Евгения Леваковская - Нейтральной полосы нет
Для Никиты это были драгоценные часы внутренней тишины, кратковременной полной оторванности от мира, когда он старался рассмотреть и оценить свои поступки и чаяния, как смотрит на Землю из космоса космонавт.
Впрочем, определение «часы тишины» неверно. Иногда они бывали весьма бурными, приносили неожиданные открытия в познании мира и себя. Случались и разочарования.
Только почувствуешь себя первооткрывателем, а тут и наткнешься на четко сформулированное собственное «открытие» в какой-нибудь книге издательства «Знание» или «Мысль».
Только в первый раз Никита огорчился такому совпадению. Что с того, что человечество прошло путь от неолита до выхода в космос? Каждый ребенок все равно учится ходить. Не изобретать деревянных велосипедов, но и не пользоваться готовой мыслью. Чужие взгляды могут быть подобны чужим очкам. Не торопись перенимать привычку. Не всякая привычка — убеждение, свое убеждение надо вырабатывать. Взятое напрокат, оно может оказаться не по росту.
В такие часы Никита осмелился однажды усомниться в привычной формуле — «делать жизнь с кого». Показалось ему, что не столь уж всеохватна во времени эта формула. Если верно, что бытие определяет сознание, то как же можно делать жизнь с человека, жившего в другое время, в другом бытии?
А времена, ах как быстро меняются времена!
Взять того же Пашку Щипакова. Отца нет, мать занята с утра до вечера. Едва ли можно считать мальчишку присмотренным. Была беспризорщина и во времена Феликса Дзержинского, но тогда ребят на улицу, на кражу гнал голод.
В прямом смысле слова Пашка не голоден. Но перед глазами беспризорников прошлого не было дач, от которых болит голова у полковника Соколова. То есть, может быть, они и были, но заборы стояли высокие, компас-барометр разглядеть было нельзя.
Сам факт, что дач становится больше, хорош? Хорош. Что заборы не глухие, а штакетник — хорошо? Уже неизвестно. Что Пашка ходит в «их» поселок, на «их» теннисные корты только посмотреть, что велик разрыв между «ними» и его матерью — хорошо? Плохо. Плохо потому, что истину нашего времени — от каждого по способностям, каждому по труду (не по желаниям, а именно по труду), далеко не все понимают, а мы подчас стесняемся почему-то о ней напоминать.
Принято думать, всем эта истина ясна. Так ничего же подобного! Ее надо разъяснять да втолковывать, как и Уголовный кодекс.
«Вставали подобные вопросы, к примеру, перед Павлом Корчагиным или даже Николаем Островским? Нет, совсем другие вопросы перед ними вставали. Так как же мне с них жизнь делать? Этак можно делать жизнь и с Джордано Бруно.
Хорошо делать жизнь с того, кто живет со мной в одном времени. Чтобы он впереди, но мне его видно, я могу его рассмотреть».
Зелененькое насекомое прилетело и ударилось о толстый учебник криминалистики. Наверно, комарик крепко ударился. Лапки его были так тонки, что не разглядеть их на сером картоне. Такие же и крылышки, а тельце-фюзеляж сияюще-изумрудного цвета. Комарик свалился набок, поник печально. Никите не хотелось его давить, пачкать обложку «Криминалистики». Он осторожно поддел комарика носиком шариковой ручки. А комарик вдруг подхватился и полетел как ни в чем не бывало.
Толстая «Криминалистика» по программе, строго говоря, не требовалась, но однажды, полистав у Вадима эту книгу, Никита увлекся, выпросил у брата, и с тех пор «Криминалистика» жила у него.
Наверно, о каждом деле можно написать поэтично, так написать, чтоб потянуло тебя к этому делу. О геологии так писал Ферсман. Не только «Рассказы о камне», но просто учебник.
И как интересно бывает получить в таком учебнике сведения, потребные в каждодневной твоей практике. Взять хотя бы вопрос о свидетелях.
Вот размышляли они сегодня с Тишковым, какова из себя девушка, заходившая в две квартиры, что говорят свидетели, как составить словесный портрет.
Одна старуха, например, утверждала, что девушка очень тихо говорит. А на поверку выяснилось — старуха глуховата. Кому каким кажется цвет глаз, волос. Старый и молодой человек обязательно по-разному определяют возраст. Как может влиять на впечатление скудный свет на лестничной клетке…
Никита конспектировал, наверно, часа два, рука у него мучительно замлела. Всегда он удивлялся, как это у Вадима и вообще у следователей хватает сил часами писать протокол допроса. Да ведь не просто ручкой водить, что само по себе утомительно. Каждую формулировку взвесь, да и реакцию допрашиваемого ни на секунду не упускай из виду. Теперь хоть, слава богу, чаще стали магнитофон применять.
