Григорий Ходжер - Амур широкий
— Зачем вы отдали дочь? — спросил он.
— Что, нельзя? — в свою очередь спросил отец.
— Он ведь старик, вы погубили свою дочь.
— Всегда так женились, мало разве молоденьких живут со стариками?
— Раньше так было, теперь нельзя, советская власть не разрешает это.
— Что это за власть, которая женщинам не разрешает замуж выходить?
— Пойми ты, молоденькую дочь отдал за старика, который имеет уже двух жен, двух сыновей и много внуков…
— Это ничего. Полокто еще мужчина сильный, еще может детей иметь. А дочь наша нисколько не хуже его старых жен, может, даже лучше.
Пиапон со злости плюнул и хотел уже уходить. Хозяин фанзы продолжал:
— Он много денег заплатил, щедро…
— Тори, выходит…
— А как же! Это ты, Пиапон, один такой на весь Амур умный, дочь без тори отдал.
— Ты знаешь, советская власть не разрешает продавать дочерей!
— Опять советская власть! Всюду теперь только и слышишь, то нельзя, это нельзя, все не позволяет советская власть. А я думаю так: советская власть разрешает, а такие люди, как ты, которые стали дянгианами, сами выдумываете всякие запреты.
— Тебя и Полокто могут судить. Вы нарушили чакон.
— Выдумываешь ты, Пиапон, советская власть сама все продает за деньги, почему она не разрешает нам, родителям, продавать собственных дочерей? Мы вырастили, кормили, поили, это наша дочь, захотели мы ее отдать замуж за хорошего человека — и отдали. И деньги взяли. Что тут плохого?
— Муку, крупу, сахар, наконец, собак, свиней можно продавать, но как дочь родную можно продавать?! Понимаешь ты — дочь родную? Она ведь не собака, не свинья, она человек!
— Она дочь, женщина. Она родилась, чтобы уйти в другой дом, она будет рожать людей для другого рода, вот потому и продается. Ты всегда был умником, Пиапон, все выдумываешь…
— Ну, посмотришь, выдумываю я или нет.
— Пугаешь?
— Нет. Поумнеешь и посмотришь. Мы все скоро поумнеем…
— Куда нам. Это тебе еще умнеть.
— Так сколько стоила твоя дочь?
— Ах, какой ты надоедливый человек, а еще слывешь на весь Амур умным.
Охотник взобрался на нары, отбросил свернутую у стены постель, вытащил кожаный мешок и сердито высыпал все содержимое на циновку. Сперва со звоном выкатились серебряные монеты с царскими профилями, за ними — новенькие, сверкавшие серебром китайские кругляши. Последними выпали большие связки дырчатых древних маньчжурских монет.
— Советские деньги где? — спросил Пиапон.
— Опять советские! Ты так часто повторяешь это слово, что надоело слышать его!
— Ничего плохого тебе не сделала новая власть, она принесла тебе новую жизнь, изгнала хитрых торговцев, за пушнину она платит тебе вдвое больше, чем прежде. Теперь ты не голодаешь. Чем же ты недоволен? А про советскую власть, пока жив я, буду твердить без устали, и ты мне рот не заткнешь. А теперь слушай, умник, внимательно слушай. Сохрани эти деньги, и когда дочь принесет тебе внука, отдашь ему. Хорошая будет ему забава, слышишь, как они звенят? Хорошо, радостно звенят.
Пиапон поднялся с нар и пошел к выходу.
— Обожди, Пиапон, что ты хотел этим сказать? — крикнул вслед хозяин.
— Я все сказал, и ты все слышал.
— Обожди, что советская власть говорит про эти деньги?
— Что им цена такая — могут быть только игрушкой младенцам. Из серебряных монет можешь кольца, браслеты заказать мастерам.
— Ты яснее скажи, цену они имеют?
— Считай, что ты дочь свою отдал без тори, за детские игрушки.
Пораженный охотник не находил что ответить, он то открывал, то закрывал рот и очень походил на выброшенного на лед сазана. Наконец он обрел голос и закричал:
— Обманщики вы! Отец ваш вредный был старик, а вы, обманщики, пошли от него!
Пиапон обернулся, взял охотника за грудь и тряхнул так, что тот присел.
— Ты отца не трогай, понял? — сказал он спокойно. — Если кто обманщик, ему в лицо скажи. Зятю своему скажи.
Но охотник никому ничего больше не сказал, он даже не жаловался друзьям и соседям, не разоблачал Полокто, видно, ему самому было стыдно, что так бессовестно провели его.
С этого времени Полокто не разговаривал с Пиапоном.
— Все хорошо получается, — обрадовался Холгитон, — дом мы к кетовой путине построим.
— Доски сырые, высушить надо, — сказал Полокто.
