Григорий Ходжер - Амур широкий
Пиапон помотал головой.
— Не думал. А теперь тебе надо читать и писать. Вот и выходит, надо учиться. А ты говоришь — проживу. Новая жизнь пришла, как это вы не понимаете? Молодые — и не понимаете. Я старик и то все понимаю…
— А при новой жизни можно молиться? — насмешливо спросил Кирка.
Холгитон взглянул на него подслеповатыми глазами, поплямкал губами.
— Молиться всегда надо. Думаешь, будет счастье лишнее?
— Да не думаю, только пришла новая счастливая жизнь, а мы еще счастья вымаливаем…
— От жадности, — рассмеялся Ойта.
— Счастье никогда лишнее не бывает, — рассердился Холгитон. — А молиться надо, лишнего соболя добудешь, это что, плохо?
Старик засопел и замолк. Пиапон тоже молчал, смотрел, как ловко машет топором Гара, как силач Ойта с напарником тащат заготовленное бревно к срубу. На строительстве дома Холгитона собралось почти все мужское население Нярги. И ничего в этом не было удивительного, издревле так велось: начал строить сосед фанзу — иди помогай. Всем стойбищем строили фанзы. Теперь деревянные дома строят. Здесь работа посложнее, не каждый сумеет помочь, потому что не всякий владеет топором. Но охотники все равно приходили и чем-нибудь да помогали.
— Если в тайге не помолишься, не попросишь хозяина тайги, не угостишь его — какая придет удача? — обидчиво заговорил Холгитон. — Разве нельзя счастья попросить новорожденному? Молиться надо, так я думаю. Ты как думаешь?
— Кто хочет, пусть молится, — ответил Пиапон.
— Верно, — Холгитон помолчал и добавил восторженно, как мальчишка, которому обещали новый лук со стрелами: — Дом какой будет у меня! Большой, деревянный, в окнах — стекла, светло будет, как у тебя. А может, еще светлее даже, если окна сделать побольше.
— Не делай этого. Зимой в окно сильно продувает. Холгитон промолчал, подумал и сказал:
— Верно, продувать будет. В фанзах весь холод из окна да из двери. Это ты правильно говоришь.
— Доски где достанешь?
— У Полокто попрошу, а нет, может, в Малмыже куплю. В старое время Санька доски готовил на Шарго. Тогда надо было мне строить дом.
— Что ты говоришь? В старое время ты не смог бы построить дом, дети-то были маленькие.
— Состарился я, Пиапсн, ум за разум… Хорошо, я попрошу пилу у Полокто, как-нибудь напилим досок. Люди помогут.
— Помогут, конечно, — согласился Пиапон.
— А дом у меня будет большой. Понял? Большой дом получается, какой у вас был.
— Ты хочешь жить законами большого дома?
— А что, разве плохие законы большого дома?
— Не захотят по ним дети жить, разбегутся.
— Нет, они у меня послушные, не разбегутся. А законы хорошие, хозяйство будет крепкое.
— Не пойму я тебя, отец Нипо, все твердишь и твердишь, что пришла новая жизнь, а сам за большой дом и по его законам собираешься жить. Как так?
— Новая жизнь не мешает жить по законам большого дома.
— Кто тебе сказал?
— Нутром чувствую. Помнишь, когда ты пошел с белыми воевать, нутро мое чувствовало, что ты победишь белых и вернешься. Все так и получилось.
— Не я победил, а все вместе, народ.
— Я о всех тогда думал и о тебе отдельно тоже думал. Ты со мной лучше не спорь, я буду жить большим домом.
— И хозяйство будет крепкое?
— Вы хорошо жили, крепкое хозяйство было. И у меня так будет.
— Мы собираемся колхозом жить, а он о своем хозяйстве говорит. Вот-вот приедут люди из района, колхоз будем создавать, все хозяйства будем объединять, а ты…
— Колхоз, колхоз, никто не знает, что это такое, а мой дом вот он — все его видят, все знают, что это мой дом. Скажи, при колхозе все будет общее, да?
— Все будет общее.
— Жены тоже?
— Этого, думаю, не будет.
— Вот и я тоже так думаю. Потому и говорю, будет у меня большой дом. Жена моя, Годо со мной, все дети, внуки со мной — это и есть большой дом.
— Старое ты тащишь в новую жизнь.
— Хорошее старое, всегда хорошее. А колхоз — это новое, неизвестное дело. Как все обернется — никто не знает. Приедут люди из района, объяснят. Если собак тоже будут объединять, то я хоть сейчас их отдам, голодные они.
— А когда ты захочешь на них куда поехать, ты придешь и возьмешь?
— Возьму, почему не взять, если они общие?
— Кормить-то не хочешь.
— Колхоз будет кормить.
— Колхоз — это я, ты и все вместе, вот что такое колхоз.
— Люди знающие приедут — все узнаем, — отмахнулся Холгитон.
