Евгений Марысаев - Голубые рельсы
— Вышибут… — вслух подумал Толька. — На БАМе нет нехватки в рабочей силе. В одной Москве, говорят, несколько сот тысяч заявлений лежат…
— Вышибут — и правильно сделают, — жестко отозвался командир и коротко приказал: — Все в машину.
Толька и командир поднимались по спущенной из багажного отделения лестнице последними. Командир, поставив ногу на перекладину, вдруг резко обернулся. Веко левого глаза нервно дергалось. Трудно определить, что сейчас выражал его взгляд: гнев, растерянность…
— Жизнь у нас одна, щенок, ты понимаешь это?.. — Он схватил Тольку за грудки и притянул к себе. — Мне под шестьдесят, а я жить хочу так, как никогда не хотел… Посмотри вокруг, ублюдок ты этакий. Тайга шумит. Птицы поют. Солнышко так ярко светит. И все это не для тебя. Ты — мертвец, червей кормишь.
Все это Толька понял раньше, когда болтался в вагончике. Но ответил он по привычке, по инерции беспечно:
— Да, вообще-то жизнь прекрасна и удивительна…
Командир расстегнул форменный китель, выдернул широкий брючный ремень. Так же молча рывком, с треском сорвал с Тольки комбинезон.
— Чегой-то вы?.. — испуганно спросил Толька, опустив книзу сцепленные руки.
Еще рывок — и Толькина голова, как тисками, зажата между коленями командира. Затем раздались хлесткие удары и нечто похожее на поросячий визг…
У начальства на стройке не было выходных дней. Свет в длинном здании управления горел в субботу, воскресенье, вечерами, даже ночью. Командир экипажа провел путавшегося в широком комбинезоне, как в казацких шароварах, Тольку прямо в кабинет начальника управления. Иннокентий Кузьмич был не один. За широким двухтумбовым столом с откидными полками с ним сидел Дмитрий и главный инженер поезда.
Командир коротко доложил начальнику управления о ЧП и вышел. Толька стоял, опустив голову, и шмыгал носом.
Иннокентий Кузьмич снял телефонную трубку, назвал номер коммутатора.
— Здравствуй. Гроза, — отрывисто сказал он в трубку. — Приказываю: монтера пути Груздева с завтрашнего числа уволить по статье «47-г». Да, да, за хулиганство.
Трубка с треском легла на рычаг. Толька знал, каков будет исход, но такого никак не ожидал.
— Между прочим, — воинственно и со свистом вытерев нос, сказал он, — я никому по уху не съездил. За что ж тогда «волчья статья»?
— Ты хуже хулигана, — объяснил Гроза. — Мог убить экипаж и загубить вертолет. Мог убить себя, а я по твоей милости в тюрьму бы на старости лет угодил.
— Н-ну?.. А вы-то здесь при чем?.. — спросил он.
Иннокентий Кузьмич махнул рукою и не ответил.
Толька вспомнил, как раскачивался на километровой высоте, и холодный пот выступил на спине.
— Вы не подумайте, что я прощения просить буду. Понимаю, что на БАМе таким не место… Я сегодня, можно сказать, смерти в глаза заглянул… Как только заикой не остался…
— Ты говоришь так, будто совершил подвиг ради спасения других, — без улыбки усмехнулся Дмитрий.
Толька и сам не понимал, зачем сказал это. Он был еще там, в раскачивающемся над бездной вагончике. Повернувшись, он направился к выходу и, когда открывал кабинетную дверь, запутался в штанинах комбинезона и упал на пол приемной.
В Дивном, как в деревне, ничего не утаить. Весть о Толькином «путешествии» быстро распространилась по всему поселку. Узнала об этом Марийка и сразу вспомнила вчерашний с ним разговор.
Она поджидала Тольку у выхода из управления. С ней стояли Каштан и Эрнест. Толька едва не заплакал, увидев Марийку, парней. Как же с ними расставаться-то?..
По привычке, он сказал шутливо, хотя ему было очень грустно:
— Сорок семь, пункт «г». «Хулиганка», как в народе говорят. Приговор окончательный. Обжалованию не подлежит.
Марийка всхлипнула и закрыла руками лицо. Длилось, однако, это недолго. Она как бы встрепенулась, с ненавистью оглядела здание управления и вдруг ринулась, как на штурм, в дверь.
— Куда она?.. — удивленно спросил Толька.
— Идем, что ли, — мрачно сказал Каштан. — Грозу трудно осуждать. Выгнал и правильно сделал. Наука на всю жизнь будет.
— Хватит, Каштан, и так тошно…
Толька шагал и мысленно прощался с Дивным. Проспекты Комсомольский, Звездный, Павла Корчагина, сопка Любви… Завтра всего этого он не увидит… И Толька тяжко-тяжко вздохнул.
— Куда ж ты теперь? В Хомутов? — спросил Эрнест.
— Не-е… Я Дальний Восток сильно полюбил. Может, в какую-нибудь геологическую экспедицию пристроюсь.
