Юрий Рытхэу - Полярный круг
Нанок слушал Георгия Сергеевича, Асыколя, наблюдал за Оксаной, Айнау, и ему было хорошо и покойно.
Расходились поздно. К концу трапезы, за чаепитием, Нанок уже клевал носом. Глаза слипались сами собой, а крепкий чай не столько взбодрил, сколько прибавил тепла, уюта.
Комната в гостинице была завалена разными вещами, дарами жителей Сиреников. Тут были старые лыжи-снегоступы, охотничьи посохи, пузатые курительные трубки, вышитые сумки… Торчала рукоятка каменного молотка для толчения мерзлого мяса и жира, мотыжка — разрыхлять мышиные норки в поисках корней. И среди всего — прекрасно сохранившаяся рыболовная снасть, которой, по всей видимости, еще недавно пользовались: леска из тонко резанного китового уса, крючки из костей, цветная приманка из красных наклювников птиц-топорков.
У Нанока уже не было сил перебирать эти дары.
С трудом раздевшись, накрываясь одеялом, он уже чувствовал, как засыпает.
16Вертолет обещали к вечеру. После завтрака профессор ушел с магнитофоном к старикам, а Нанок привел в порядок подарки, упаковал их и принялся за письмо Зине Канталиной.
Он подробно изображал охоту и для сравнения привел рассказ Георгия Сергеевича о древнем способе добычи кита.
«То, что я почувствовал на этой китовой охоте, — писал Нанок, — обрадовало меня очень. Я как бы на некоторое время превратился в иннуита, настоящего человека. Я чуял, как за моей спиной стояло и поддерживало меня в поединке с китом то древнее и великое, что всегда помогало людям дедовой земли. Я вспоминал Нутетеина. Наверное, человеку время от времени необходимо это: прикосновение к своей земле. Чувствуешь, как новые силы вливаются в тебя. Если б я умел — написал бы стихи о сегодняшних удивительных ощущениях и переживаниях…»
Наноку хотелось написать о том, что он вспоминал Зину и думал о ней, пока плыли обратно к берегу, таща за собой убитого кита, но тут он положил ручку и задумался. Вообще в своих письмах к ней он стал иногда писать такое, о чем потом жалел. И все же удержаться не мог. Словно кто-то другой водил пером по бумаге, красноречивый, переполненный чувствами, отрешенный от земных ежедневных дел.
Уже по дороге с почты Нанок вспоминал написанное и в эту минуту был готов бежать снова к почтовому ящику, чтобы забрать конверт.
Нанок знал, что ансамбль пока еще находится в Анадыре. Значит, он уже совсем скоро увидится с Зиной Канталиной. Интересно, будет ли он так смел и многословен, как в своих письмах? Нанок не мог думать о будущей встрече без робости. Скорее всего он будет глупо молчать. Но Зина поймет. Она ведь читает письма Нанока, и, если у нее есть сердце, все будет хорошо…
Ну, а вдруг все совсем не так?
Ведь Зина Канталина танцует в ансамбле уже несколько лет. Она ездила на гастроли в Москву, в Ленинград, в Минск, по южным курортам… У актрис всегда хватает поклонников, тем более у такой очаровательной девушки, как Зина Канталина.
От этой мысли Наноку вдруг стало зябко. Что-то непонятное, острое зашевелилось в душе, словно заполз туда холодный червяк. «Наверное, это и есть ревность», — с грустью подумал Нанок.
Он усилием воли заставил себя вернуться к письму. Может быть, все совсем не так, как он думает. Только надо быть самому сдержаннее. Писать надо серьезно и деловито. О будущей командировке в Данию. Правда, все еще неопределенно. Менов сказал об этом как-то нетвердо… А в общем-то, это было бы здорово. Зарубежные ученые много пишут о своем Севере. О тундре, которую надо охранять, о животном мире. О людях — поменьше. Есть статьи о бедственном положении эскимосов Канады, Аляски. А вот о Гренландии мало что приходилось читать Наноку. Говорят, народ там гордый и независимый. Все хочет отделиться от Дании.
Подходит к концу поездка по Чукотке. Однако настоящего удовлетворения не было. Если признаться честно, сделано очень мало, а главное дело — покупка яранги — вовсе провалилась. Полярный круг Нанока еще не замкнулся, он только начат или слегка очерчен.
Эта поездка — только разведка, начало. Впереди еще много-много лет долгих поездок, санных дорог, полетов, плаваний по морям и рекам. Когда Расмуссен высадился на азиатском берегу Берингова пролива, он сказал себе, что замкнул полярный круг… Не совсем. Он не доехал до Уэлькаля, не был в Сирениках и Чаплино. Там ведь тоже живут эскимосы. А если взять книгу профессора Вдовина о топонимике Северо-Востока, то ясно можно, проследить эскимосские названия от Камчатки до мыса Шмидта…
И все-таки как хочется увидеть Зину!