— Высушим, высушим, долго ли, вон солнце какое. Только надо сейчас же начать пилить доски. Эй, Нипо, иди сюда. Сходи к отцу Ойты, принеси пилу, доски начнем готовить. Эй, Почо, иди сюда! Возьми умельцев и сейчас делай козлы, чтобы доски пилить. Эй, Годо, иди сюда! Ты, Годо, разожги угли в своей кузнице, готовь скобы, много скоб требуется.
Старый Холгитон сам не притрагивался ни к топору, ни к бревнам, он руководил строительством.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В Малмыже причаливали катера, буксиры с баржами, пассажирские пароходы. Привозили они разные грузы, в том числе и на имя Воротина, заготовителя пушнины.
Борис Павлович крепко обосновался в Малмыже. После изгнания приказчика Салова он занял дом купца, в добротный склад перенес из своего сарая продовольствие и товары. Никогда у Бориса Павловича не было вдоволь товаров, всегда ему чего-нибудь не хватало. Он кое-как сводил концы с концами, кое-как удовлетворял не очень-то прихотливые запросы охотников. Если чего не находилось в складе, он объяснял охотникам, какие трудности переживает советская власть. Страна восстанавливает разрушенные войной заводы, фабрики, города, строит новые; продовольствия еще не хватает, люди живут впроголодь. Но советская власть отдает охотникам все, что есть, отдает самое лучшее. Охотники кивали головами, они понимали все и потому ничего, кроме привычных продуктов питания и материи для одежды, не просили.
Воротин теперь в округе был единственным торговцем, как по привычке продолжали звать его охотники. После первого туземного съезда в Хабаровске частные русские, китайские и маньчжурские торговцы были изгнаны за пределы Амура. Были ликвидированы и конкурирующие всякие союзы и центросоюзы.
— Ты сильный торговец, — говорили охотники Воротину, — всех победил, китайцев изгнал, русских тоже, и своих, советских торговцев, не пожалел. Один теперь остался. Это хорошо.
Борис Павлович вместе с милицией принимал участие в ликвидации частной торговли. Приказчик Александра Салова в Малмыже жил, как говорили, на последнем дыхании, он не получал товаров от своего хозяина, склады пустовали, и приказчик только ждал указа, чтобы сдать торговый дом, склад властям и уехать из села. С ним было просто. Чуть посложнее было с Берсеневым в Вознесенском. Берсенев не считал себя торговцем, хотя имел склад-амбар с запасом продовольствия и товаров, которые доставал где-то в Хабаровске.
— Не торгую я, — заявил Берсенев, когда пришли к нему. — Я охотник и рыбак. Любого спросите, не торгую я.
— Откуда у тебя пушнина? — спросил Борис Павлович.
— Сам добываю. Спроси…
— Охотники-гольды столько не добывают.
— Что мне гольды? Я лучше их стреляю, умею…
— Ничего-то ты не умеешь! Ты не здесь в Вознесенске торгуешь, ты торгуешь в тайге. Думаешь, мы не знаем это? Знаем, все знаем.
После Берсенева выехали в Мэнгэн к Американу. Нанайского богача застали в стойбище.
— Никогда я не торговал и торговать не умею, — заявил Американ. — Раньше, правда, маленько-маленько менял всякие товары на пушнину, теперь кончил, не хожу к орочам.
— Но пушнина у тебя есть.
— Нет пушнины, что зимой добыл, все сдал.
— А откуда водки привез целую лодку? — спросил милиционер.
— Что? Какую водку? — вдруг побледнел Американ.
— Ты контрабандист, мы знаем. Водкой торгуешь, на пушнину меняешь.
— Ищи водку! Ищи пушнину! Найдешь — тогда говори!
Милиционер произвел обыск, но ничего не нашел, расспрашивал соседей, но те все отрицали: они не отдавали Американу пушнины, не видели у него водки. Не удалось разоблачить Американа.
Труднее всего пришлось с китайскими и маньчжурскими торговцами. Болонский торговец У и хунгаринский Чжуань Мусань жили на Амуре десятилетиями, они пустили здесь глубокие корни. Женаты они были на нанайках, дети их женились, и они теперь были кругом опутаны родственными связями. Правда, многочисленные родственники не получали никаких выгод от этого родства, они были такими же должниками, как и все остальные. Этих торговцев заранее предупредили, что торговать им на советской земле запрещается, что они должны покинуть Амур.
Когда Воротин приехал в Болонь, одряхлевший У уже был готов к отъезду. Провожать его собрались все родственники. Много пили и слез много пролили: хитрый У роздал остатки продовольствия и товаров, собрал долги с тех, у кого была пушнина, припасенная для закупки зимнего запаса.