— «В экспедицию»! — передразнил Каштан. — Так-то туда тебя, милый, и взяли с «волчьей статьей». Тебе теперь одна дорога — отхожие места чистить.
— У нас каждый труд в почете. Но ассенизатором я не пойду, — решительно сказал Толька.
В вагончике Толька выдвинул из-под кровати чемодан, собрал свои вещи, почистил, смазал ружье, засунул его в чехол. Каштан и Эрнест сидели молча и напряженно, как на поминках.
— Вот вроде и все… Надо бы узнать, когда поезд завтра… Вот только в какую сторону ехать? Дальше на восток или к Европе поближе?..
Каштан так громыхнул по столу кулачищем, что стоявший на нем стакан подпрыгнул, как мячик.
— Полюбили мы тебя, Толька, привыкли, хотя и обормот ты непутевый!..
— Я тоже не представляю, как мы без тебя… даже без твоих дурацких шуточек, — вставил Эрнест. — А с кем я на охоту пойду?..
Толька отвернулся, чтобы парни не видели его слез.
Каштан решительно поднялся.
— Попробую потолковать с Грозой, хотя он решения своего не переменит. Гроза есть Гроза.
Каштан шагнул к двери и носом к носу столкнулся с Дмитрием. Парторг вошел чем-то раздраженный и строго глянул на Тольку.
— Ну и досталось мне из-за тебя, паршивец! — сказал он. — Старик обвинил во всех смертных грехах: «Покрываешь безобразия своих любимчиков, страдаешь всепрощающей добротой, наживаешь дешевый авторитет». И прочее, в том же духе.
— Уговорили, чтобы по «волчьей статье» не вышибали? — с надеждой спросил Толька.
— Уговорил. Под свою персональную ответственность уговорил. — Дмитрий ногой задвинул Толькин чемодан под кровать. — Смотри, если подведешь!
— Не подведу, будьте уверены… Обождите… А как вы узнаете, подведу я вас или не подведу? Я ведь завтра смотаюсь…
Дмитрий ничего не ответил, махнул рукою и вышел из вагончика.
— Да оставили тебя, бестолочь! — просветлев лицом, сказал Каштан. — Догони, хоть спасибо ему скажи.
Толька, придерживая штаны комбинезона, вприпрыжку припустился за Дмитрием. Нагнал и выпалил:
— Товарищ парторг! Не услышите меня больше! Ниже воды, тише травы буду! В смысле наоборот!..
— Верю, Толя. Не защищал бы иначе тебя… Да, что это за девчонка к нам в кабинет влетела? Черноглазая такая.
— А, Марийка… Что она там про меня говорила?
— Говорила, что ты дурачок в поступках и что тебя бить некому. Сказала, что это ты ради нее сделал. Верно?
— Ну…
— Возвышать себя в девичьих глазах, Анатолий, надо по-другому. Не таким идиотским поступком. Подумай, может, стоящее говорю.
Гога рос, наливался силой. Играя, он мог ненароком толкнуть человека с такой силой, что тот падал. Все больше горбилась морда-соха, все гуще и длиннее становилась бурая шерсть. Мелкие проказы зверя сменились форменным хулиганством. Однажды ему, например, не понравился запах, исходивший от железной бочки с соляркой, и ударом острых задних копыт он пробил металл. Горючее вытекло.
Недавно Гогу укусила лайка. Возвратившись с работы, хозяева собак обнаружили, что все собачьи конуры разбиты в щепки. Но тому, кто ласкал, кормил зверя, Гога платил бесконечной привязанностью. Особым его расположением пользовались ребятишки. С ними он обращался с большой осторожностью, словно понимал, что неловким движением своего большого тела может причинить им вред. Нагнет голову, оближет мальчишеские вихры, а потом — бултых на колени, чтобы сподручнее его было гладить. Самые отчаянные пацаны отваживались кататься верхом на лосе, приводя в ужас своих мамаш. У кого получалось, а кто с расквашенным носом, хныча, семенил в тайгу, подальше от материнских глаз.
Раненное пулей Гогино колено срослось удачно, зажило, и теперь, только приглядевшись, можно было заметить, что он немного припадает на правую переднюю ногу. Ежедневно с каким-то фанатичным упорством зверь провожал бригаду путеукладчиков на смену, мчась по шпалам за тепловозом, и таким же манером возвращался в Дивный. Уходить в тайгу, в родную стихию, он, как видно, не помышлял. И парни все больше беспокоились. Ведь в снежные зимы, в лютые холода даже диких зверей подкармливают егеря. В здешних же местах егерских постов нет. Ослабленный недоеданием, Гога станет легкой добычей волков или же в конце концов погибнет голодной смертью.
Бригада Каштана только начала работать, как забарахлил двигатель. Машинист «ПБ-3» и Каштан, понимавший толк в технике, склонились над двигателем, остальные прилегли на мох. Гога слонялся между людьми, облизывал руки и лица теплым шершавым языком. Иногда он подходил к путеукладчику, принимал воинственную позу и норовил садануть его копытом. Запаха горючего лось не любил.
