Владимир Корнаков - В гольцах светает
Он достал из мешка шкурку соболя, положил на прилавок. Перфил, вздрагивая всем телом от смеха, лениво смахнул шкурки на пол. Подвинул бумагу. Аюр старательно, по буквам нарисовал свое имя.
Перфил перевел тупой взгляд на Дуванчу. Тот положил на прилавок серую шкуру рыси, сиводушчатую лисицу, огневку.
— Равное трем, — равнодушно бросил Перфил.
Дуванча взглянул на Аюра, достал связку белок, считал по пальцам, морща лоб, сбивался. Пересчитывал снова. Потел.
— Двадцать и пять, — подсказал Аюр.
— Пусть отдыхает твой слабый разум, — хохотнул Перфил. Его рука лениво потянулась, подхватила связку белок, кинула под прилавок.
— Но там в пять раз больше! — воскликнул Дуванча.
— Русский царь будет хорошо любить сына Луксана, — затрясся Перфил.
— Сын волка! — крикнул Дуванча, наваливаясь на прилавок.
Глаза Перфила блеснули.
— Не сердись, сын Луксана. Сын хозяина вернет шкурки, — спокойно произнес Аюр. Его внимательные глаза в упор смотрели на Перфила.
— Но я говорю, что его отец должил в лавке муку и припас для ружья! — неожиданно запетушился Перфил, махая толстыми руками. — Вот бумага, где написано, что он брал. Муки один мешок, крупы наполовину меньше, табаку пять осьмушек, чаю три куска, припас для ружья...
Перфил бросил на прилавок бумагу и сердито заключил:
— За это ты должен отдать пушнину, равную трем соболям. А ты разве не его сын?
— Но ты взял больше.
Перфил проворно нагнулся, швырнул шкурки на прилавок.
— Пусть твои пальцы сами считают, если ты разучился доверять хозяину.
Дуванча стоял в нерешительности. Подошел Аюр и столкнул пушнину за прилавок.
— Сын Луксана не хочет считать беличьи хвосты. Он помнит, что должил отец.
Спокойный голос Аюра удивил Перфила. Он смотрел на покладистого добродушного охотника и ничего не понимал. Перфил привык видеть сердитые лица и слышать злобные крики своих сородичей — это его забавляло, распаляло алчность, и он вертел ими, как хотел. А непонятное поведение этого человека обескураживало. Он, кажется, побаивался его.
— За эти шкурки сын Луксана получит, что захочет, — вяло произнес Перфил, косясь на Аюра. — Аюр должил у хозяина-Гасана ружье?
— Да, это так, — невозмутимо подтвердил тот, бросая на прилавок соболя и красную лисицу.
— Он должил лыжи...
— Но я отдал их обратно.
— Бывает, молодую козу приведут в юрту, а потом отдают обратно. Однако все равно калым платят хозяину, — снова хохотнул Перфил.
Аюр бросил на прилавок еще одного соболя.
— Пусть видят глаза хозяина, Аюр платит за его козу, побывавшую под седлом.
Глаза Перфила вспыхнули злобой. Он поспешно повернулся к Дуко.
— Твои ноги зачем пришли?!
— Должить, — мрачно ответил тот.
— «Должить»,— передразнил Перфил.— А если сын хозяина не станет тебе должить?
— Подыхать буду, — покорно произнес Дуко.
— Это правильно! Без хозяина-Гасана ты пропадешь, как полевка, у которой оторвали ноги! — с удовольствием подытожил Перфил. — Однако, будет душа Дуко в теле или отправится в низовья реки Энгдекит, не обеднеет юрта хозяина-Гасана. А если хозяин сейчас прогонит тебя с пустыми руками?
— Подыхать буду, — повторил Дуко.
— Но у сына хозяина-Гасана доброе сердце, — вдоволь насладившись властью, закончил Перфил. — Только зимой, которая будет, ты принесешь ему больше того, что запишу, на два соболя.
Дуко покорно согласился.
— Олень не должен идти за пищей к волку. Я дам тебе шкурки, — спокойно произнес Аюр.
Дуко торжествующе посмотрел на Перфила. Тот метнул злобный взгляд на Аюра.
Дверь скрипнула, в лавку робко протиснулись еще три охотника. Стащив с головы шапки, они нерешительно топтались возле порога, мрачно поглядывая на хозяина.
— Зачем вы здесь? — прикрикнул Перфил.
— Должитъ, хозяин, — вздохнули они разом.
— А если сын Гасана не...
Раздался призывный звон, Перфил перекрестился.
— Нифошка зовет в свой дом на крестины. Двери лавки будут закрыты, пока все оставшиеся не дадут Нифошке выстричь макушки. Так сказал Гантимур...
