову Йонаса, который ставил очередной венец на срубе, и поздоровался с ним издали. Ян Лайзан и Никифорович организовали столярную мастерскую. На самодельных станках они стругали, иногда сходились вместе, прикидывали, метили доски мелом и снова брались за фуганки и долота. Хотя для отделки барак был далеко не готов, они сбивали дверь.
— День добрый, строители! — приветствовал их Алесь, ощущая при этом и некоторую неловкость: хвалят обычно за работу старшие младших, а не наоборот. — Дела идут, я вижу?..
— У нас идут, — решил намекнуть начальнику строительства Ян Лайзан, — а кое у кого и стоят... Мы скоро барак построим, а станции еще не начинали. Мы уже до крыши дошли, а у вас даже проекта нет.
— Это верно, дед Лайзан... Погоди, скоро к нам машины подойдут. У бульдозера фуганок покрепче будет...
Лайзан предложил Никифоровичу передохнуть:
— Покурим, покоптим небо, чтоб там черти не водились...
Заслышав позади стук колес, Алесь повернулся и увидел литовские подводы с кирпичом. Он поднялся.
Втайне он надеялся почти на чудо: а вдруг и Анежка приехала? Он шел к подводам, прислушиваясь, как натужно скрипели тяжело нагруженные возы. Колеса глубоко, по спицы, вязли в песке, втулки попискивали, как цыплята: циу... циу... Около переднего воза шагал хмурый Пранас Паречкус. Он недовольно повернулся к Алесю:
— Где выгружать, товарищ начальник?
— Здесь, пожалуйста, — показал Алесь, не ожидая такого обращения к нему. — Сколько подвод? — спросил он в свою очередь.
— Девять... Десятая отстала.
— Почему?
— Да это известно!.. Возчик в юбке... Опрокинула воз, теперь пока сложит...
— Почему же не помогли?
— Пусть ей дьявол помогает, балаболке! — буркнул Паречкус и стегнул кнутом лошадь, отъезжая.