Нанок заклеил конверт, надписал привычный адрес. Пока бегал на почту, а оттуда в сельсовет — прилетел вертолет.
Летчики помогли погрузить экспонаты, Нанок оставил записку Георгию Сергеевичу Менову, аккуратно прикрыл дверь.
В круглое окошко вертолета мелькнули ярке освещенные солнцем Сиреники, старинное эскимосское селение. Одна из множества обитаемых точек на полярном круге, очертившем бассейн Ледовитого океана.
Миновали на небольшой высоте красивую лагуну Имтук. На ее берегах тоже когда-то жили эскимосы… Сколько следов жизни на этих пустынных берегах!
В Провиденском аэропорту Наноку повезло: у аэровокзала он увидел райкомовский газик.
Пока ехали вокруг бухты, шофер сообщил местные новости. Пришел пассажирский теплоход из Владивостока. Из Москвы прибыла киногруппа снимать фильм о лежбище моржей на острове Руддер.
Нанок поставил вещи в номере гостиницы и отправился на почту, чтобы позвонить в Анадырь. Надо было сообщить о том, что покупка яранги не состоялась.
В ожидании заказанного разговора Нанок листал последние номера газеты «Советская Чукотка» и вдруг прочитал заголовок: «Эргырон» в гостях у строителей атомной электростанции».
Быстро пробежал глазами заметку. В ней сообщалось, что чукотско-эскимосский ансамбль перед московскими гастролями выехал на месяц в Билибинский район. Артисты уже дали несколько концертов для оленеводов и теперь направляются в Билибино, чтобы выступить перед горняками и строителями первой на Чукотке атомной электростанции. Поглощенный заметкой, Нанок не сразу услышал вызов телефонистки. Он вошел в телефонную будку с газетой и долго не мог толком уразуметь то, что старалась втолковать ему директор музея. Что-то она кричала в трубку о Дании… Нанок слушал, машинально перечитывая заметку, хотя и так было видно, что о Зине Канталиной там ничего не сказано.
— Слушайте, Нанок, не хотите слетать в Билибино? А оттуда уже в Анадырь?
Нанок окончательно запутался: Дания, Билибино… Или ему все стало мерещиться?
— Нанок, что вы молчите? Что-нибудь случилось?
— Ярангу не купил! — громко сказал в трубку Нанок.
— Денег не хватило?
— Ни за какие деньги не продают. Придется самим делать.
— Хорошо, приедете, расскажете… А как насчет поездки?
— В Данию?
— В Данию — это само собой, я говорю о Билибино.
— С удовольствием! — крикнул в трубку Нанок. — А что там делать?
— На прииске «Кукэвээм» ребята сделали модель буровой вышки, с которой начинался этот знаменитый прииск. Модель довольно громоздкая, но летчики обещают помочь. Оттуда летают большие вертолеты Ми-8.
Нанок, сияющий, вышел из телефонной будки. Такого подарка он не ожидал.
Вечером, в гостях у Ансимы, он услышал от нее:
— Раньше тот, кто гарпунил кита, становился счастливым человеком, потому что часть силы великого животного как бы переливалась в него. Потом другие земные дела ему уже становились нипочем.
Перед Ансимой на столе лежал кусок китовой кожи, с полоской жира — мантак. Старуха резала лакомство, старинным женским ножом — улаком — и продолжала:
— Это хорошее дело ты сделал, Нанок, грамотное…
В речи Ансимы слово «грамотный» имело значение высшей похвалы.
— И не забыл прихватить для меня кусок. Хоть и зубы мои уже старые, но разжевать мантак могут…
Приговаривая, Ансима то и дело отрезала кусок от мантака. Китовая кожа лежала на древнем деревянном блюде — кэмэны.
— Когда мы жили в старом Чаплино и наши охотники добывали кита, к нам много гостей приезжало. Даже островные приплывали полакомиться. Когда все насыщались, начинался древний праздник кита. Кто нынче может исполнить танец кита? Атык помер, а Нутетеин стал артистом. Танцевал тот человек, который загарпунил кита.
Гости посмотрели на Нанока.
А вдруг его действительно попросят выйти на середину комнаты я исполнить танец кита? Но его опасения были напрасны. Ритуальный танец кита для исполнения требовал особых условий и даже специального помещения, которое у чукчей называлось клеграт — мужской дом: что-то вроде, клуба, где обычно после охоты собирались мужчины, обменивались новостями и в особо важных случаях совершали обряды. И среди них самым важным был праздник кита, который выплескивался на волю, входил в обыкновенные яранги, к берегу моря, где отдыхали байдары и вельботы.
![Юрий Рытхэу - Люди нашего берега [Рассказы]](/uploads/posts/books/134656/134656.jpg)
