Агния Кузнецова (Маркова) - Жизнь зовет
Отец взволнованно поднялся навстречу сыну. А тот растерянно остановился на середине комнаты. С тех пор как ушел отец, оставив в доме ноющую пустоту, перевернув всю душу Павлика, всю его ребячью жизнь, прошло около четырех лет.
Отец был все такой же моложавый красавец, но сейчас он показался меньше ростом – очевидно, потому, что Павлик вырос сам. В отце не было теперь той неотразимой силы повелевать всем и всеми. Каждое движение его губ, головы, руки тогда было законом для Павлика; теперь же он мог спорить и не соглашаться с этим человеком.
Полковник не узнавал своего сына. Перед ним стоял высокий, стройный пятнадцатилетний юноша с фигурой спортсмена, с его – отцовскими – голубыми глазами, но смотревшими вопросительно и настороженно. Упрямый, крепко сжатый рот не дрогнул в приветливой улыбке, не протянулась для пожатия рука с нервно сжатыми пальцами.
«Так вот ты какой теперь стал! Красивый, гордый, – подумал отец. – Вот почему ты не ответил ни на одно мое письмо».
– Сядем, Павел, поговорим! – сказал отец, опускаясь на стул.
Павлик сел на свое любимое место – на ящик, покрытый ковром, спускающимся от самого потолка. Он повернулся к отцу в профиль и опустил голову.
– Ты не отвечал на мои письма. Но все же я следил за тобой и сейчас в курсе всей твоей жизни. – Отец говорил медленно, подбирая слова, не спуская глаз с сына. Ему нравились мягкие линии лба, носа, подбородка юноши. Лицо выражало волю и упорство. – Ты чуждаешься меня, Павел, – продолжал отец, – но вспомни – ты сам пожелал остаться с матерью. Ты бы мог жить там, со мной, в Ленинграде… Ты и сейчас можешь приехать ко мне, если захочешь.
На скулах Павлика пробежали желваки, губы дрогнули.
– Я этого не хочу! – тихо, но твердо сказал он.
– Ну, кончай школу здесь. Учиться дальше будешь в Ленинграде.
– Я не поеду в Ленинград! При живой маме мне мачеха не нужна!
– Павел, не забывай одного, – вспыхнув, сказал отец, – ты еще мал осуждать мои поступки!
Сын еще ниже опустил голову, точно боялся, что не сдержится и наговорит отцу грубостей.
– Я был вчера в школе. Там тобой не очень довольны, – переменил полковник тему разговора.
– Я знаю.
– Ты можешь быть первым…
– А я не хочу быть первым…
Разговор не получался. Полковник встал и попытался пройтись по маленькой, заставленной вещами комнате, но пространства было слишком мало.
Павел тоже встал.
– Я могу идти? – спросил он изумленного отца и, не дождавшись ответа, сказал: – До свиданья! – Не оглядываясь, он почти выбежал из комнаты.
Полковник тяжело опустился на стул. Впервые за все четыре года он почувствовал, что потерял сына безвозвратно.
Он дождался прихода Тышки и ушел, оставив на столе фотоаппарат, коричневый физкультурный костюм и пачку денег.
Прижимая к груди свертки, Тышка помчался к Павлику.
Павлик лежал на кровати.
– Убирайся отсюда вместе с этим барахлом! – закричал он, вскакивая и открывая двери.
Тышка вылетел на лестницу и растерянно побрел домой.
Вечером он снова робко постучался к Павлику.
Павлик все так же лежал на кровати, бледный, с покрасневшими глазами.
– Вот тышел опять, – осторожно начал Тышка, складывая свертки на пол.
Павлик устало махнул рукой:
– Не надо мне его подарков!
– А мне-то тем более! – обозлился Тышка. – Я-то вообще в этой истории как петух во щи! – Тышка очень любил русские пословицы и поговорки, но всегда перевирал их. – Таскаюсь целый день с полным карманом денег, со свертками! – возмущался он. – Ну не хочешь брать – отошли обратно, а я-то тут тычем?.. И не терзайся, пожалуйста! – с жалостью поглядел он на товарища. – Не хочешь отца – плюнь и не терзайся. А я пойду. Ты один поразмысли – это хорошо в таких случаях побыть одному. А потом ко мне приходи.
И он ушел. А Павлик, устремив взгляд в потолок, с нежностью подумал о своем верном друге, и на сердце его стало теплее и спокойнее. Он подумал о том, какое большое место в его жизни занимает Тышка. И заранее испытывал горькое чувство оттого, что осенью его друг уедет учиться в консерваторию.
4
На другой день в школе проводили традиционную линейку, посвященную «Последнему звонку для десятиклассников». На всю жизнь со всеми подробностями остался в памяти Павлика этот ясный, безветренный весенний день.
