Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан
— Ч-черт! — Илья, забывшись, стукнул кулаком по колену. — Надо же!..
Марк удивленно взглянул на него, спросил:
— Что случилось, Илья Семеныч?
Беседин швырнул в урну папиросу, зло ответил:
— Ничего. Зуб дергает, застудил, видно. Ты, Талалин, небось всю жизнь будешь вспоминать ту ночь, а? Подвиг все-таки — человека спасти! Прилетим домой, сам к газетчикам пойду, попрошу: напишите о подвиге Марка Талалина. Он, рискуя жизнью, бросился на помощь двум замерзающим товарищам. И чтоб портрет твой — на всю полосу… Страна должна знать своих героев!.. Здорово будет, а, Талалин?
— Здорово, — сказал Марк. — Только попроси, чтоб над моей головой художники нимб нарисовали. Светящийся. Картину «Христос спасает рыбаков» видал? Чтоб было похоже…
— Смеешься?
— И не думаю. Греметь так греметь.
— А если бы не ты меня, а я тебя из-под снега откопал? — неожиданно спросил Беседин. — Как бы ты реагировал?
— Я? — Марк усмехнулся. — Надо прикинуть… Наверное, места себе не находил бы от уязвленного самолюбия. Ходил бы и думал: как же это так, черт подери, я, Марк Талалин, человек не слабый, не трус, личность автори тетная, и вдруг какой-то там Беседин осмелился оказать мре товарищескую помощь! Хуже не придумаешь. Тут не только зуб начнет дергать — душа задергается. Конечно, тебе, может, было бы даже приятно, что ты смог мне помочь. Человеку ведь всегда приятно, когда ему удается сделать что-то хорошее! Но я тебе этого не простил бы! Не надейся, Илья Семенович! И Смайдову не простил бы, и морякам, которые тогда…
— Все разгадал? — прервал его Беседин. — Я думал, ты глупее.
— Низко кланяюсь за комплимент. — Марк склонил голову и, резко подняв ее, уже совсем другим тоном спросил бригадира: — Скажи, Илья, ты очень хочешь, чтобы я ушел из бригады? Тебе и вправду со мной тесно?
— Тесно, Марк. Хочешь знать — почему?
— Хочу.
— Тогда слушай. Ты, наверное, думаешь: «Раньше Беседин рвал налево и направо, никто ему не мешал. А когда я пришел в бригаду, кое-что изменилось. Беседину это не по нутру, вот он и хочет, чтобы я ушел». Так мыслишь?.. Помолчи… Не отказываюсь, вначале все было именно так. Потом я понял и другое: нам тесно еще и потому, что ты, Талалин, тоже человек сильный и твердый. И мастер! До тебя я считался лучшим сварщиком, обо мне кричали на каждом углу. И это было справедливо. А теперь… Я вижу — ты мне не уступишь. Выходит, что мы с тобой почти совсем одинаковые. Согласен. Таких, как мы, раз, два — и обчелся… Скажи, стоит нам идти рядом?
Илья на минуту умолк, вытер платком повлажневший от волнения лоб и попросил у Марка папиросу. Закурил, еще немного помолчал и только тогда закончил:
— Откровенность за откровенность, Талалин. Говори.
— Скажу. — Марк жестко взглянул на Беседина, встал и подошел к оттаявшему иллюминатору. — Что ж, скажу, — повторил он. — Ты говоришь, что мы почти во всем одинаковые. Это не так. Мы с тобой разные. Работать хорошо умеют многие, а жить… Жить по-твоему я не хочу. Ты, Илья, любишь только себя. Ты и работаешь красиво не потому, что у тебя это внутри, а ради выгоды. Красота должна радовать человека, а ты всегда злой, подозрительный. Потому что все время оглядываешься: а вдруг кто-то опередит, вдруг кто-то затмит твою славу. Скажи, зачем такая слава, если людям от нее проку как от козла молока?
Высказался? — хмуро бросил Беседин.
Марк пожал плечами:
— Ты сам попросил, чтоб откровенно.
— А чего ж темнишь? — крикнул Илья. — Говори уж прямо: так, мол, и так, Беседин, завидую тебе, завидую, что умеешь жить на всю катушку! У тебя и деньги, и почет, и бабы вокруг тебя, как пчелы вокруг меда, а мы, смертные, ползаем по грешной земле, рады бы взлететь, да крылышки слабоваты. В точку попал?
Марк молча смотрел в иллюминатор. На белый город из торосов опустилось облако и туманом растеклось меж островерхих крыш, скрыло от глаз Марка колизеи и персидские шатры. Белый город исчез, как призрак, но через минуту-две, когда облако растаяло, он снова появился, такой же загадочный и сверкающий белизной. Марку вдруг захотелось пойти туда, побродить по закоулкам, помечтать. Там, наверно, хорошо мечталось бы… Тишина. Безмолвие. Один на один с самим собой — это порою бывает очень нужно человеку. Чтоб глубже понять самого себя. И других. Каждый человек — загадка. Одна мудренее, другая проще, но даже простую не всегда легко разгадать. Разгадать до конца…
— Ты меня слышишь? — резко спросил Беседин.
