Евгения Леваковская - Нейтральной полосы нет
Регина рассмеялась.
— Ну, мой молодой друг, вы еще не настолько большая птица, чтоб позывные ваши были засекречены. Узнала без особого труда. Не забывайте, журналисты — народ дотошный.
— А компас ваш найден и в ближайшие дни будет возвращен, как положено, — не без гордости сообщил Никита.
Зачем ей знать, что не потребовало больших усилий раскрытие этой кражи.
— Ну да?!
Возглас прозвучал несколько по-базарному. Так же вскрикнула она, узнав, что участковый понимает по-английски.
Но она, видимо, сама знала за собой эти режущие слух ноты и тотчас вернулась к речи плавной, несколько замедленной. Голос ее звучал сейчас искренне-задушевно.
— Никита, — сказала она. — Вы молодец, но давайте договоримся: сначала собаки, потом торжественное вручение похищенного. Честное слово, я думаю, что мама недельку-другую без компаса проживет. У нас на всей даче замки, по вашей рекомендации, меняют.
— Я не советовал на всей даче, — машинально возразил удивленный Никита. Что за странный народ! То шофера с тремя заявлениями гонят, то и компас не нужен… Может, это все от старухи…
Слушая ее болтовню, он глядел на черную березу поверх головы Маринки, которая стояла рядом с ним и не спускала с него глаз. Ей слышно было, что говорит и смеется женщина.
— Значит, договорились, сначала собачки. Спокойной ночи, Холмс!
— Спокойной ночи, — повторил Никита.
Чем-то неприятен был ему этот назойливый звонок, а чем-то и льстил. Ему виделась сейчас не Регина, а портреты ее на стенах дачи. Ничего себе — дача! В Москве не у каждого номенклатурного такая квартира.
Ему вспомнились канделябры и подсвечники. Такое теперь поветрие на эти подсвечники пошло, что в нужник, наверно, и то при свечах ходят. При электричестве не модно.
Но неужели она все-таки напишет об их рабочих собачках? Ну, да как полковник Соколов говорил, риску-то нет…
— Кит, кто это?
Никита рассказал Маринке все, как есть, и даже с подробностями.
— А почему ты весь изменился? — печально и требовательно допытывалась Маринка.
Никита посмотрел на часы.
— Давай я провожу тебя, Маринка, — сказал он. — Поздно уже. Я тебя до автобуса провожу. И позвоню маме, чтобы встретила.
Маринка, ничего не сказав, покорно оделась. Даже не предложила, как обычно, помыть посуду.
Что-то испортил, что-то очень испортил этот звонок. Внутренне поеживаясь от чувства непонятной вины и неловкости, Никита подумал, что надо скорей показать этой даме собак, а компас поскорее вернуть, и будь они неладны, эти дачники.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Дельце было еще тоненькое, хлипкое, тощая бумажная папочка даже без скоросшивателя. Никак не похоже, что в иных случаях из такой папочки могут вылупиться толстые тома, на чьих страницах пересекутся судьбы десятков людей, останутся их, пришитые к бумаге, слова, а то и портреты, снимки казенных помещений и сараев, панорамные фото, случатся и окурки в конвертах — вещественные доказательства, — авиабилеты, схемы маршрутов…
Их бывает и два, и три, а иногда и двадцать томов, если дело многоэпизодное — такие, как правило, проходят по ОБХСС, — в нем замешано много людей.
В конце каждого дела будет выжимка из него, не длинный документ, впитавший в себя многомесячный подчас труд следователя, оперативных работников, экспертов — обвинительное заключение. Тома пойдут в суд, снова и снова будет проверяться каждый факт, оценка факта, взаимосвязанность его с другими событиями и вывод, сделанный следователем из цепи этих событий.
Если в приговоре будет записано «Преступление по такой-то статье квалифицировано правильно», — значит, следователь справился, отлично провел предварительное расследование. Ну, а если вернут на доследование — это уже брак в работе, пятнышко на репутации.
На памяти Вадима третий следственный таких возвратов пока не имел.
Вечерело. Вадим и Корнеев сидели в чистеньком номере гостиницы, которая, кажется, не имела названия в этом подмосковном городе, — пусть невелик, а городком не назовешь, больно древняя и приметная история. Ресторан при гостинице назывался «Колос». Их номер помещался над рестораном, но дом был старый, надежный, купеческой кладки, звуки не проникали ниоткуда, а стало быть, и не доносились никуда.
