Николай Егоров - А началось с ничего...
— Тощевато кормит тебя женушка… — зашептала она однажды, сделала паузу и повернулась к Квасову: — Илья Степанович.
— Эх, девка, у меня же язва желудка. Язве и этого жалко, — ничего не понял Квасов.
Он расправлялся с едой, как с работой. Пока другие готовятся к трапезе, Илья уже отобедал. Поддержит компанию, воткнет в самую середину «стола» бутылку кефира, чтобы все видели, положит на горлышко сайку, тут же заберет все обратно, сайку — в зубы, бутылку донышком — об колено, сколупнул ногтем крышку — пьет.
Сергей жует не жует: семейные ссоры не только сна и аппетита лишают. Ну, вот за что Юлька вчера накинулась на него? Уставился на Илюхины ботинки — не мигнет. Носки ботинок в крапинках раствора, как носы в конопушках.
— Нравятся? Купи, продам. — Квасов вытянул ноги и причмокнул: — Товар!
— Объемистую обувку носите, Илья Степанович, я смотрю.
— Просторную, — уточняет Квасов.
— Что просторную, то просторную, — подхватывает Боря. — Идешь, идешь — выпадешь из них.
— Понимал бы ты… Технику безопасности соблюдаю, хочешь знать. Вот ты урони кирпич на ботинок — ноги нет. А тут он позамимо угадает.
Боря доел, что осталось от общего стола, растянулся, гладит живот.
— Сейчас бы пивка полдюжины. С пива, говорят, кровь густеет.
— Х-хэ, чего захотел. Тебе ж нельзя, Боря-борец.
— Уже не борец, бросил.
На кран матросом на мачту полезла крановщица. Квасов вскочил.
— Зиновья! Деньжата будут, нонче?
Зинка поискала глазами, кто спрашивает, еле нашла.
— Не знаю. Что я, пророк?
— Пророк, не пророк, а к небу ближе. — Поддернул полукомбинезон, снова сел. — Ты, Сергуня, я гляжу, загрустил чего-то. Уж не Клавдия ли туману на тебя напустила?
— Я? Что вы, Илья Степанович! Он человек женатый.
31
Совсем нежданно-негаданно нагрянул отец. Семен Макарович привел.
Илья Анисимович, сокрушенно покачивая шляпой, обошел вокруг избы, просунул голову в дверь, посмотрел комнатушку, промычал свое «м-м», с подчеркнутой тщательностью вытер ноги.
— Можно к вам?
Юлька, поняв, что перед ней свекор, засуетилась, запередвигала стулья.
— Здравствуй, сношка. И ты, сынок. Показывайте деду внука.
Илья Анисимович поцеловал Юльку, потянулся к Сергею, но, передумав, отвернулся:
— Тебя не за что, беглец.
Он снял шляпу, тяжело подшагал к качалке. Юлька сдернула с нее марлевую накидку, пощупала, сухо ли под ребенком. Деды наклонились. Семен Макарович — за компанию, Илья Анисимович, показалось Сергею, из приличия. Нет, смотри-ка ты, посветлел. Завздрагивали положенные на поясницу портфель и шляпа.
— Наша порода. — Илья Анисимович довольно крякнул.
— Ну уж не скажи зря, сват. Мальчишка весь в меня будет, шельмец.
Семен Макарович плюхнулся на стул.
— О-о! Мебелью обзавелись. Садись, сват, от сынка не дождешься приглашения. Выгнать он может. Дочь! Беги за поллитрой. Или не на что купить?
Юлька пошепталась с Сергеем, чего и сколько брать, надернула на босу ногу туфлешки, убежала в магазин.
— Так кем, скажи мне, сын, ты работаешь?
— Если на стройке, то подсобником каменщика Квасова.
Семен Макарович смахнул с губ обвислые усы, постучал ногтем по колену Ильи Анисимовича.
— А этого Квасова, сват, без увеличительного стекла и не увидишь.
— Не жилось при отце-матери. Кстати, привет тебе от нее. Носил бы галстучки, похаживал бы по элеватору вот с этой штукой, — Илья Анисимович двумя пальцами приподнял за дужку и повертел туда-сюда портфель перед самым лицом сына. — Тебе прочил, дурная голова. Не схотел. Батька родной ему хуже чужого дяди стал. Ну и таскай на пузе кирпичи. Для кого?
— Для себя.
Отцы переглянулись.
— Много ли вас, кто войдет в этот дом? Пусть десяток. Пусть сто.
— И что дальше? — придвинулся к столу и Сергей.
— То, что жизнь — тот же дом. Одни складывают ее по кирпичику, другие — вселяются. Соображать надо.
— По-вашему соображать не собираюсь.
— Ну и дурак. Учись, пока добрые люди учат.
— Это кто, добрые люди? Экспонаты вы!
— Только чур не обзываться, — обиделся Семен Макарович.
Илью Анисимовича это и рассмешило, и смеяться не прилично: директор, как-никак, культуру должен показывать.
