Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари
Хозяин из коротких реплик, вопросов и ответов, как бы между делом, как бы только для того, чтобы скоротать время, пока откроется выставка, из первых слов, а то и по внешнему виду уже узнавал, догадывался, как у кого идут дела, с каким кто приехал сюда настроением. Все эти секретари были главной его командой, и он знал всех до подноготной, не было дня, чтобы он не разговаривал с одним или другим по телефону. Сейчас он поглядывал на них и вспоминал, как совсем недавно, буквально на днях, говорил чуть ли не о каждом из них со столичным гостем, социологом, давал характеристики и советовал, куда и к кому поехать, поглядеть дело на местах. О Виталии Васильевиче тоже говорил. Поезжайте, говорил, поглядите, у этого человека есть главная слабость, главный пункт — вода. Он хотел бы утопить свой район в воде. Корреспондент был ученым, он понимающе покрякивал, копался в бороде своей и острыми, маленькими глазками умно поддакивал, иногда неожиданно и трубно прокашливался, прочищал горло — хм! хм! — так что лидер невольно отшатывался от гостя назад, а тот продолжал задумчиво копаться в бороде и понимающе сверлить маленькими глазками собеседника.
— Социолог попал к тебе, Виталий Васильевич, с бородой такой? — спросил.
— Ну как же, Всеволод Серафимович! Был, сразу тут после наводнения.
— Чего это они в бороду позалезали? У нас в Ставрополе тоже завелись свои бородатые.
— Под Толстого работают, Всеволод Серафимович, под Льва Николаевича.
— Если бы так, — усомнился Всеволод Серафимович и уже повернулся к другому секретарю.
Но тут произошло неуловимое движение, открылись ворота, и весь народ, сновавший по территории, как-то сам собой определился и потек в открывшиеся ворота высокого сарая или павильона. К Всеволоду Серафимовичу подошел деловым шагом человек, что-то сказал вполголоса, и все потянулись вслед за ним. У входа человек приостановил поток людей, пропустил секретарей и повел их между отгороженными загонами для овец. В сарае было нарядно от плакатов, таблиц, названий хозяйств и районов, красочных столбиков показателей. А за перегородками, каждый в своем отдельном загончике, ходили в белых халатах хозяева выставленных тут племенных овец. Круторогие бараны, с маленькими мордами и печальными глазами овечки, большей частью мериносовой породы, топтались в тесных загончиках и, видно, плохо понимали, что от них хотят идущие мимо люди. Овцы действительно были породистые, даже внешне они отличались от привычных овец, вспухшие шубы делали их раздувшимися и непривычно высокими, а когда чабан в белом халате, зажав овечью голову в ногах, раздвигал на спине или боку руно, чтобы показать длину шерсти, все невольно останавливались, заглядывая в разверстую глубину чистого бело-кремового руна. Вся группа остановилась перед клетью, где стояли овцы советского мериноса арзгирской породы. На чудовищном баране была повязана красная лента, на ярке — синяя. Они стояли, как жених и невеста, гордясь своими лентами, красная лента — это золотая медаль с выдавленным на ней круторогим бараном, синяя — серебряная медаль, тоже с овечьей головой. Человек в халате раздвинул руно и сказал:
— Элитный баран, вес — сто двадцать килограммов, настриг шерсти — семь с половиной килограммов в чистом волокне.
И пока продвигались секретари вдоль загонов, все новые и новые люди в белых халатах с готовностью зажимали овечьи головы между колен и раздвигали на всю глубину свежее и чистое руно. Иногда хозяин барана, повязанного красной лентой, таких было довольно много, трогал животное за перекрученный рог, пытаясь приласкать медалиста, но тот коротким движением головы высвобождался от руки, от унизительной ласки, и отворачивался от экскурсантов, глядел с робостью на доску показателей, где была расписана его биография вместе с его достоинствами.
Сарай-павильон имел загоны с двух сторон, в конце ломался под прямым углом и выпускал людей опять в тот же двор.
В одном месте прошли перед загоном хозяйства Буденновского района, и Виталий Васильевич слегка покраснел, потому что в его районе не было выдающихся чемпионов ни среди баранов, ни среди ярок, и экскурсанты даже не остановились в этом месте. Виталий Васильевич спросил Михал Михалыча:
— И ты с пустыми руками приехал?
Михал Михалыч крутнул крепкой головой.
— Ничего, Виталий Васильевич, — сказал он, слегка покраснев, — мы свое возьмем на лошадках.
— Лошадки лошадками, а овцой тоже надо заниматься. Никуда от этого не денешься.
— Займемся, Виталий Васильевич. Всему свое время.
Они поотстали от секретарей и шли, мирно беседуя, а при выходе из павильона Виталий Васильевич предложил Михал Михалычу пройти посмотреть корма.
— Интересно, что там нового?
Поднялись по ступенькам, здесь павильон растениеводства располагается на приподнятом по сравнению со всей территорией плато. Под навесом стояли стенды, таблицы, образцы сеяных и естественных трав. И опять все было тут в каком-то увеличенном, как будто специально для выставки сделанном масштабе. Травы, то есть снопы из трав, выглядели неправдоподобно, выше человеческого роста. Вот многолетняя, до шести — восьми и больше лет растет самосевом, ежа сборная. С гектара 520 центнеров зеленой массы. Сноп — прямо богатырь. Правда, с поливных земель.
