Владимир Мирнев - Нежный человек
– Кто там приплелся еще? – ласково поинтересовалась Топоркова, не оглядываясь, голосом подчеркивая, как ей надоели визиты досужих людей, не дающих спокойно выпить чашку чаю.
– Появился я, – отозвался Мишель и, поставив на диван сумку со свертками, вручил Аленке букет прекрасных роз. Он робко поцеловал руку и, не решаясь присесть, стоял подле, ласково улыбался.
– Мишель! – вскочила Топоркова, не оборачиваясь к нему. – Это ты? Я думала, ты объявишься минимум через час. Манька, моя дорогая горничная, слышишь – Мишель пришел. Иди же сюда, моя дорогая! Ты, Мишель, знаком с моей домохозяюшкой?
– О да! Мы с ней знакомы давно, – серьезно отвечал Мишель, оглядываясь и стараясь увидеть Марию. – О да! Этот прелестный цветочек для твоей домохозяюшки я не купиль, потому как не зналь, что она будет у тебя, дорогая и несравненная Елена Прекрасная.
– Но она у меня красивая рабыня, – рассмеялась Топоркова. – Ты, Мишель, можешь в нее нечаянно влюбиться, она ужас какая жгучая и страстная! Маня, иди сюда, ты джинсы не носи, пусть он посмотрит на твои ножки.
– О, Елена, я полюбиль только вас! – игриво признался Мишель.
– А крепки ли твои слова!
– О да! Слово мужчины! Мое слово – дамасская сталь!
– В наше время, Мишель, слово мужчины дешевле слова базарной торговки.
– То не мужчины, то собаки.
– По видовым признакам – мужчины, то есть все, как у мужчины, только поступки несколько отличаются от поступков настоящих мужчин. Мань! Ты можешь прийти и послушать умные разговоры? Иди сюда! – Топоркова принялась за чай, тут ее словно что осенило; она встала из-за стола, ушла на кухню и долго уговаривала Марию быть свидетелем разговора с Мишелем, но та не соглашалась.
– Ты меня, Маня, очень подводишь! – горячо заключила Топоркова. – Я думала, ты подруга настоящая хотела с тобой посоветоваться. Я совершаю решительный шаг в жизни, делаю главный поворот. Ты знаешь, как тяжело, особенно когда имеешь дело с иностранцем. Мне не девятнадцать лет. Как ты можешь, ты, моя землячка, подруга, бросить меня в беде?
– Ну хорошо, я не права. Только ты меня не позорь, – согласилась Мария.
Топоркова мгновенно успокоилась, возвратилась с подругой в комнату, прихватила чайник и чашки. Мишель отхлебывал из чашки, предложенной заботливой Аленкой. Он держал чашку двумя пальцами, третий далеко оттопырив в сторону, и тонкой струйкой тянул чай губами. В неестественно изогнутой в запястье руке, в наклоне головы, в выражении лица – во всем виделось желание показать свой посольский уровень.
– Скажи, Мишель, ты меня любишь? Подумай, я к этому вопросу отношусь серьезно, Манька знает все. Она свидетель. Скажи честно, как говорит сердце. Как ты сам чувствуешь? – Лицо у Топорковой стало строгим. – Ничего не выдумывай, а говори, как есть, так и говори. Что нам врать, мы не маленькие.
Мишель смутился, вероятно, потому, что говорила она при посторонней.
– Скажи мне от имени своего сердца: любишь ли ты меня? – повторила безжалостно Топоркова, и по тому, как замедленными стали ее движения, напряглось попунцовевшее лицо, можно было заключить, что она волнуется и с нетерпением ожидает ответа. Мишель закатил глаза, давая понять, что другого и быть не может. Но Алена недаром с детства отличалась упорным, твердым характером, не переносила неопределенности.
– Нет, ты мне скажи при свидетеле. Чтоб и свидетель в точности и достоверности знал. У нас, в нашей стране, так положено, – не отступала Топоркова. – Мне хочется, чтобы сердце твое говорило.
– О, я понималь, – начал было Мишель, вновь заводя глаза и откидываясь на спинку стула.
Топорковой явно не нравился разговор, скатывавшийся на мелкие придирки, от которых ей становилось неприятно, и она волновалась, боясь посмотреть на подругу, готова была рассердиться на непонятливого Мишеля. В то же время Аленке, по причине совершенно необъяснимой, если не принимать в расчет каприз, хотелось немедленно, сейчас же, на глазах подруги, добиться признания у Мишеля. Внутренняя борьба проявлялась у Топорковой внешне однозначно – она все более и более цепенела, становилась неинтересной, жалкой, со стороны казалось, что она сжимается в комочек. В такие минуты Алена произносила слова медленно и с придыханием.
