Евгений Марысаев - Голубые рельсы
Эрнест был дома, читал. Толька, верно, опять улизнул на танцы.
Каштан прилег с учебником, но через минуту отложил книгу. Так ярко и живо вспомнились ему Березовая — Сыть и все то, что было связано с Балериной, будто и не минул почти год с тех пор, как поезд перебросился в Дивный…
…На Березовой — Сыти Балерина жил в вагончике с «корешом» Сашкой Ивлевым, Бородой, прозванным так за свою внушительную, лопатой, черную бородищу. Одно место в вагончике пустовало — на подобное соседство никто не отваживался. Их, грязных, опухших от пьянства, строители обходили за версту.
В Сибири, на Дальнем Востоке и Крайнем Севере можно встретить подобных Балерине и Бороде. Их немного, но они непременно на каждой стройке. Трудовые книжки у них с бесчисленными вкладышами. Кое-как отработают два-три месяца, а больше их никто не держит. Такие работнички не требуются. Едут дальше, благо работы везде полно, особенно за Уральским хребтом…
За работой и учебой бригадиру недосуг было обращать внимание на Балерину и Бороду. Впервые столкнулся он с ними, когда загорелся их вагончик: хозяева ушли на смену и по халатности забыли выключить электроплитку. Вагончик загорелся под вечер. Соседи заметили пожар слишком поздно и сбежались тушить, когда все охватило пламя.
Кто-то сообщил о беде хозяевам. Балерина и Борода прибежали, когда пожар был в самом разгаре и пламя гудело, будто вырывалось из сопла реактивного двигателя.
Балерина истошно завопил:
— Братцы! Такое добро пропадает! Распаяется ведь! И гитара моя сгинет! Ненаглядная гитара моя!..
Народ не успел сообразить, что там может у них распаяться, как Борода схватил топор, ударил обухом дверь и вышиб ее. Закрыв лицо руками от огня, он бесстрашно ворвался внутрь вагончика. Люди ахнули.
Сначала из вагончика вывалился большой молочный бидон. Судя по тому, как тяжело, не дребезжа, катился бидон по земле, он был наполнен какой-то жидкостью. Следом выскочил Борода с гитарой. Выхватив из рук гитару, его повалили, чтобы сбить с одежды огонь.
Балерина подошел к бидону и торжественно зачерпнул из него кружкой. И смех и грех! Они, оказывается, рискуя жизнью, спасали брагу.
Их вселили в другой вагончик, начальник управления Иннокентий Кузьмич Гроза объявил им выговор за небрежность, приведшую к пожару (а им что выговор, что благодарность — все равно), на этом дело и кончилось. Балерина и Борода не изменили своего поведения и после пожара. Каштан решил поговорить с ними по душам.
Зашел к ним в вагончик. Накурено было так, хоть топор вешай. Простыни на кроватях грязны, как портянки после многоверстного перехода. На столе стоял бидон с брагой. Вокруг него — батарея порожних бутылок, флаконов из-под одеколона.
— Что вам угодно? — вежливо спросил бригадира Балерина.
— Чтобы вы по-людски жили, вот что угодно, — ответил Каштан.
— Небольшое уточнение: вы пришли по собственной инициативе?
— Ты что, сам не видишь? — прохрипел Борода. — Продался.
— Так вот, — твердо сказал Каштан. — Никто меня не посылал. Сам пришел. Какой пример с вас юнцы берут, знаете? А вот какой. Напился юнец и кричит: «Бородачам можно, а мне нельзя?»
— Значит, рабочему классу выпить нельзя? — спросил Борода.
— Да какой вы рабочий класс! — поморщился Каштан. — Честь свою рабочую давно с дерьмом смешали.
За «строптивость» они отомстили бригадиру: поздно вечером, когда Каштан, Эрнест и Толька смотрели в клубе фильм, подожгли их вагончик. К счастью, пламя вовремя заметили грузчики с товарной станции. Прибежали бригадой, загасили. Кто-то из рабочих заметил убегавших поджигателей. Они были сильно навеселе и не успели скрыться. Балерина и Борода забежали в свой новый вагончик и стали изнутри баррикадировать дверь.
Было около полуночи, когда с полсотни рабочих сошлись у вагончика бородачей.
— Открывай!
Внутри молчали и погасили свет.
— Да что с ними цацкаться, ребя!..
Поднатужившись, отцепили вагончик и завалили его в топкую марь, что тянулась на той стороне тупика. Зазвенели разбитые окна.
Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не прибежал кем-то поднятый с постели Иннокентий Кузьмич.
На другой день поджигателей судили товарищеским судом.