В комнате стемнело, хотя за окном еще голубой вечер, небо светло и просторно, ни одна звезда не зажглась. Никита щелкнул выключателем настольной лампы. Теплый свет широким полукругом лег на тетрадь, на раскрытую книгу, не прочитанные еще толком газеты. На большие статьи ни утром, ни днем не хватало времени.
Очень неожиданно прозвучал звонок. «Неужели происшествие?» Никита быстро прошел к двери, открыть не успел, услышал гулкий шепот:
— Ты, пожравший мясо предков, дикий, желтый невежа, почему не звонишь нашим?
— Ты очень распустилась, Марина! — строго сказал Никита, открывая дверь.
— Ослепительный прислал меня, крошечную и маленькую, к тебе, великому шаману. — Марина скромненько протянула Никите бумажку, сложенную фронтовым уголком.
— Ну, это еще более-менее подходяще. «Батыя» и «Чингисхана» изрядно цитируешь. А в общем засоряешь себе мозги зряшной информацией. — Никита взял письмо. — Что это отцу за спешка?
— А это от мамы. — Марина вынула из сумки целлофановый мешок и, распустив ему горло, поднесла к носу Никиты. Пакет изнутри запотел. Пирожки были еще теплые.
— С капустой? — спросил Никита, потянув носом. Марина закивала. Она знала, дядя Кит любил с капустой.
«Зашел бы, братику, — писал Вадим. — Или коль до утро возвысился, так со следователем и не скинешься?»
— Заводила, — сказал Никита. — Позвоню сейчас, да чай станем пить. Или молоко?
— Не звони. Папа ночь не ночевал, сейчас спать лег. Знаешь, Кит, они с мамой собираются вместе в отпуск. Это ж с ума сойти, что за работа! — вдруг заговорила Маришка совершенно материнским говором. У них с Галей были схожие голоса. По телефону их нередко путали. — Это ж с ума сойти, за девять лет ни разу не провели вместе отпуск! Какая семья устоит?
— Трепачка! Не боишься, влетит за треп?
Они сидели на кухне за круглым столом и пили чай с козьим молоком и пирожками. Все было почти как в детстве. Только не было Маринкиной бабушки. Впрочем, Маринка плохо помнила бабушку, ей было три года, когда Алевтина Павловна умерла, в три года многого не упомнишь. Маринке Никита был за бабушку.
— Кит, а ты помнишь, как я Мишке уколы делала и как мне от мамы попало? — вспомнила Марина.
Никита покивал, улыбаясь. Все были очень заняты, даже Маринка. Им не часто доводилось вот так, уютно, чаевничать вдвоем. Но уж если — то оба, не сговариваясь, любили вспоминать детские годы, Маришкины игры…
Маринка всегда с великим уважением относилась к медицине, лечила своих кукол и зверей и счастлива была непомерно, получив от матери в подарок старый шприц. Вскоре в доме возникло нестерпимое зловоние, и все с ног сбились, ища причину. Не вдруг догадались, что всякий раз, как в доме мыли мясо, Маринка делала переливание крови своему медведю в опилочное брюхо, и загнил он, бедняга, безвозвратно.
За окном чуть покачивалась черная на синем небе молодая березка, посаженная Никитой после возвращения его с действительной. Березка крепко взялась уже, в самые жаркие дни обходилась без полива. Маринка исправно уплетала пирожки, скуластенькое личико ее выражало полный покой и довольство. Она покосилась на маленькую зеленую гусеницу, невесть откуда взявшуюся на ее немного загорелом уже плечике, переложила пирожок в левую руку, а правой взяла гусеницу и выбросила в окно. Маринка не боялась ни гусениц, ни мышей. Детские игры ее были населены воображаемыми животными. Под столом стояло блюдечко с водой для тигра, в старой птичьей клетке жил лев.
— А помнишь, как ты не велел мне покупать слона, потому что даже воображаемый слон займет много места? — вспомнила Марина, разделавшись с гусеницей.
В тишине резко прозвонил телефон, Никита даже поморщился — не часто приходилось им сидеть не торопясь, вдвоем, не хотелось возвращаться из мира Маринкиных игр.
— Кто говорит? — с раздражением, почти грубо переспросил он, когда незнакомый женский голос назвал его по званию.
— Не забудьте, вы обещали показать мне ваших выдающихся собак. Ну и попутно, не нашелся ли уже наш компас-барометр, дорогой Холмс, Пуаре, Мегрэ? Кто вам больше нравится?
Никита так растерялся, разобравшись наконец, кто говорит, что не нашел ничего уместней, как спросить, откуда она знает его домашний телефон.
