Виктор Устьянцев - Крутая волна
Шесть из четырнадцати полученных со склада револьверов Заикин велел передать Егорову, и Гордей, отправив Клямина и Зотова на корабль, пошел к Ивану Тимофеевичу. Дома его не оказалось. Наталья опять велела подождать в той же комнате. И опять все было, как в первый раз. Наталья приходила и уходила, ловко проскальзывая между вещами, только теперь Гордей, уже не стесняясь, расспрашивал ее:
— Как вы тут одна‑то жили? Не боялись?
— А чего мне бояться? Меня полиция охраняла. — Наташа засмеялась звонко, заразительно. Потом вдруг нахмурилась и сказала: — Вы бы дали папе отдохнуть. Он по ночам кашляет.
— Им командую не я.
— Да, конечно. Но вы скажите там кому надо. Хотя бы этому Михайле. Вы его давно знаете?
— Всего два раза видел в Петрограде. А что?
— Говорят, он с самим Лениным знаком. Правда?
— Не знаю. Может быть.
— Интересно, какой он, этот Ленин? И почему все так считаются с ним? Только и слышишь: Ленин, Ленин. Вам он нравится?
— Нравится — не то слово.
— Да, пожалуй, не то, — согласилась Наталья. — Ну, уважаете или‑как там? — поклоняетесь?
— Вот — вот, поклоняюсь! — серьезно, даже задиристо сказал Гордей.
Наталья рассмеялась, и Гордей сердито заметил:
— Ничего смешного нет!
А она опять рассмеялась:
— Вот и отец так же. Все вы одинаковые.
— Ну, мне до вашего отца далеко, он человек тоже большой.
— А я очень глупенькая? — серьезно спросила Наталья.
Гордей смутился.
— Вы еще молодая.
— Значит, и вправду глупенькая, — вздохнула Наталья. — Вот и отец мне то же говорит. Я вам совсем не нравлюсь? Говорите, только прямо.
Гордей смутился еще больше. Сам вопрос казался ему сейчас совсем неуместным, было что‑то нелепое в этом переходе от серьезного к разговору об отношении к ней, хотя спросила она без всякого кокетства, а искренне. И он хотя и смущенно, но тоже искренне ответил:
— Нравитесь.
— Даже такая… несознательная? Теперь она спросила насмешливо.
— Да, — серьезно ответил он.
— Может, вы специально из‑за меня пришли?
— Нет. Я пришел, чтобы передать Ивану Тимофеевичу вот это. — Он откинул полу шинели и вынул из‑за пояса револьвер.
— Ой! — испуганно вскрикнула Наталья. — Зачем это?
— Пригодится.
Она все еще смотрела на него испуганно.
— Чего испугались? — мягко спросил Гордей.
Наталья не ответила, отвернулась и подошла к окну. Помолчав, грустно сказала:
— Я не трусиха. Но я не хочу, чтобы убивали людей.
— Каких?
— Все равно каких. Ведь люди же!
— А если эти люди посылают миллионы других туда, на фронт, чтобы те убивали и умирали за их капиталы?
Наталья резко повернулась, посмотрела на Гордея в упор и сказала:
— А вы, оказывается, злой.
— Злой? Да, злой! — вызывающе бросил он. — А знаете, откуда у меня эта злость? Я еще в пеленках был, когда отца угнали на каторгу…
Он говорил торопливо, точно боялся, что Наталья не дослушает его. Он рассказал о том, как жил в деревне, о том, что самым ярким впечатлением детства было постоянное ощущение голода, о том, что на всю их семью была одна корова и одни пимы. Не забыл и о том, как пас коров, как Васька Клюев обирал всю деревню, как есаулов сын Санька Стариков не хотел отдавать саблю…
Его рассказ, должно быть, потряс Наталью. Она долго молчала, опустив голову и кусая губы. Потом виновато посмотрела на него и тихо спросила:
— Я вас очень обидела?
— Вы? Нет. При чем тут вы?
— Это я вас заставила… Я не хотела, я не знала… — Она вдруг стремительно подошла к нему и сказала: — Вы хороший. И я очень рада этому. Знаете, вы мне тоже… нравитесь.
Гордей встал, но она тотчас повернулась и выскользнула за дверь. Все это было так неожиданно, что Гордей растерялся и так и остался стоять посреди комнаты. Мысли его путались, пе рескакивали с одного на другое, потом он вдруг вспомнил ту драку с Люськой Вициной, и то же пронзительное чувство овладело им. «Странно, — подумал он, — я даже не прикоснулся к ней, а то же самое… Значит, и тогда не было ничего стыдного?»
Наталья стояла в кухне у окна, прислонившись лбом к стеклу. Когда он подошел и легонько дотронулся до ее плеча, она вдруг вся сжалась, точно ожидая удара, и закрыла лицо руками.