Охотники вышли. Возле крыльца все еще сидели несколько человек. Подняв сонные лица, они смотрели на небольшой деревянный домик с крестиком наверху. Маленькие окна церквушки пылали под лучами утреннего солнца. На крыльце стоял отец Нифонт и колотил куском железа по медному чайнику, подвешенному на веревке к горизонтальной палке. Заунывные звуки неслись над Острогом. Среди юрт шныряли старшины, «приглашая людей» для крещения.
— Креститель зовет тебя в юрту Миколки, — шепнул Аюр на ухо Дуванче.
— Я не хочу идти туда, — снова заупрямился тот. — Я не хочу носить русское имя!
— Елкина палка! Ты забыл слова: «Дочь Тэндэ может войти в юрту женой только равного ей!» Пойдем! — воскликнул Аюр.
2
Отец Нифонт, вдоволь наколотив бока медной посудины, вытер бурую от ржавчины ладонь о подол рясы, посмотрел в сторону стойбищ. Возле юрт стояли люди, глядели на церковь, но не двигались с места. Люди сидели также рядом с лавкой хозяина, но и они, видимо, не собирались шевелиться. Тропка, ведущая в церковь, была пустынна.
Священник вздохнул и засеменил к дверям.
В церквушке стоял полумрак. Те немногие лучи дневного света, которые пробивались сквозь три маленьких оконца, поглощались черным земляным полом и потемневшими стенами. Пахло керосином, сыростью, прелым деревом. Посредине стоял высокий столик, врытый в землю. Левый передний угол был плотно огорожен досками. Возле стены, противоположной входу, на деревянной чурке, прикрытой цветным лоскутом, стояла небольшая икона Николая-угодника. Отец Нифонт подолом рясы обмахнул благообразный в потускневшей медной оправе лик Чудотворца и отправился к дощатому закутку. Вскоре вернулся к столику. Поставил две бутылки, маленькую медную чашечку, положил молитвенник в изодранном черном переплете и снова скрылся за дощатой стенкой. На этот раз вынес кусок белой материи и большую миску.
Завершив приготовления, священник вышел на крыльцо. Лицо его приняло подобающее духовному сану выражение: по тропинке к церквушке шел исправник Салогуб. Отец Нифонт проворно раскинул на левой стороне крыльца белый лоскут, поставил на него миску. Он был не очень твердо убежден в полезности своего занятия для душ инородцев, но в приношениях их видел источник существования. Он не был алчным, как его предшественник, который, по слухам, на пожертвованиях инородцев за пять лет сколотил солидное состояние, но откладывал кое-что впрок...
Отец Нифонт с важным видом, на какой только была способна его тщедушная фигурка, созерцал приближавшегося исправника. Салогуб подошел к крыльцу, тяжело опустился на колени.
— Благослови, батюшка, у врат божьего храма, — прогудел он.
Отец Нифонт сошел к коленопреклоненному.
— Господь милостив. Да благословит он твою душу и продлит годы. Аминь.
Исправник не без труда поднялся, стряхнул с колен липкую землю.
— Служение еще не началось? — спросил он, взбираясь на крыльцо.
— Сейчас будет, сын мой. Инородцы приближаются к храму.
Салогуб оглянулся: по тропке гуськом брели орочены. Впереди шел широкий в плечах, с синяком под глазом парень. На левом боку его висел огромный нож. Он шел медленно, часто останавливаясь, не сводя широко раскрытых глаз с церквушки.
— Пойдем, сын мой, — заторопился отец Нифонт. Исправник поспешил за ним, однако не забыл бросить в миску золотой.
— Тебе надобно, сын мой, на час крещения пройти в мою келью. Не то нехристи не смеют вступить в церковь, — тихо проговорил отец Нифонт, неслышно ступая по земляному полу.
— Да, да, батюшка, — поспешно согласился исправник, шагая вслед.
Отец Нифонт завел исправника в дощатый закуток, служивший жильем.
— Здесь не очень удобно для тела, но для души пользительно. Ублажай, сын мой, наперед душу, нежели тело, как нарек господь, — наставительно произнес священник. — И душа твоя познает радость в вечном мире.
— Да будет соблюдена господня воля, — уныло проронил Салогуб, робко присаживаясь на жесткое ложе.
Священник поспешил к столику, заслышав шум шагов на крыльце. В церквушку ввалился довольный Гасан.
— Где губинатр, Нифошка?
— Он вышел.
Старшина нахмурился.
— Гасан собрал всех длинноухих, кто не отдал душу Миколке. Пусть Нифошка скажет это самому губинатру.
— Да приголубит господь твою душу, сын мой, — дружелюбно пожелал отец Нифонт. — Пускай входят твои люди для крещения.
Гасан распахнул дверь, властно махнул рукой толпившимся на крыльце людям. Но те стояли в нерешительности, заглядывая в мрачное помещение.
