Николай Шундик - Белый шаман
Теперь вот Рагтына стояла перед ним, оказавшись обитательницей деревянного стойбища Рыжебородого.
– О, как ты выросла, я тебя и не узнал, – с грустной улыбкой сказал Пойгин, присаживаясь на одну из подставок. Почувствовав, что подставка колышется, быстро встал. Девочки засмеялись, улыбнулась и Рагтына.
– Не бойся, – тоненьким голоском успокоила она Пойгина, – кровать колышется, но никогда не проваливается. На ней засыпаешь так, будто уплываешь на байдарочке в море. Только мне часто снится, что байдарочка тонет, и тогда я падаю на пол. Потому мне на полу стелют шкуру оленя.
– Как тебе дышится здесь? – осторожно спросил Пойгин, прикладывая руку к собственному сердцу.
– Меня лечит доктор. Он, как ты… белый шаман.
У него и одежды все белые-белые. И мне кажется, что злая немочь уходит из сердца.
Пойгин весь подался вперёд, внимательно разглядывая лицо Рагтыны: ах, если бы он мог поверить её словам – он немедленно побежал бы разыскивать русского белого шамана, чтобы сказать ему самые высокие слова уважения и благодарности. Но по лицу Рагтыны он видел, что злая немочь всё ещё находится в её сердце.
Пойгин долго молчал. Наконец вскинул голову, выходя из глубокой задумчивости, и попросил:
– Ну, показывайте этот самый ваш, как он называется…
– Букварь, – подсказала Рагтына.
С шумом и гамом совали девочки в руки Пойгина свои буквари. Явились и мальчики. Омрыкай пытался вручить гостю ещё и учебник арифметики. Пойгин раскрыл один из букварей с такой осторожностью, будто боялся, что из него выскочит злой дух. Шелест тонкой бумаги, испещрённой чёрными знаками, рисунками, он воспринимал как шёпот сверхъестественной силы, которая, вполне возможно, таит в себе зло.
– Как же он с вами разговаривает, этот букварь? Вы слышите его шёпот или голос? На что это похоже – на человеческую речь или на птичий крик? Или пищит, как мышь?
Дети молча переглядывались, не зная, как объяснить совершенно необъяснимое.
– У него нет голоса, – с важным видом ответил Омрыкай, – он немоговорящий. Эти знаки… буквы называются… рассказывают не для ушей, а для глаз, мы как бы глазами слышим то, что они нам рассказывают.
И, выхватив букварь из рук Пойгина, Омрыкай с усердием прочёл несколько слов, обозначающих предметы, названия животных, в числе которых оказался и рэв – кит.
– Ну, рэв, и что? – прервал мальчика Пойгин.
– Ничего. Просто здесь букварь говорит знаками: «рэв», – ответил Омрыкай, явно обидевшись, что его умение понимать букварь нисколько не оценено. – Я вот подальше с букварём поговорю, в самой его середине. Послушай…
Мальчик лихорадочно перелистал букварь, набрал полную грудь воздуха и прочёл по складам внятно и чётко, и еше с упрямством человека, который умеет постоять за себя:
– О-тец пой-мал ли-су. У ли-сы пу-шис-тый хвост.
– Постой, ты нагнал мне полную голову тумана, – несколько раздражённо воспротивился напору упрямого мальчугана Пойгин. – Чей отец поймал лису? Где он её поймал? Когда?
Мальчик развёл руками.
– Я не знаю, чей отец поймал лису, – досадливо сказал он. – Этого никто не знает.
– Зачем же в таком случае ваш букварь рассказывает глупости? Надо же знать, о чём говорить, если ты намерен сообщить какую-то серьёзную весть. И потом, кто же не знает, что у лисы пушистый хвост? Разве ты не знаешь?
– Знаю, – угрюмо ответил Омрыкай.
– И ещё я не могу понять: как это возможно слышать глазами? А ушами видеть тут вас не учат? Может, это верно, что вы все посходили с ума?
– Нет, ушами видеть нас ещё не учили, – раскрасневшись от явной досады, ответил Омрыкай. – Разве ушами видят?
– Ну, если вы слышите глазами, то почему бы не видеть ушами?
– Не знаю, нам об этом тут ещё ничего не говорили, – озадаченно ответил мальчик, подержав себя за уши, словно хотел удостовериться в их способности видеть.
Отворилась дверь, и кто-то крикнул, что пора на завтрак. Детей как ветром сдуло, осталась одна Рагтына.
– Куда они побежали? – спросил Пойгин, опять ласково дотрагиваясь до головы девочки.
– В камэтваран – в дом, где едят.
– Здесь есть и такой дом?
– Есть.
– А ты почему не побежала?
– Я соскучилась по тебе. Пойдём, будем вместе есть.
– Чем вас кормят? Оленя едите?
– Едим оленя, нерпу, рыбу. Много другой неизвестной тебе еды. Пойдём. Только не ешь соль.
– Разве бывает такая еда?
– Немножко её сыплют в другую еду.