О колхозе в стойбище говорили давно. Все теперь ждали уполномоченных, которые и должны были разъяснить, как организовать колхоз. Охотники уже знали, что колхозы будут только в крупных стойбищах, таких, как Нярги, Джонка, Болонь, Джуен, Туссер, Хунгари, знали, что русские тоже будут объединяться в колхозы. Оставались еще корейцы-земледельцы, но их было мало, чтобы объединить в колхоз, да и продукты земледелия негде было сбывать, потому что нанайцы не употребляли их, а у русских было своего вдоволь.
— Ты, отец Миры, не сердись на меня, — миролюбиво заговорил Холгитон. — Мы не должны ссориться…
— С чего ты взял? Когда ссорились? — удивился Пиапон.
— Мы с тобой больше чем братья, как-никак своими задами муку нярпшцам заработали.
«Тьфу ты, о чем вспомнил, — раздраженно подумал Пнапон. — Сам столько стыдился, что его при женщинах и детях оголили да зад шомполами искровенили, умирать даже собрался, а тут вспомнил ни с того ни с сего».
— Вот я и говорю, мы больше чем братья, — продолжал Холгитон. — Потому должны помогать друг другу. Эти молодые сруб поставят, потолок, пол настелют, а с окнами и дверями им не справиться, умения у них еще нет, мало у русских учились. Тебе придется Митропана просить, чтобы помог.
— Ты для этого припомнил, как нас белые шомполами полосовали?
— Прошлое вспоминать никогда не вредно.
— А я такое не хочу вспоминать, у меня всяких других много случаев было в жизни.
— Не сердись. Ты в прошлом году что говорил? Сам ведь вспомнил, горячо говорил. Помнишь? Тогда, когда белые китайцы на нас напали, какую-то дорогу железную пытались отнять. Ты тогда горячился, собрался воевать идти.
Было такое дело. Когда Пиапон услышал о нападении белокитайцев, о событиях на КВЖД, он собрал охотников и горячо говорил, как настоящий оратор: «Они напали на нас. Хотят, как мне в районе сказали, отобрать у нас какую-то железную дорогу. Не знаю я, что это за дорога, видеть не видел. Но я знаю другое: они хотят захватить наши земли, наш Амур, нашу тайгу. Опять вернутся в тайгу злодеи-хунхузы, будут убивать охотников, отбирать у них добычу. Советская власть изгнала подлых тварей — маньчжурских и китайских торговцев. А теперь белокитайцы хотят вновь их возвратить на Амур, хотят опять посадить на нашу шею. Нет, этому не быть! Я заряжаю свою винтовку, и как только позовут — пойду на войну. Я не хочу, чтобы вернулись хитрые торговцы!» — «Мы тоже не хотим!» — ответили охотники и стали расходиться.
Удивленный Пиапон спросил их, куда уходят. «Как куда? — в свою очередь удивились охотники. — За берданками пошли, заряжать будем, ждать будем, когда позовут на войну». Конфликт на КВЖД быстро ликвидировали, и охотникам вскоре пришлось разрядить берданы.
Да, горячился Пиапон, но никак не может вспомнить, говорил он тогда или нет о том, как белогвардейцы пороли его и Холгитона.
— Ты не вспоминай об этом, стыдно, — сказал он. — Митропана я сам попрошу, он тебе поможет.
— Хорошо, так я и думал. А брата своего не попросишь, чтобы доски дал?
— Нет, не попрошу. Вон он идет, сам поговори.
Располневший, седоголовый Полокто важно подошел, поздоровался и опустился рядом с Холгитоном.
— За лето построишь? — спросил он старика.
— Досок нет, а то бы построил.
— Столько людей, долго ли их напилить.
— Пила только у тебя, а ты такой…
— Ты прямо говори.
— Хитрый.
— Иди, возьми пилу и пили доски. И не обзывай.
— Сам просил прямо говорить, чего обижаешься?
Пиапон усмехнулся, но не проронил ни слова, он давно уже не разговаривает со старшим братом. Очередная ссора произошла из-за третьей жены Полокто. Если бы Пиапон не был председателем сельского Совета, он сквозь пальцы смотрел бы на женитьбу старшего брата: какое ему дело, которую жену приведет Полокто домой? Но он — советская власть в стойбище, а она говорит, что нельзя одному охотнику иметь двух жен, А Полокто притащил в дом молоденькую третью жену. Как же Пиапон мог остаться в стороне? Он вызвал брата в контору и при всем народе крепко поговорил с ним. Рассказал о первом туземном съезде, который прошел в Хабаровске, какие решения там приняты: нельзя две жены — и все. Полокто, конечно, отбивался, сердился, но не очень: в конторе было много охотников, при них не очень-то раскричишься. Но вечером он сам явился к Пиапону на дом и тут уж не стал сдерживаться. Чего только не наговорил Полокто в тот вечер! На следующий день Пиапон сел в оморочку и поехал в Мэнгэн, откуда родом была молодая жена брата. Заехал он к ее родителям и побеседовал с ними.