Предложений было много: отдать под суд, выгнать со стройки по «волчьей статье». Надолго запомнилось Каштану то, что сказал тогда Иннокентий Кузьмич:
— Вот тут кто-то предложил их под суд отдать или гнать в три шеи… Конечно, они сами виноваты, что такие. А теперь позвольте вопрос: они опускались на дно, а мы куда смотрели? Мы, коллектив, у которого вся власть? Проморгали их, говоря попросту. И давайте-ка исправлять свою ошибку, коль недоглядели. Уволить да под суд отдать проще всего… Предлагаю взять их под строжайший контроль и оставить на стройке. До первого проступка.
Так и решили.
Направили их в бригаду каменщиков, строивших кирпичное здание общежития. С ребятами из ССО особенно не покуражишься. Балерину и Бороду парни изводили насмешками. Явились они на смену под хмельком — бригада постановила: оштрафовать каждого на полсотни. И тут же на стенде «Комсомольского прожектора» появилась карикатура: Балерина и Борода держат в руках поллитровку ценою в сто рублей.
Каждый из бригады каменщиков получал одинаковую зарплату, но на Балерину и Бороду выписывали отдельные наряды. Сколько заработают, столько и получат. И выходило, что они вместе получали в два раза меньше бригадного работника. Волей-неволей пришлось оставить частые перекуры.
Однажды во время обеденного перерыва кто-то из парней сбегал в палатку за гитарой, устроился на штабеле кирпичей и запел немудреную туристскую песню, сопровождаемую рублеными маршевыми аккордами. Подошел Балерина, брезгливо поморщился, глядя на певца. Потом попросил:
— Перестань бренчать, не оскорбляй инструмента.
— Умеешь играть? Сыграй, — сказали ему.
— На этом ширпотребовском гробу? Увольте.
— У него под койкой такая гитара в чехле лежит — закачаешься, — сказал Борода. — А играет Балерина так, что помереть можно!
— Не верим, Аркадий. Сыграй, докажи.
— Вы б ахнули, кабы мои руки с похмелья не дрожали…
Парни не поверили: врали Балерина и Борода были известные. И подняли их на смех.
Воскресным утром жители Сыти обнаружили на своих вагончиках приклеенные листки, вырванные из ученической тетради. Каракулями на них было выведено:
«Стоп! Хочиш услыхать великово музыканта? Ну так гони 10 коп. и приходи сегодня в 18 час. к вагончику № 48. Не пожалеиш!»
В вагончике номер сорок восемь жили Балерина и Борода.
К шести вечера многие потянулись к этому вагончику. Шли, ухмылялись: что-то нынче выкинут? Каштан, Эрнест и Толька тоже поднялись с коек.
Там уже собралась порядочная толпа.
— Гони гривенник! Гривенник гони!.. — орал каждому подходившему Борода.
Наконец дверь вагончика распахнулась, и на самодельное крыльцо торжественно вышел Балерина с дорогой электрогитарой в руке. Его не сразу узнали. Козлиная бородка сбрита, всегда растрепанные волосы аккуратно причесаны и чем-то напомажены. Ворот чистой и выглаженной белой рубахи венчал красный бант из шелковой девичьей ленты; брюки вычищены и тщательно отутюжены. Балерина, оказывается, был красивым и стройным парнем… Каждый палец правой руки был унизан копеечными дамскими перстнями с фальшивыми камнями.
— Борода, брось собирать медяшки! — вдруг крикнул он дружку. — Свой талант я не продаю.
Зрители засмеялись. Балерина довольно презрительно осмотрел публику, спросил сразу всех:
— Почему не вижу начальства? — и с этими словами зашел в вагончик, хлопнул дверью.
— Длинный, кончай издеваться! — крикнули ему.
— Да вон сам Иннокентий Кузьмич идет!
Гроза действительно направлялся к ним. Балерина спустил вагонное стекло и увидел Иннокентия Кузьмича.
— Годится, — сказал он и снова вышел наружу.
На маленьком крыльце едва умещался табурет. Балерина сел; длинные ноги его съехали на ступеньку, держать на коленях гитару было неловко. Тогда, показав публике рваные на пятках носки, он с обезьяньим проворством залез на низкую крышку вагончика, Борода незамедлительно подал ему наверх гитару, от которой тянулся длинный провод, табурет.
— Ти-ха! — гаркнул Борода. — Вы щас все помрете! Выступает Аркаша Харитонов!
С хохотом зааплодировали. Музыкант с серьезной миной раскланялся, настроил гитару. Когда аплодисменты и хохот стихли, он вдруг подпрыгнул козлом, бренча на гитаре, отбивая чечетку, хрипло пропел:
Кошка бросила котят!
Спать котята не хотят!
После чего под взрыв хохота сел на табурет и нарочито долго принимал удобную позу. Как поняла публика, это было единственное в своем роде вокально-музыкально-танцевальное вступление гитариста.