– А я тебя не понимаю, – проговорила Топоркова, привстав налить себе чай, на этот раз забыв наполнить пустую чашку Мишеля. То было плохим знамением. Подруга решила исправить положение, протянула руку за чашкой иностранца, но Аленка больно ударила ее по руке: мол, не мешай. – Так вот, Мишеленок дорогой, я тебе хочу сказать одно. Слушай меня. Слушай и ты, Маня, не перечьте мне.
– О, я понималь, – растерянно пробормотал иностранец Мишель.
– Ни черта ты не понимаешь! – воскликнула Топоркова, теряя самообладание.
– Я ничего не понимаю? – мямлил он, смущаясь.
– Именно ты! Ты меня не знаешь, если думаешь, что со мною так-то просто. Ты меня понял?
– Я тебя поняль.
– А я тебе говорю: ничего не понял! – воскликнула Аленка.
– О, как хотель ты, – отвечал Мишель. – Твое слово для меня – закон!
– Слушай, Мань, чего он говорит, – обратилась Топоркова к Марии. – Меня его слова не изумили. Я словам не верю. Я тебя, Мишель, хотела только спросить; любишь ли ты меня? Вот что я тебя спрашиваю.
– О да! О да, Елена Прекрасная! – воскликнул Мишель, обращаясь к облегченно вздохнувшей Аленке.
– Я очень тебя понимаю, – сказала Топоркова, снимая с лица напряжение. – И я это вижу по тебе. Правда, Маня, по его лицу видно, это так. Но, Мишель, я тебе говорила, я словам не верю. Нынче никто словам не верит. Никто. И ты сам, я думаю.
Мишель молча уставился на Аленку Топоркову, ожидая, когда она закончит говорить.
– А сильно ли ты меня любишь? Как вот ты объяснишь свою любовь? Как? Готов ты за меня, например, в костер броситься, застрелиться?
Топоркова посмотрела на Марию. Ее взгляд говорил: что, мол, Маня, с него, иностранца, возьмешь?
– Я тебе говорила, Мишель, слову я не верю, – вот Манька, моя подруга, скажет. Вот ты меня будешь обожать?
– О да! До конца дней!
– Что ты принес в сумке? – неожиданно поинтересовалась Топоркова. И иностранец тут же просиял и стал выкладывать на стол свертки из сумки.
– Это…
– Это что такое? – спросила Топоркова, дотрагиваясь до свертков.
– Только твои размеры, – запыхавшись, проговорил Мишель. – Все вещи из «Березки». Я купиль. – Он стал разворачивать свертки. – Кофты, юбки, платки, туфли.
– Это ты купил? – спросила безразличным тоном Топоркова.
– О да! Конечно, я, – неуверенно отвечал Мишель, не зная, радоваться или огорчаться. – Тебе нравится?
– Это мне подарки. Значит, я смогу сделать с ними что угодно?!
Мария бросила взгляд на Аленку, ожидая, что же та сейчас выкинет, – так странно зазвенел ее голос.
– Я хочу, Мишель, чтобы ты принесенные мне вещи выбросил в окно! Они меня унижают, я не нищая. Я не нищая! Я – человек, плевать хотела на эти мелкие мещанские знаки внимания! Все вещи – коту под хвост!
– Ты, Аленка, ведешь себя просто некрасиво, – пожала плечами Мария, с испугом глядя на замечательные вещи, принесенные Мишелем.
Но Топоркова, судя по тону ее голоса, в свое решение вкладывала немаловажный смысл, и переубедить ее было невозможно.
Мишель явно растерялся. Он с самого начала, как только пришел, волновался в ожидании момента показать их Алене и посмотреть, получая от этого удовлетворение, как она будет радоваться им, потому что вещи подобраны самые отличные. Вещи были слабостью Мишеля, он любил их, в магазине всегда тщательно выбирал, долго рассматривая, и можно сказать, каждую выбранную вещь прямо-таки лелеял; дотрагивался до нее десятки раз, пока ему не становилось ясно, что купленная вещь не только принадлежит ему, как овеществленные денежные знаки, но и как бы воплощает частицу собственной натуры. Иностранец имел много вещей – от наручного японского магнитофона, замысловатых приемничков и магнитол до новейшего аппарата по измерению психического тонуса человека. Мишель бесконечно мог рассказывать о каждой из них, помнил, где и какая образовалась складка на одной из трех канадских кофточек из натурального хлопка, с модным узором по вырезу. Он был убежден: для Алены не столь приятен его приход без множества красивых, замечательных вещей, принесенных им.
– Ты, Аленка, просто сдурела, – шепнула Мария, стараясь, чтобы не слышал иностранец. – Человек принес от чистого сердца, а ты городишь такое, только дурак не обидится. Он же не постороннему принес, дарит тебе. Ты же его невеста. Чего так глядишь? Ты на меня так не гляди, я тебе не презренный человек.
– А кто? – спросила Топоркова с вызовом.
– Ну знаешь, – растерялась Мария. – Ну знаешь… Мария больше ничего не нашлась сказать. Сейчас, когда