— Уйдите, — тихо попросила она.
Но Гордей стоял рядом и смотрел на ее вздрагивающие плечи, на раскиданные по ним локоны волос, вдыхал их непривычный запах и слышал, как стучит у него в висках кровь.
— Уйдите, — еще тише попросила она.
Гордей на цыпочках отошел, вернулся в комнату и вздрогнул от резкого крика:
— Здр — р-рась — те!
Он погрозил попугаю кулаком, и тот радостно возвестил:
— Попка — дурак!
Попугай довершил впечатление неожиданности и несуразного переплетения событий этого дня.
5Идти на корабль, не хотелось. Неожиданное признание Натальи перевернуло в Гордее все, мысли и чувства перепутались, ему надо было разобраться в них и, главное, выяснить свое отношение к Наталье.
Он выбирал улочки потише, где шум города не мешал ему думать. Так незаметно для себя он оказался на кладбище. Там кого‑то хоронили. Ни гроба, ни могилы не было видно, их загораживала темная толпа людей. Гордей стал в сторонке.
Маленький попик, встряхивая темной гривой волос, старательно выводил:
— «Во блаженном успении вечный покой по- даждь, господи…»
Дьякон тонко подвывал:
— «Ве — ечна — ая па — амять…»
Двое или трое нехотя крестились, остальные, зябко втягивая голову в плечи, угрюмо молчали. Слышно было, как тихонько позванивали цепочки кадила, над обнаженными головами людей повисли клочья синеватого дыма.
Сухо постукивали о крышку гроба мерзлые комья земли. Так же сухо падали в морозный воздух редкие слова:
— Отмучился, сердешный.
— И — эх, жисть!
— А хоть какая она ни есть, а все жизнь.
Кто‑то примирительно подытоживал:
— Все там будем. ’
Люди торопливо расходились, на снегу остался темный холмик земли да грязные следы людей.
Гордея почему‑то разозлила поспешность, с которой все это было сделано. Особенно хотелось возразить сказавшему о том, что все там будем. В этих словах было что‑то покорное, рабское, безнадежное. «Ну и что? — мысленно возражал Гордей. — Значит, жди, когда твой черед придет? А до этого живи как живется? А я сам хочу быть хозяином своей жизни!»
На корабль он вернулся уже в сумерках. На палубе было пустынно, только вахтенные зябко жались к надстройкам. Снег вот уже несколько дней не счищали, и на лем тоже лежали гряз ные следы. «Пора бы и боцмана назначить, — подумал Гордей, — а то вон как все запустили».
В кубрике было душно — давно не проветривали. Все матросы сгрудились возле стола, где Заикин что‑то читал. Приход Гордея прервал чтение.
— Ну как? — спросил Заикин.
— Все в порядке.
Заикин кивнул и начал опять читать:
— «Земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает…»
— Во — во! — перебил Клямин. — Это про нас сказано. «Тем, кто ее обрабатывает». Правильно. А то вот я корчевал у Прорвы…
Но и его перебили:
— Иди ты со своей Прорвой… Дай дочитать.
— А я мешаю? Читай, Николай, читай, это про нас. Давеча ты читал про эту самостоимость, дак это лишнее. Ты те книжки не носи. А вот про нас — надо.
Глава десятая
Утро выдалось по — весеннему яркое и теплое, матросы высыпали на верхнюю палубу, кое‑кто даже снял тельняшку, чтобы позагорать. Но Карев, назначенный вместо Пузырева боцманом, быстро навел порядок.
— Я те покажу, сукин сын, как раздеваться без команды! — кричал он на Дроздова. — Али порядку не знаешь?
— А ругаться — это порядок? — огрызнулся Дроздов, натягивая тельняшку. — Чать теперь не царский режим.
За Дроздова заступились еще несколько че ловек.
— Ты, боцман, не ори, а то и тебя, как Пу зырева…
— Не стращай, не боюсь, — сказал Карев, однако тон сбавил и даже пояснил: — Я ж, братцы, службу справляю.
В это время прозвучал сигнал общего сбора. Когда вся команда выстроилась на юте, дежурный по кораблю Мясников объявил, что с сегодняшнего дня для поддержания порядка на каждом корабле предписано иметь дежурный боевой взвод, а потому сегодня на дежурство заступает минная часть.
Сообщив об этом, Мясников приказал разойтись и направился в дежурную рубку, не обратив внимания на то, что его распоряжение не выполнено: матросы не расходились.
— Ребята, тут что‑то неладно: для чего взвод?
— Опять что‑то замышляют.
— Заикин где?
Заикина на корабле не было. Он пришел только к обеду и объяснил, что дежурные взводы назначаются по распоряжению местного флотского комитета. Им же дано указание задерживать и арестовывать лиц, призывающих к гражданской войне.