— Михал Михалыч, есть что позаимствовать, а? Ты гляди, какие молодцы! — Виталий Васильевич шел мимо снопов и не переставал удивляться. Люцерна синегибридная, райграс пастбищный, овсяница луговая — шесть — десять лет растет, как божий дар, редька масличная, костер безостый… Снопы, снопы по плечи, а то и выше среднего человеческого роста.
Виталий Васильевич повторял про себя, читал названия на снопах и радовался за людей. Были тут образцы и из его района.
Козлятник восточный, пырей сизый, житняк зерноградский, волоснец ситниковый, рожь многолетняя одесская, люцерна желтая кубанская, ежа сборная джегутинская, люцерна славянская… Да, с этим богатством можно двинуть овцу; конечно, там, где есть для нее место. Вот поднавалились бы специальные овцеводческие хозяйства, чудеса можно делать, а маяться между хлебом и овцой трудно, нельзя добиться хороших результатов.
Шли по районам, вслух произносили названия в один голос и Виталий Васильевич, и Михал Михалыч. Ипатовский район, Апанасевский, Буденновский наш, Туркменский, Петровский, Левокумский, Арзгирский, Карачаево-Черкесская автономная область. Все знакомо, все радует слух и зрение.
— Богат и славен Кочубей! — воскликнул Виталий Васильевич. — А? Михал Михалыч?!
Михал Михалыч только головой крутил, но про себя думал: возьмем, займемся, надо этим заняться, семян попросить у этих… Хорошо было на душе. Никакой зависти, а только разгоралось внутри жадное пламя работы. Вот ведь вроде все и без того известно, но, когда видишь своими глазами, как-то по-другому чувствуешь себя, зажигает, зовет к действию. Школа передового опыта! Не пустые слова.
А вот изделия из шерсти, трикотаж, кожаные пальто, куртки, шубы чабанские, потом пошли проекты сельских домиков. Тут Михал Михалыч критически посмотрел на эти проекты. Он считал, что у него в хозяйстве лучше домики, макеты крытых токов тоже имеются, овчарни на 800 голов — механизированные. С этим делом надо подтянуть своих, своего Али Магомеда, это в наших силах.
Виталий Васильевич положил руку на плечо Михал Михалыча и дружески проговорил:
— Что, комсомол? Годится?
— Да, хорошее это дело, Виталий Васильевич. Руки чешутся. Все годится.
А на стендах уже пошли медикаменты, зоотехнический инструментарий, оборудование лабораторий. Потом тулупы, валенки, куртки чабанские. Потом комбикорма.
— Давай собачек поглядим, — предложил Виталий Васильевич.
Спустились по ступенькам, завернули в особый ряд, составленный из маленьких павильонов, где на цепи и просто прогуливались или, свернувшись калачиком, показывали себя чабанские собаки самых разных пород и мастей. Немецкие овчарки, венгерские, русская собака, а вот маленькие, почти как щенки, тоже чабанские, жилистые, крепенькие, не гляди, что мелкие, а гуртом волка загонят и загрызут, видно по их пружинистым походкам.
Собаки, кажется, понимали, зачем они здесь, все же умное животное, по глазам видно, что понимают: выставка, демонстрация, и они стараются соответствовать, выглядеть поприличнее перед экскурсантами.
Насмотрелись на все, наступило какое-то пресыщение, не воспринимается больше, душа устала. И есть захотелось.
— А не пройти ли нам по шашлыку съесть?
— Я думаю, что пора.
Секретарь и директор вышли с территории, завернули на другой двор, другое пространство, окруженное палатками, торговыми и продовольственными ларьками. Потянуло запахом жареного мяса. Над мангалами курился дымок, вокруг столиков стояли люди, пили фруктовую воду, «жигулевское», закусывали горячими шашлыками, сосисками. Над всем этим гудящим скоплением, над дымками и запахами, жующими и пьющими из горлышка воду и пиво, над вытоптанной площадкой, засоренной конфетными бумажками и окурками, стояло нещадное солнце в почти бесцветном летнем небе. Под этим солнцем и небом пристроились к столику и Виталий Васильевич с Михал Михалычем. На бумажных тарелках лежали у них два шампура с шашлыком, стояло две бутылки «жигулевского». По веселому лицу Виталия Васильевича сбегал ручейками пот, было жарко. Казалось, тучное тело секретаря должно бы давно уже свалить его с ног, но Виталий Васильевич весь лоснился и сиял свежестью, неутомимой веселостью, глаза молодо играли голубизной, ямочки на щеках то и дело показывались при малейшей улыбке, а он улыбался постоянно. Нахмурится, задумается, но тут же все лицо распустится в улыбке, вскинется голова, и молодой сочный голос как бы говорит собеседнику: нет, не будет износу этому человеку, никогда не постареет живая душа. И веселые струйки пота затейливо бегут по тугому розовому лицу. Виталий Васильевич достает платок, обтирается и весело вздыхает:
