Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая
Перекинулись взглядами следователи, делать нечего — согласились. Атаман скоро, по-молодецки оделся в бекешу, и все четверо вышли на улицу.
— Вон к тем непокрытым воротам правьте, — показал Петров и упал на колени в розвальни.
Ехать было совсем недалеко. Атаман по-хозяйски пригласил приехавших в небольшую, сложенную из толстых бревен избу под тесовой крышей. А войдя, объявил хозяйке:
— Вот, баушка Маланья, трое городских пущай у тебя переночуют.
— Ну-к, что жа, пущай поночуют, — согласно отвечала старушка, видимо, только что вернувшаяся в избу со двора, потому как была одета в старенькую шубенку и повязана теплым платком..
Старушка тут же разделась, как вышел Петров, и принялась хлопотать об ужине. Была она еще бодрой и в молодости, верно, слыла красавицей. Даже теперь держалась подобранно, с достоинством, а не очень полные щеки заалели с мороза. Потом она, раздетая, в одной безрука-вой душегрейке, выбегала во двор, чтобы подсказать Антону, куда и как поставить лошадей, где взять сена да куда прибрать сбрую.
— А что же вы одна-то, бабушка Маланья? — спросил Алексей Малов, когда она вернулась в избу. — Где же ваши все.
— Да всех-то не больно много было, — двигая посуду, отвечала хозяйка. — Дочь старшая — замужем, сынок один — на войне… другого… убили там… весной. А осенью нонешней и дедушка мой приказал долго жить… Не хворал, не лежал, взял да и помер, оставил меня одинокую… Вот как не дойдут мои молитвы до бога да как загинет и младшенький мой, то и останусь одна до смерти дни коротать.
— Пишет он? — спросил Терентий.
— Давно уж ничего не было, месяцев пять, никак.
— Может, вернется, — вселял надежду Малов и с горечью подумал о своей одинокой матери.
— Ох, да уж только бы воротился! Не выпустила бы я его из двора, пущай хоть замобилизуются.
— Как это «замобилизуются»? — не понял ее Малов.
— Да ведь какой уж день тут начальство кружится. От самого Дутова, сказывают, какой-то полковник прикатил. Они и сичас, небось, в школе глотки дерут. Сход у их там, юртовый ли, еще какой. Из других станиц понаехали казаки, из дальних. И все сговариваются воевать у нас тут. Мобилизовать всех казаков хочут, и старых и малых. Не навоевались, проклятые.
Долго Маланья говорила, не отрываясь от дела. Ее не перебивали, а, слушая, переглядывались приезжие. Ведь атаман-то умолчал о сходе!
Пришел со двора и Антон, разделся и тоже стал слушать хозяйку. Алексей Малов поддерживал с ней разговор, а Терентий молчал. И только потом, когда ужинать собрались, коротко молвил:
— В клеточку нас Петров определил… Ну, да поглядим, как он завтра себя покажет.
13То, что происходило в школе, одни называли юртовым сходом, другие — казачьим съездом, но представительство на нем было широкое, со всего Третьего казачьего округа. И не случайно здесь штаб дутовский объявился. Решение этого схода должно было распространиться на все Оренбургское казачье войско. И учредителям сборища хотелось во что бы то ни стало выполнить приказ Дутова и поднять всех «от мала до велика» с помощью всеобщей мобилизации.
Школу прокурили насквозь — от пола до конька. Густой вонючий дым проникал, кажется, сквозь потолок. В этом чаду, в зеленом горьком тумане кипели страсти. И хотя с самого начала Половников видел большинство на своей стороне, хотелось уломать строптивых и единодушно поддержать войскового атамана.
Лавруха Палкин делегатом не был, но, как и многие другие бродовские казаки, отирался тут весь день, пытаясь выяснить, чем же дело кончится. То в коридоре, то в раздевалке маялись они, беспощадно опустошая кисеты. А когда становилось невмоготу, вырывались на свежий воздух, чтобы отдышаться, опомниться и снова вернуться в ядовито гудящее осиное гнездо.
Видели «вольнослушатели», как вернулся из правления атаман Петров, но часа два еще продолжался обычный гул заседания, а потом заорали там, как резаные:
— Разорвать большевистских подонков!
— Повесить!
— Арестовать!
— Четвертовать их перед всем народом!
Лавруха попробовал пробиться к открытой двери комнаты, но не смог, и стал спрашивать у всех:
— Чего там такое стряслось-то?
— Станичный атаман сказывает, что будто наши бабу ентую… ну, здесь все хвостом вертела!.. убили. А большевики прислали следственную комиссию из городу, чтобы найти убийцу и арестовать, — пояснил кто-то из стоявших у самой двери.