– Соль в еду? Они что, посходили с ума? Ох и не нравится мне всё это, – скорее для самого себя, чем для девочки, сказал Пойгин. – Букварь рассказывает глупости, дети едят соль… У меня голова распухла от непонимания. Приеду в тундру… не знаю, что и рассказывать…
– Здесь хорошо! – тоном, не допускающим никакого сомнения, вдруг заявила Рагтына. – Здесь весело.
– Ну, если тебе хорошо, то я рад. Да, да, я очень рад, – снова погружаясь в мучительную задумчивость, сказал Пойгин. – Пойдём есть, посмотрю, чем вас кормят.
В доме для еды дети вовсю работали ложками и ещё какими-то маленькими четырёхзубыми копьями. Пойгин присел рядом с Рагтыной, заглянул в её миску.
– Это называется рисовая каша, – смущённо, словно извиняясь за то, что вынуждена просвещать взрослого человека, объяснила Рагтына. – Попробуй. Вот котлеты.
Незнакомый вкус рисовой каши не произвёл на Пойгина особого впечатления. Котлета, приготовленная из оленьего мяса, ему понравилась.
– Это, кажется, вкусно.
– Все говорят, что вкусно, – согласилась Рагтына, – только вот охоты к еде у меня меньше, чем у других. – И, горестно вздохнув, девочка добавила: – Что поделаешь, больная…
У Пойгина заныло сердце от жалости. Ничего не ответив девочке, он принялся наблюдать за русской женщиной, разносившей еду. Полное лицо её было приветливым, а белая одежда и такой же белый, смешной формы малахай на голове излучали ту же чистоту, которая запала в память Пойгина, когда он оказался в жилище девочек. «Что ж, это хорошо, – отмечал он для себя. – Кайти тоже любит, чтобы чисто было. Уж её полог всегда самый опрятный».
Заметив, как Рагтына, принявшись за котлету, ловко управляется с четырёхзубым маленьким копьём, Пойгин спросил:
– Не боишься уколоться?
– Мы все уже привыкли, – ответила девочка. – Это вилка называется.
Желая удостовериться, всем ли нравится пища, Пойгин пошёл между рядами деревянных подставок, застланных чем-то похожим на гладкую кожу.
– Ты здесь всегда наедаешься? – спросил он у Омрыкая.
Мальчик похлопал себя по животу и важно ответил:
– Я ем больше всех, потому что силач.
– Ну, ну, ешь, лишь бы не был голодным.
В дом для еды вошёл Тин-лилет, строго всех оглядел, остановил взгляд на Пойгине, что-то сказал русской женщине. Та смутилась, развела руками. Не знал Пойгин, что речь шла о нём.
– Почему здесь посторонний человек? – спросил у поварихи дежурный по столовой, учитель Александр Васильевич Журавлёв.
– Что я поделаю, если он пришёл, – ответила повариха, – не могу же я его выгнать. Артём Петрович сердится, если мы неприветливы к чукчам.
Журавлёв широко улыбнулся, и стало понятно, что строгость его напускная:
– Милая Анастасия Ивановна. Я сам могу страшно рассердиться по той же самой причине.
Журавлёв говорил правду. На Север он поехал с жаждой согреть всем жаром своего сердца маленький народ, о котором прочёл всё, что было возможно. Он мечтал о романтике, о подвижничестве, в котором надеялся раскрыть, как ему думалось, недюжинные свои силы. В горячем воображении он сражался со злыми и коварными шаманами, шёл сквозь пургу, чтобы спасти старика, который, не желая быть лишним ртом, согласился на добровольную смерть (об этом читал он в книгах), вступал в поединок с вооружёнными до зубов американскими контрабандистами, которые всё ещё пытались подойти на шхунах к чукотским берегам.
К великому его сожалению, на культбазе пока ничего подобного не происходило, и он не знал, куда девать свою энергию.
«Тебе, Саша, надо почувствовать истинный героизм в обыкновенных буднях», – внушал ему начальник культбазы Медведев. «Я пытаюсь, Артём Петрович, но мне этого мало», – искренне признавался Журавлёв.
Медведева Александр Васильевич любил беззаветно, однако не пропускал ни одной возможности поспорить с ним и один на один, и на людях, стараясь показать свою независимость и принципиальность.
Журавлёву казалось, что начальник культбазы излишне осторожен, слишком педантичен; ему уже давно пора совершать рейды в самую глубокую тундру, куда попряталось кулачьё да шаманы, а он непростительно медлит. Между тем он, Журавлёв, готов хоть сейчас возглавить любой из самых дальних рейдов. В чукотских детишках Александр Васильевич не чаял души, искренне восхищался каждым из них, и они платили ему тем же.
Вот и сейчас Пойгин заметил, как доверчиво и влюблённо смотрели детишки на русского парня, которого он прозвал Тин-лилетом, с одобрением отмечая для себя, что у него весёлое лицо, и совершенно непонятно – зачем он закрывает стекляшками глаза, если в них светится такая приветливость.