Марк кивнул:
— Слышу.
— Ты зачем приехал на Север? Заработать?
— Нет. Я не думал об этом. Приехал к девушке, которую любил…
Марк сказал это просто, и сам удивился, что впервые прямо сказал об этом именно Беседину. Признание вырвалось как-то само по себе, может быть, потому, что мысленно Марк в эту минуту уже бродил в белом городе, где все располагало к откровенности.
— Что-то я никогда не видел тебя с девушкой, — усмехнулся Илья. — Или держишь ее в заточении?
Из города-сказки не хотелось уходить. Марк смотрел на древний минарет, ему даже казалось, что он слышит глухие голоса людей…
Марк улыбнулся. Беседин опять спросил:
— Ты скрываешь ее?
— Нет.
— Она переметнулась к другому?
Теперь из города-сказки Марк перенесся в кают-компанию. И все стало на свои места. «Переметнулась к другому?» Цинизм Беседина не задел. В конце концов он прав, никуда от этого не уйдешь. Но говорить о Марине с Ильей не хотелось. Это только его боль, и никому до нее нет дела. Беседину — тем более.
— Довольно об этом, — сказал Марк. — Не все так просто, как ты думаешь.
Он направился было к столу, но Беседин вдруг взял его за руку, остановил. Илью внезапно будто озарило, он даже крепко выругался про себя: «Черт, как же я не подумал об этом раньше?!» А вслух сказал:
— Я знаю эту девушку, Талалин.
Сказал уверенно, твердо, без тени сомнения.
— Знаешь? — Марк иронически усмехнулся, не поверив.
— Я знаю Марину уже больше года…
Он смотрел на Марка с жадным вниманием, ждал, что он скажет. Сейчас Марк засмеется, скажет: «Марину? О какой Марине ты говоришь?» И тогда Илья успокоится. Может быть, он даже по-дружески хлопнет Марка по плечу и тоже засмеется: «Хотел взять тебя на пушку, Талалин… Думал, угадаю. Ну, ладно. Пойдем выпьем за девушек: ты — за свою, я — за свою. Пойдем…»
Марк молчал. И его молчание говорило само за себя. «Я встретилась со своей юностью», — вспомнил Илья слова Марины. Вот она — ее юность. Вот, оказывается, кого она не может забыть.
— Мы с Мариной большие друзья, — продолжая ухмыляться, сказал Беседин. И добавил, как само собой разумеющееся: — Привыкли уже друг к другу за это время. Привязались. Особенно она. Сам знаешь: женщина прилипнет — не оторвешь.
Марк плотно прикрыл веки, точно желая укрыться за щитом. Так было легче хоть на минуту остаться одному, собраться с мыслями. Много раз он говорил себе: «Марины больше нет, нет и не будет. И пора забыть все, что было…» Он не строил иллюзий, давно подозревал, что кто-то другой идет рядом с ней. Ну что ж, таков закон жизни. Это так же естественно, как и то, что ночь сменяется днем, а день — ночью.
Но одно дело — рассуждать, другое — чувствовать, как тебе больно. А ему было больно все время, потому что он ни на один день не мог забыть Марину. Нет, Марк не искал с ней встреч, ни на что больше не надеялся. Но в то же время не расставался с мыслью, что однажды увидит Марину такой же, какой она была прежде. Чтобы ее можно было назвать словом, в которое Степан Ваненга и Саня Кердыш вкладывают так много: человек!
— Знаешь, она никогда не говорила о тебе, ни разу. — Слова Беседина врывались в сознание Марка, заставляли вздрагивать. — Видно, любил только ты, а она…
Беседин не мог обмануть Марка. За внешним спокойствием Ильи он чувствовал совсем другое — страстную надежду услышать подтверждение своим словам: «Да, любил только я, а она нет…» Что ж, Марк может сказать об этом честно. И добавить: «У нее был Зарубин. Блистательный капитан Зарубин. Но она и его не любила, понастоящему она, наверное, вообще не может любить…» Пусть Беседин тоже хлебнет из горькой чаши.
— Что ж ты молчишь? — Теперь Беседин открылся. Голос его звучал напряженно, пальцы, сжавшие локоть Марка, вздрагивали.
Самое время нанести удар в солнечное сплетение. Ему и Марине — обоим сразу.
— Ты меня слышишь, Талалин? Я хочу знать все.
Илья был жалок. Но его вид не вызывал у Марка сочувствия, и он нанес бы ему удар, если бы вдруг перед его глазами не появилась Марина. Он увидел ее такой, как два года назад, когда темной ночью она пришла к нему домой. «Марк, мне тяжело, — сказала она тогда. — Мне очень тяжело…»
— Ты хочешь знать все? — переспросил Марк.