Жарко Лаврухе сделалось, душно. К выходу стал пробиваться, И на морозе опять же закурил, соображая, что к чему: «Вот до чего озверели, шакалы! Не помогло и предупреждение. Выследили девку, разбойники, да и пришибли! Вот это дак честь казачья, а хватка собачья! Хуже собачьей: ни один кобель до смерти человека не загрызет. А они посидят еще дня два тута, дак на всех подряд кидаться станут, небось… Да еще этих с комиссией принесло! Бросить их вот в эту стаю — и впрямь на клочки разорвут и опомниться не успеют… Совсем, кажись, головы потеряли, обормоты».
Заныло под ложечкой у Лаврухи, снова не миновать злодейства. Пока он так размышлял, вытирая ладонью вспотевший лоб, из дверей школы, как рой из осиного летка, вывалились кучей офицеры с винтовками и бегом рванулись в сторону станичного правления. Впереди — полковник Кузнецов с обнаженным револьвером.
— Мы им покажем, красным кобелям, следствие! — выкрикивал он. — Пусть знают наших!
— Куда это они? — спросил у выходящих казаков Лавруха.
— Арестовать комиссаров, — ответил кто-то с крыльца.
Оборвалось у Лаврухи сердце. Уж коли попала собаке кость, догложет она ее до конца и никого не подпустит. Надо, надо бы помочь людям, а как? Стань защищать — самого разорвут под горячую руку. В город сообщить? Ежели заметят, опять же несдобровать.
Не оглядываясь в темноте по сторонам, он все быстрее шагал к своему дому. А мысль, одна-единственная мысль, штопором сверлила гудящую, как паровой котел, голову: как помочь? Как?
Каждый шаг отдавался этим коротким и тупиковым вопросом. Как?
Во дворе было уже убрано, и все давно ушли в избу. Один Кузька для чего-то задержался в конюшне. Увидев Лавруху, он погасил фонарь и направился к крыльцу.
— Ужинать пойдем скорейши, — позвал он брата: — Тятя-то засветло еще пришел, а ты все гуляешь…
— Иди, иди, Кузьма, — отмахнулся от него Лавруха, как от надоедливого комара. — Подойду я сичас.
— Да ведь и Фроська твоя уж не раз об тебе справлялась.
— Иди…
Лавруха присел на верстак под сараем. Взялся было за кисет по привычке, да остановился: и так уж давно горечь во рту несусветная. Кузька натолкнул его на догадку. Даже позавидовал ущербному брату Лавруха: война его стороной обошла, и теперь такое кругом творится, а ему и дела до того нет. Возится вот во дворе да в поле. Шашку никогда в руках не держал.
Помаялся тогда Кузьма, как сбежала от него Катерина, да что поделаешь, неровню засватал отец. А тут Федот в лазарете от ран скончался. Еще до войны ушел на действительную, да так и не вернулся. Лизка-то всего с полгода с ним прожила, да столько лет в солдатках числилась, а потом и вдовой стала. Бабушку Мавру, блюстительницу чистоты семейных обычаев, тоже бог прибрал минувшим летом.
Стали примечать последнее время, что Кузьма с Лизкой живут, как в законном браке. Но никто им за это не пенял, пусть хоть такое счастье достанется двум несчастным. Да и время такое настало, что вот-вот конец света придет, кажется. Ошалели от злости люди…
— Лавруша! — крикнула с крыльца Фроська. — Чего ж ты не идешь-то? Все уж за стол сели.
Побрел, как побитый, Лавруха в избу. Черная буря сгасилась в нем, поутихла малость на морозце. А больше оттого успокоился, что уже знал, как поступить. За ужином в двух словах сказал, чем сход кончился на сегодня. Захар Иванович покрякал значительно, помыкал, словно мочалку пожевал, ничего не сказал. Только потом, выйдя из-за стола и собираясь закурить, будто про себя молвил:
— И с комиссией комиссарской то же само, кажись, будет…
— Да уж не дрогнет рука у лихого казака, — заметил Лавруха, — коли перед бабой не дрогнула!
Он быстро оделся и выскочил вон. Заложил во дворе коня быстроногого в сани полегче, сенца бросил и растворил ворота. Тут и отец на крыльце показался.
— Ты куда? — грозно и в то же время вроде бы с едва заметной тревогой спросил он.
— Затвори ворота да прикуси язык! — ответил ему Лавруха и, вскакивая в сани, добавил: — Сказал бы словечко, да волк недалечко.
В город ему не попасть — на дозорных непременно нарвешься. Задерживать-то не станут они, но, если красная подмога подоспеет, тут и дурак догадается, чья работа. Все это понятно было с первой минуты. Потому повернул он будто бы совсем в противоположную сторону, к церкви, потом на приисковскую дорогу. И хоть подальше получится порядочно, а все же до хутора Лебедевского доскачет скоро.
