Георгий Суфтин - След голубого песца
Под вечер коммунисты разъехались по своим участкам. Голубкова и Ясовея повез Тудако. Ему не хотелось ехать. Он долго отговаривался от поездки: уверял, что олени не сыты, что сам он болен, руку ломит, житья нет, что ехать сейчас опасно, к ночи будет пурга, можно в потемках заблудиться, придется ночевать в «куропаточьем чуме». Никакие доводы не помогли. Тогда Тудако сказал, что он довезет только до ближайших чумов, пусть там пассажиры берут оленей и едут дальше.
— Да далеко ли до ближайших-то чумов? — спросил Голубков.
— Совсем близко! — обрадованно воскликнул Тудако. — Близко совсем, три оленьих передышки будет ли...
— Вези, — махнул рукой Голубков, — хоть до какого-нибудь оленьего стада доберемся и то ладно.
Тудако так и поступил. Он высадил пассажиров, даже не доехав до чумов, как только их стало видно.
— По насту дойдете. Я обратно поеду. Пурга, боюсь, не застигла бы.
Снег приятно похрустывал под ногами. Луна заливала тундру сизым безжизненным светом. Наст искрился мириадами переливчатых огоньков, бегущих по равнине, озаренной лунным сиянием. Идти было легко и приятно. Подойдя к крайнему чуму, друзья увидели женщину, наклонившуюся над ларем. Поздоровались. Женщина окинула их взглядом, продолжая копаться в ларе.
— Чьи эти чумы, хозяйка? — по-русски спросил Голубков.
Женщина не ответила.
— Что же ты молчишь, красавица? Языка нет?
Женщина не повернула головы.
— Может, ты по-русски не понимаешь? — догадался Голубков.
Женщина кивнула.
— Егерам. Не понимаю.
Голубков сказал Ясовею:
— Твоё, брат, дело. Разговори-ка её.
— Мужчины на стойбище есть? — по-ненецки спросил Ясовей.
— Нет, — коротко и неохотно ответила женщина.
— Куда же они делись?
— На промысле.
— Все?
— Все.
— Ну, пойдем, Михаиле Степанович, нам, видать, тут делать нечего. Неразговорчивая эта красавица.
Зашли в следующий чум. Огляделись. На оленьих шкурах сидит молодайка, мастерит пимы. Эта тоже оказалась неразговорчивая. Не только не сделала попытки чайник на костер повесить, но и сесть не предложила. Потоптались-потоптались путники да с тем и вышли. И в третьем чуме они нашли такой же холодный прием. Это уж становилось странным.
— Что же будем делать? — Голубков глядел на Ясовея. Ясовей глядел на Голубкова. Оба они не понимали, чем объясняется такое к ним отношение на этом стойбище.
У самого невзрачного, крытого облезлой шкурой чума, женщина с мальчонком пилили дрова. Голубкова осенило: дай-ка напилим им дров, может, смягчатся тогда сердца. Они молча взяли пилу, принялись за работу. Не прошло и полчаса, как около чума выросла ровная поленница. Из дымохода потянулся дымок.
— Эге, скоро и чайник будет готов...
Удовлетворенные успехом, друзья ввалились в чум. Чайник уже закипал. Хозяйка выдвинула столик, выставила посуду.
— Замечаешь? — шепнул Ясовей, — чашки-то две — себе и сыну. А нам нет... Мы тоже чай пить хотим, — сказал он громко.
Хозяйка кинула к их ногам фанерный лист. На него поставила две чашки. Налила кипятку без чаю. Тогда Ясовей сам налил чаю из маленького чайника. Достал из-за пазухи краюшку хлеба. «Запаслив», — подумал Голубков. Хлеб Ясовей нарезал крупными ломтями. Достал сахар. Роздал всем по ломтю хлеба и по куску сахара — себе, Голубкову, хозяйке с сыном. Молчаливо прихлебывали кипяток, посматривали друг на друга. Было и смешно, и обидно, и досадно. Делать нечего, приходилось терпеть. Вот приедут мужчины, разберемся, что к чему.
4
Мужчины приехали поздно, усталые, расстроенные, со скудной добычей. Они были несколько разговорчивее женщин, но душевной беседы не получалось. Дать оленей для дальнейшей поездки все решительно отказывались.
— Олени тощие, не довезти.
— Не будет оленей, не просите.
— Что же нам, у вас жить, что ли?
— Живите.
— А чем вы нас кормить будете?
— Нечем кормить.
— Так дайте оленей, мы уедем.
— Олени худые, падут в дороге.
Не лучше сказки про белого бычка. Ясовей выразительно посмотрел на Голубкова, и они без слов согласились прекратить это бесполезное препирательство. Ясовей перевел разговор на другое, стал расспрашивать о пушном промысле, посочувствовал неудачам, вместе с хозяином начал разбирать повадки зверя, разгадывать, отчего же песец не идёт к приваде. Так, беседуя о том, о сём, друзьям постепенно удалось установить причину неприязни, проявленной к ним на этом стойбище. Всё дело, оказывается, в том, что их приняли за организаторов колхоза. А колхоза здесь боялись. Малооленные бедняки, запуганные всякими россказнями и небылицами, уезжали подальше от тех мест, где кочевали товарищества. А так как для общественных стад отводились лучшие пастбища, лучшие промысловые участки, то тем, кто хотел быть подальше от колхоза, приходилось довольствоваться скудными ягельниками, а промысел вести там, где зверя почти совсем не было.