Лучше бы в этот день жестокая болезнь приковала к постели Павлика или Тышку, лучше бы поссорились друзья и разошлись на всю жизнь, никогда больше не встречаясь… Но не случилось ни того, ни другого.
По дороге в школу Павлик увидел, как два мальчугана натравливали на котенка собаку. Котенок выгибал спинку, мяукал, густая рыжая шерсть его топорщилась. Он пытался бежать, но мальчишки со смехом ловили его и снова подбрасывали к сердито лающей собаке.
Павлик подскочил к мальчишкам. Наградив обоих крепкими тумаками, он взял котенка на руки и подумал: «Кому бы отдать его?» Но улица была пуста, и он сунул котенка за пазуху.
Павлик вбежал в ворота школы, когда на просторном дворе широким квадратом уже выстраивались ученики. Впереди белели передники, ленты и воротнички малышей. За ними ряд за рядом все выше и выше поднимался 2-й, 3-й, 4-й, 5-й, 6-й, 7-й, 8-й и 9-й классы. Отдельно, в центре квадрата, стояли десятиклассники – одни мальчики, потому что это был первый год совместного обучения, и десятиклассников он не коснулся. Они стояли молчаливые, немного взволнованные, уже на отшибе от всех школьников – полуребята, полувзрослые. Поэтому наблюдательные первоклассники и называли их «дядями».
Павлик поспешно влился в шеренгу своих одноклассников, неудобно прижимая к груди маленький теплый комочек под рубашкой. Котенок сладко мурлыкал, изредка впиваясь в тело острыми коготками.
Павлик сразу же нашел глазами Тышку. Тот стоял первым на правом фланге, подняв курчавую голову. Глаза у него были прищурены, как всегда в минуты волнения, вытянутые руки прижаты ладонями к бедрам. Он увидел Павлика, чуть заметно кивнул ему головой и улыбнулся.
Во дворе, где обычно летал через сетку волейбольный мяч, странно было видеть нарядный стол, накрытый красной скатертью. За столом стоял директор – Григорий Александрович, мужчина средних лет, небольшого роста, с худощавым выразительным лицом, с пристальным взглядом серых глаз, о которых ребята говорили между собой, что они «видят на три аршина в землю».
Спокойно и вместе с тем торжественно директор приподнял руку и негромко приказал:
– Внести школьное знамя!
В открытом окне школы радиола заиграла марш.
Генка Соловьев вынес знамя с золотой бахромой и замер с ним на середине двора.
Павлик попробовал встать по стойке «смирно», но, как только он опустил руки, теплый комочек покатился под рубашкой; он бороздил когтями кожу и отчаянно пищал.
Веселое волнение пробежало по ряду восьмиклассников.
– Кто, чей, откуда? – послышались вопросы любопытных.
К всеобщему восторгу, из ворота черной курточки Павлика выглянула усатая зеленоглазая мордочка котенка.
В то время, когда восьмиклассники занимались котенком, к столу вышла смешная круглоглазая первоклассница с тонкими хвостиками кос, торчащими в разные стороны, и, запинаясь, заученными словами поздравила десятиклассников с окончанием школы.
Над городом поднялось солнце, залило ласковым светом двор, заиграло золотистыми кистями школьного знамени и светлым пятном легло на лицо Григория Александровича.
Он смотрел на десятиклассников, думая с гордостью: «Вот каких орлов вырастил! – и с грустью от неумолимого бега времени: – Еще десять лет миновало». Взгляд его остановился на Тышке. Он помнил, как десять лет назад его, маленького, худенького мальчика, привела за руку мать. Он совсем плохо говорил, и несколько лет подряд с ним занимался школьный логопед. Теперь Тышка выше всех в школе, развернулся в плечах, похорошел.
– Сегодня последний раз прозвучит для вас школьный звонок, – медленно, разделяя слова, сказал Григорий Александрович. – Вы кончите школу и разойдетесь в разные стороны…
Одна из матерей, присутствовавших на линейке, громко всхлипнула. Кое-кто из ребят улыбнулся, но большинству было понятно волнение матери, и ребята зашикали на весельчаков.
Свое выступление Григорий Александрович закончил стихами:
Куда бы нас Отчизна ни послала,
Мы с честью дело сделаем свое:
Она взрастила нас и воспитала,
Мы все сыны и дочери ее.
Пройдут года, настанут дни такие,
Когда советский трудовой народ
Вот эти руки, руки молодые,
Руками золотыми назовет.
Павлик глядел на Тышку. Тот стоял все так же щурясь, вытянув руки, и все время нервно шевелил длинными пальцами, точно играл какое-то музыкальное произведение.
К столу вышел светлоголовый приземистый десятиклассник, и его мать, вытирая глаза, поспешила скрыться за спинами ребят.
– Десять лет назад я пришел в эту школу вот таким же маленьким мальчиком… – начал он и показал на стоящего с краю в первом ряду широколицего курносого мальчугана.