Вадим еще раз проглядел первый в папочке документ на листке из общей тетради:
«Начальнику… Подполковнику… Рапорт. Докладываю, что такого-то мая 19.. года в 20 часов неизвестный преступник, угрожая оружием, совершил ограбление квартиры священника местной Лавры. Квартира расположена на площади Революции города Колосовск. Дежурный… капитан милиции… Число».
Есть протокол осмотра места происшествия на бланке.
«В процессе осмотра места происшествия производилось фотографирование помещения с прилегающей к дому местности. Изъят слепок протектора автомашины, изготовленный с помощью…»
Фото эти лежат сейчас на столе перед Вадимом и Корнеевым. Вот еще снимки. Общий вид площади, что за окном. На снимке идут по ней какие-то девочки. Вид из окна, вход в сад, в глубине которого стоит дом. Труп убитой преступником или преступниками собаки.
Именно так сидели женщины — старуха, сестра священника, и не старая еще, во всяком случае в перманенте, их услужающая, теперь они уже именуются свидетелями, — так они сидели, когда к ним вошел преступник.
На снимке у обеих — как обычно на подобных снимках — какие-то оглушенные, недоумевающие лица, глаза покорно и прямо устремлены в объектив.
Ну и, наконец, последний документ, от которого — увы! — никуда не уйдешь. На хорошей бумаге по всей форме постановление:
«Принять дело к своему производству и приступить к предварительному следствию… Копия постановления — прокурору Московской области.
Следователь Лобачев дело к производству принял…»
Вадим вздохнул, быстрыми затяжками добил сигарету и поискал, куда бы ее воткнуть. Корнеев взял похожую на дикобраза пепельницу, вытряхнул в корзину для бумаг.
— Говорят, в западных гостиницах столов нет. Хороши б мы с тобой были, — сказал он.
— На обеденном бы управились. Прямо не знаю, как Гале сказать.
— Как семь лет говорил, так и сейчас скажи, — рассеянно посоветовал Корнеев, рассматривая свои схемки.
Корнееву — что. Он холостяк. Его пилить некому. Впрочем, Галя не будет пилить. Она смолчит-стерпит. Но лучше бы уж пилила. С Маринкой на лето все тоже придется переиграть. Надо, чтоб они вдвоем поехали, но в санаторий Маринку не пустят, а в какой-нибудь туристский лагерь сумеет ли он срочно путевки достать? Это ведь только в кино следователи и инспектора угро роскошно разъезжают в прикрепленных к ним машинах, девиц подвозят и в быту у них все образуется посредством волшебства. Плохо, если не достанет он путевок. Да и когда теперь этим заниматься?
— А мне, между прочим, тоже мечталось летом в отпуск, — сказал Корнеев, отрываясь от своей довольно-таки красиво, с разноцветными пунктирчиками — а где и сплошняком, — вычерченной схемы возможных путей отхода преступника. Корнеев любую схему умел сразу начисто изготовить, хоть в дело подшивай. Недавно они — тоже вместе — закончили расследование дела по угону машин, так корнеевскими схемами даже на Огарева любовались.
Сейчас Корнеев прикидывал эти самые возможные пути отхода, опираясь на те, пока небольшие, но все же данные, какие удалось получить на допросах первых свидетелей Лобачеву и какие добыл он сам по своим оперативным каналам.
Уже второй день они сидели в Колосовске. Итак, коротко — с чего же началось. Вадим собирался в тюрьму допрашивать Карунного. Расколовшийся в первую же их встречу, оглушенный результатами обыска и заключениями экспертов, Карунный ни от чего не отказывался, а поскольку сообщников у него не было, — если не считать жены, — то и расследование шло без особых задержек, дело катилось к завершению, и Вадим твердо рассчитывал на летний отпуск.
Однако в тюрьму на сей раз он не попал. Срочно вызвали к Чельцову. Там уже были Бабаян и Новинский. Значит, что-то новое.
Чельцов сказал: «Вот ознакомьтесь» — и протянул пространную бумагу со штампом, впервые попавшим Вадиму на глаза, письмо поступило из Совета по делам религии. Речь в письме шла об ограблении квартиры священника в Колосовске.
В письме излагались обстоятельства ограбления так, как их обычно излагают непричастные к юридическим делам люди, а именно ничего путного для следствия в этой части письма нельзя было почерпнуть. Интереснее была вторая половина письма, где говорилось о похищенном. Не деньги, не вещи — грабители взяли икону и картину, представлявшие, судя по письму, огромную ценность.
За последние годы, с тех пор как возник интерес к древнерусскому искусству, а следовательно, и интерес к иконам, в Московской и ряде северных областей всплыли дела по ограблению церквей. Но церквей, а не квартир священнослужителей.
