Геннадий Падерин - Ab origine
— Только без этого, — заорал Валька, — без моралей!
Феня, занявшая после уборки свое обычное место у окна, замахала на них руками:
— Тише вы, клиенты идут!
Дверь приоткрылась, заглянула молодая женщина.
— Мальчик у меня, — проговорила неуверенно.
— Детская мастерская через два квартала, — отрезал Валька.
Дверь закрылась. Наступила тягостная тишина.
Похламков прикурил, сел в кресло, начал с преувеличенным вниманием разглядывать в зеркале собственное отображение. Феня поставила на колени всегдашнюю свою корзинку с мотком ниток и спицами. Валька послонялся некоторое время из угла в угол, потом открыл тумбочку, принялся выставлять полученные накануне флаконы с одеколоном.
— Провернуть пока операцию облагораживания, что ли? — сказал, ни к кому не обращаясь. — Все равно клиентов нет.
Облагораживание заключалось в том, что в одеколон добавлялось «для смягчения» определенное количество обыкновенной воды. Название нехитрому процессу придумал в свое время Похламков, он же преподал Вальке и технологию.
Как во всякой уважающей себя мастерской, у них имелся «зал ожидания» — небольшая прихожка, в которой с помощью ширмы был выгорожен закуток для Фениного хозяйства. В этом закутке они обычно и манипулировали с одеколоном. И Феня не только беспрепятственно пускала их туда, но частенько и помогала. Сейчас вдруг демонстративно загородила вход за ширму, переместившись вместе со стулом от окна.
— Не лезь сюда со своим жульничаньем, — заявила Вальке, — без тебя повернуться негде!
— Чего это с тобой сегодня? — оторопел он, — Иван Федорович, скажите ей!
Однако Похламков неожиданно для Вальки, а главное, для себя, поддержал Феню:
— Там и правда теснота, Валентин.
Валька растерянно остановился с флаконами в руках посреди комнаты.
— Что же я, на глазах у клиентов облагораживать его стану?
— Эх, Валька, Валька, — вздохнула жалостливо Феня, — тебе не одеколон — себя облагораживать в самый раз начинать.
— Знаешь что, — он шагнул к подоконнику, сгрудил на него флаконы, — знаешь, чья бы корова о благородстве мычала…
— Ну и что? Не отрицаю, принимала тебя пару раз. Но я женщина одинокая, мне мужская ласка даже по медицине полагается, а вот как ты от молодой жены ко мне?..
— Хватит! — не выдержал Похламков. — Грязь какая!
Повернулся к Вальке, кивнул на «вывесочку»:
— Сними!
— Чего вдруг помешала?
— Не вдруг. Все утро думаю. Зеленый ты еще для такого. Все мы зеленые.
— Я не лезу в ваши дела и вы…
— Не снимешь?
Шагнул к стене, с которой звали в будущее четко выписанные красные буквы. Валька метнулся к столу, схватил бритву.
— Только попробуйте!
Похламков молча сорвал дощечку, кинул к порогу. Куски стекла разлетелись со звоном в стороны. Тотчас Валька прыгнул с бритвой в руках на Похламкова, но удар по голове свалил его на пол. Был он настолько сильным, что Вальку отвезли в больницу.
Следователь выслушал повторный рассказ парикмахера, ни разу не перебив, только в конце спросил:
— Хотелось бы уточнить, чем вы его ударили?
Похламков вскинул плечи:
— Не помню. Что-то под руку попалось, я и хватил.
— А по какому месту пришелся удар?
— По голове…
— Это известно, я хочу уточнить другое: по какому именно месту на голове?
— Тоже не помню.
— У пострадавшего сильно разбит затылок…
— Да, теперь вспомнил: по затылку я его и шандарахнул.
— В связи с этим хотелось бы уточнить: пострадавший — что, бросился на вас задом?
— Н-нет.
— Почему же удар пришелся по затылку?
— Не знаю… Может, это он упал на затылок?
— «Не помню», «Не знаю»… А как вы в таком случае объясните вот это место из свидетельских показаний вашей уборщицы: «А когда он с бритвой кинулся, я испугалась, что зарежет нашего зава, и ударила по голове помойным ведром»?
Похламков спрятал глаза.
— Видимо, так и получилось.
— Зачем же пытались запутать следствие?
— Так если по совести, главная вина-то моя, вот и…
— Понятно. Только хотелось бы уточнить такую деталь: если бы уборщица не успела нанести удара, вы сами ударили бы пострадавшего?
— Обязательно и непременно!
— В целях самообороны, естественно?
Было похоже, следователь ждал подтверждения — такое давало, как догадался бы и ребенок, возможность оправдания не столько его самого, сколько теперь уже Фени: не ударь она, все равно ударил бы Похламков. Скажи он сейчас «Да» — и следствие будет прекращено, дело закрыто.
Следователь ждал от него «Да», но именно в теперешней ситуации, после всего, что произошло, Похламков не мог позволить себе солгать. Даже во спасение.
— Так я пишу: в целях самообороны, — склонился следователь над листом.
— Нет, нет, — возразил Похламков, — я его, стервеца, без всякой самообороны в тот момент вздул бы! Непременно!
Следователь поглядел на него внимательно.
— То есть?
— Понимаете, дурь над парнишкой верх взяла.
— Хотелось бы уточнить, что имеете в виду, какую конкретно дурь?
— Нечестность всяческую и хамство.
— Насчет хамства мне судить затруднительно, а что касается нечестности, то, насколько я уловил…
— Правильно уловили, я себя казню все эти дни, если надо — и по суду ответ готов держать.
— Н-да.
Следователь повертел в руках листы с показаниями Похламкова.
— Н-да… Вот ознакомьтесь и, если верно изложено, подпишите. Каждый лист.
Вышел из комнаты.
Похламков прочитал все до конца, в конце задержался, вернулся вспять, перечитал снова:
«Вопрос»: «В целях самообороны?» Ответ: «Да».
Похламков подумал вслух:
— Ас виду — сухарь сухарем. Как это он: давай, говорит, ab origine.
Занес перо, чтобы изобразить свою привычную витиеватую подпись, но вдруг, представив ее здесь, на этих строгих листах, чего-то устыдился и с ученической старательностью начал выводить: Пох-лам-ков.
…На крыльце прокуратуры поджидала Феня.
— Как там?
— Вроде бы обошлось.
И спросил в свою очередь:
— Была?
— Допустили в палату. Веселый уже. Мне, говорит, теперь поправиться — раз и два!
— Больше ничего не говорил?
— Стоющего ничего, а так вообще сказал, когда уходила: только через эту вывесочку, говорит, и понял кое-что.
Похламков усмехнулся, сказал в раздумье:
— Как и я…