— Вступал бы в товарищество, Юрбей, лучше бы жизнь пошла, — обронил между слов Ясовей. И сразу понял, что сделал ошибку. Хозяин ощетинился, замкнулся, уставил глаза в пол.
— Ты меня в колхоз не зови, учитель. Всё равно не пойду, — промолвил Юрбей после долгой паузы.
— Я и не зову тебя, Юрбей. Не хочешь, не вступай. И без колхоза проживешь как-нибудь...
— Проживу. Проживу как-нибудь... Вот только бы промысел удался... Да зверя-то поймать трудно...
— Трудно, это так, — согласился Ясовей. — Мне отец мой, Хосей, сказывал, сколь трудно ловить песца.
— Он-то знал, — подтвердил Юрбей. — Хосей хороший был охотник, без добычи-то в чум не приходил.
— А всё-таки и ему в руки песец не давался, — возразил Ясовей. — Не давался, как и тому Весако-старику, который не смог поймать голубого песца с хвостом из северного сияния.
— Какому старику? Когда это было? — заинтересовались ненцы.
— Давно это было. Ой, давно это было, — ответил Ясовей нараспев и нарочито дребезжащим голосом, будто завзятый сказочник.
Ненцы приняли шутку, засмеялись. А Ясовей, посматривая из-под смеженных ресниц, начал петь о приключениях упрямого Весако, идущего по следу голубого песца.
Юрбеевы ребятишки бросили свои игры, сгрудились вокруг Ясовея. Хозяйка, моя посуду, тоже прислушивалась. А Юрбей и соседи сидели, глядя в костер. Лица их казались равнодушными. Но по тому, как нет-нет да и взглянет кто-нибудь в сторону Ясовея, можно было понять, что и их интересует сказка учителя.
— Идет Весако по песцовому следу. Семь лун взошло, он всё идет. Попробует каменного хлеба, а откусить не может, из-под зубов искры сыплются. Опять идёт Весако и опять пробует грызть каменный хлеб. А песцовый след всё петляет и петляет...
Ясовей явно вошел в роль сказочника, слова его так и льются, так и звенят. А ветер за стенкой чума будто подпевает ему, воет, свистит, кидается сухим снегом. Внимание слушателей нарастает. Мужчины повернулись к рассказчику, хозяйка перестала мыть посуду, а ребятишки раскрыли рты и ловят каждое слово.
— Нападают на Весако лихие люди. Стрелы, как дождь, сыплются на него... Реки выходят из берегов, хотят утопить старика... Горы грозятся задавить неотступного ненца... Он одолевает и злых врагов, и бушующие реки, и угрюмые горы, так уж хочется счастья себе, старухе, детям и внучатам, — поёт Ясовей. — И всё равно песец не дается в руки...
После того, как Ясовей сказал обычное: «Валкада, всё», ненцы долго сидели в раздумье, прислушиваясь к свисту ветра на широкой лабте.
— Да, брат, попробуй его поймать, песца-то, — сказал Юрбей, доставая из потухающего костра уголек для прикурки.
Соседи подтвердили.
— Трудно.
— Не одни лыжи сносишь, то так...
— А привада какая ему нужна, кто знает.
Юрбей встал, откинул полог над входом в чум, выглянул наружу.
— Завтра промысловый день будет, — сказал он. — Может, и удастся словить песца. Хоть обыкновенного, без сияющего лунным светом хвоста — и то бы ладно...
— А в товариществе «Яля илебц», говорят, есть промысел, — заметил Ясовей.
— В товариществе-то есть. Так они ведь загоном ловят, не наше горе, — вздохнул Юрбей.
— Загоном? Почему бы и вам загоном не ловить?
— Чудной ты, учитель! Как будто и не ненец. Неужели никогда не промышлял? Для загона много саней надо. Десяток, а то и два. Где их возьмешь?
— На этом стойбище сколько у вас саней?
— Саней шесть-семь нашлось бы...
— Да, маловато. А кто тут невдалеке еще кочует?
— По ту сторону речки четыре хозяйства идут, да там, возле озера, два хозяйства. Говорили ещё, что у трех сопок несколько хозяйств видели. Кто там, не знаю. Ну, подальше-то отъехать и больше собрать бы удалось, да кто поедет, время дорогое, проездишь промысел...
— Хорошо, а если согласятся другие загон собрать, ты сам пойдешь?
Юрбей покачался, теребя бородку, что-то подсчитывая, о чем-то соображая.
— Две упряжки у меня найдутся. Больше никак нельзя, плохие олени...
Утром Ясовей с Голубковым разъехались в разные стороны — один за реку, другой к трем сопкам. А через два дня они опять были в чуме Юрбея.