— Люди, сынок, никогда не будут одинаковыми. В банной шайке вода горячая с холодной не перемешивается, пока не побулькаешь, ты захотел такую массу людей перемешать.
— Эх, зять. Ты норови взять. Хочешь, открою глаза? Котенок ты еще.
— А вы знаете, Семен Макарович, что котята, когда им силой глаза открывают, или видят потом плохо, или вообще слепнут. Так что уж лучше я сам научусь смотреть.
— Не надо так громко, зятюшка, — Семен Макарович поднялся, плотнее прикрыл дверь. — Дело у меня к тебе.
— Какое?
— Парничок на будущую весну решили мы со старухой соорудить, так нельзя ли по-свойски рамешек разжиться? Ты, Юлька сказала, случается, сторожишь ночами.
— Вон что… — протянул Сергей. И кивнул на люльку в углу:
— А он что обо мне скажет? Что сын об отце подумает?
Семен Макарович хохотнул:
— Кого еще он понимает? Не смеши, зятек.
— Чего понимает? Когда начнет понимать, поздно будет. Я не хочу стать чужим для сына.
Илья Анисимович хмыкнул и встал:
— Пойдем, сват, нагостился я.
Деды заподталкивали друг дружку к выходу. Илья Анисимович нигде не зацепился, а Семен Макарович запнулся о порог, стукнулся рубцеватым лбом о притолоку, согнулся, спятился назад и выпрямился.
— Так не удружишь?
— Решетку с подвальным окном могу удружить.
— У-у, коммунист.
— Комсомолец пока.
— Коммунист. Без рекомендаций примут.
* * *Дорого доставался Сергею свой угол. В двух огнях горел: стройка, завод, стройка.
Сюткин норовил воткнуть его на операцию полегче, да где оно легче-то? Везде железо нянчить надо. На заводе — железо, на стройке — кирпичи. И хлопотно, и заботно. Людские заботы время двигают.
Зачастил с визитами Семен Макарович.
— Я к дочери с внуком. И к тебе тоже, зятек.
— Соскучились.
— Да скука не ахти, по делу. Мимоходом забежал. Надо, чтобы они у нас пожили с пропиской. Как ты на это смотришь?
— С пропиской? — переспросил Сергей. — Это, значит, совсем. А я?
— Ты тут останешься. Вроде бы вы как разойдетесь.
— А для чего такой спектакль?
— Как для чего? Слухи ходят — снесут наши халупы вскорости. Дадут вдвоем со старухой однокомнатную квартиренку. А на четверых — полная квартира не меньше, потом и вы получите свою. Мы с дочерью уже и договорились обо всем.
— Ты всерьез собралась к ним? — спросил Сергей жену.
— Всерьез. Отец с матерью, чай.
— А я не хочу, чтобы моя жена была мошенницей. Не пущу.
Ушла назавтра Юлька повидаться с матерью да и не вернулась.
Прибегает Сергей с завода, только в ограду — бабка Саня навстречу. Руки в земле, платок еле держится, а повязать потуже некого попросить.
— Супруженция твоя велела передать, штобы не ждал ты ее.
— Почему: не ждал, Александра Егоровна?
— А не знаю, милок.
— Пригоним, бабка Саня.
— Не зна-а-аю. — Она развела руками и причмокнула. — Время не то, милок. Какая-никакая она жена, а не гусыня, хворостинкой не пригонишь.
Сергей рванул за скобу двери — пусто в комнатенке. Ни коляски, ни сына, ни Юльки. Пусто.
32
А дом готовили к сдаче. Подкрашивали, подмазывали, убирали строительный мусор, наводили ажур. Прораб лазил по этажам. За ним, как привязанный, Фролов с блокнотом, исписанным недоделками. Дошли до пятого этажа, глянули с балкона вниз — во дворе, в самом углу, крыша виднеется.
— Что там за балаган, Владимир Николаевич?
— Как что? Частник жил. Еле выселили вчера, слабака. «Не имеете права! — кричит. — Это мое недвижимое имущество! Я жа…»
— Немедленно вызовите бульдозер сюда! Посмотрим, движимое оно или недвижимое. Да вы что? Рабочая комиссия из треста с минуты на минуту нагрянет… Приехали, кажется.
Прораб с мастером скатились вниз — и точно: трестовская комиссия. Человек десять. И все с папками.
— Почему эта изба до сих пор здесь? Учтите, я наряды не пропущу к оплате, товарищ прораб: работа не доведена до конца.
Прораб на мастера, тот на бригадира.
— Выясните и доложите, кто виноват. Объект не готов. Поехали обратно, товарищи.
Члены комиссии папки под мышки — и к машинам.
Фролов в отчаянье хлопнул себя по ляжкам.
— Вот слабаки!
— Эй! Обождите! — крикнул Квасов. Крикнул из всех силенок, но голосишко у него несерьезный, мальчишеский. Кто-то оглянулся, кто-то значения не придал.
— Фролов! Тормозни их! Мы мигом. А ну, каменщики, плот-нички, штукатуры-маляры — навали-и-ись! Ломай ее!!!
