Юрий Платонычев - А дальше только океан
Они неторопливо проходили по береговому объекту. Павлову все тут было знакомо — лаборатории, цехи, компрессорные, балансировочные… Ничего нового, если бы не сплошные горы снега, закрывавшие все подходы и подъезды.
«Не Кашмир, а кошмар! — удивлялся Павлов, впервые добром вспомнив слякотную прибалтийскую зиму. — Как же продираться через эти сугробы?!»
— Вот так и живем, — усмехнулся Николаенко, глубже натягивая на лоб фуражку. — День и ночь воюем с заносами.
Кабинет оказался небольшим, но довольно уютным. Отсюда, с третьего этажа, хорошо было видно все, что может интересовать командира. Внизу, как на ладони, сверкала бухта с застывшими у пирса катерами-торпедоловами, на противоположном берегу чернел свободный причал, где подают кораблям оружие.
— Ну как? — Николаенко развел руками.
— Как в диспетчерской будке, — улыбнулся Павлов, с трудом отрываясь от катеров, от причала, от бухты. — Так что́ мы будем сдавать-принимать?
Николаенко задумался, потеребил пальцами выбритый до синевы подбородок и начал вслух прикидывать:
— Сначала дам, как говорится, устный портрет. Потом объедем наши точки. Вон они, вроде рукой подать, а как начнешь ползать по сопкам — часы и утекают. Потом… Потом познакомимся с моряками, напишем акт и айда к начальству!
— Принимается без поправок, — согласился Павлов, вытаскивая блокнот с ручкой и усаживаясь удобнее. — А с моряками начнем знакомиться сразу. И потом тоже будем…
Три часа пролетели незаметно. Николаенко рассказывал скупо, как бы нехотя, но вскоре разошелся, даже увлекся. Чувствовалось, во многое он вложил свои усилия, многое хотел сделать лучше. Что-то у него получилось, что-то не очень, чем-то надо заниматься сызнова. Об этих «не очень» «сызнова» он говорил с досадой, безжалостно, как на исповеди. Павлов через похожее прошел сам и теперь видел, что многое здесь было на перепутье.
Николаенко налегал на трудности, показывал, как усложняется простое из-за того, что они связаны с миром в основном по воде и по воздуху, а там, где по земле, там можно только ползать. Красочное описание местных сложностей звучало, пожалуй, как оправдание, но для Павлова и это было полезно.
Рассказывая об офицерах и мичманах, Николаенко был краток и меток.
«Никак, подражает Нахимову?» Павлову вспомнились нахимовские изречения: «Быстр — без торопливости. Смел — без опрометчивости. Хитер — без лукавства». Павлов пытался представить себе тех, о ком говорилось, но это у него не получалось. Он стал внимательнее вслушиваться в слова, ловить интонации, записывать более полно — не помогало. Он даже пересел спиной к окну и к катерам, на которые нет-нет де и посматривал.
«Отчего так? Неужто воображение притупилось?» И только потом до него дошло, что характеристики Николаенко слишком односторонни, с упором на слабости людей, а не на их возможности и способности. У него выходило, что добрая половина подчиненных — ни то ни се, какие-то очень серенькие. А ведь так быть не могло, и Павлов скоро усомнился в этих зарисовках: кто же будет собирать в одной части всех неспособных людей?
Впрочем, знал Павлов и другое. Кадровики всегда посылали лучших офицеров на корабли — ведь и в мирные дни передний край нашей обороны проходит далеко в океане. Иногда действительно преступалась грань разумного, забывалось, что в корне изменилось корабельное оружие, что теперь надо доводить его в боевое состояние не в море, а в лабораториях и в цехах, и от того, как сработают специалисты на берегу, зависит многое. Потому и сюда, конечно, могли попасть случайные люди. Но, чтобы под началом Николаенко их оказалось так много, — в эту аномалию верить не хотелось…
Неделя промелькнула как один короткий день. Павлов вместе с Николаенко успел побывать всюду.
Обращала на себя внимание разбросанность его нового хозяйства. То было и хорошо, и плохо. С точки зрения защиты объектов — хорошо: рассредоточенность была ей в пользу. А вот к повседневной службе это добавляло много забот. Управлять подразделениями наездами, пусть даже и частыми, — не самый лучший и надежный способ.
Радовало, что его новые подчиненные делились мыслями, суждениями охотно, искренне, порой, казалось, приподнято: со сменой начальства всегда связываются надежды на лучшее. Видно, и от него ждали таких перемен.
Все это значило, что Павлову скучать на новом месте не придется!
Павлов сидел на скрипучей, провисшей до пола раскладушке, крепко сжав голову. Его бил противный мелкий озноб. «Этого не хватало — дождь при сугробах снега!» — ворчал он на погоду.
Ливень разразился неожиданно. Он настиг Павлова почти у самого дома, но промочил до нитки, а теперь за окном продолжал хлестать беспрестанно. Яростный, упругий ветер вбивал влагу во все щели, даже не заметные простому глазу. Резвые извилистые струйки быстро растекались по полу, по-кошачьи вкрадчиво подползали прямо к раскладушке.
«Наваждение!.. — Очнувшись наконец от навеянных внезапным ненастьем грустных дум, Павлов обнаружил, что сидит посреди обширной, раздавшейся на полкомнаты, лужи. Пришлось собрать все емкости, какие были в квартире, и подставить их к подоконникам, а балконную дверь забаррикадировать валиком, сложенным из старого пододеяльника. Но кастрюли, компотные склянки, тазики наполнялись так стремительно, что Павлов едва успевал их опорожнять. — Чертовщина!»
Это суматошное занятие прервал замполит Ветров, высокий, моложавый, с обветренным лицом и совершенно седыми волосами офицер.
— Напрасный труд, Виктор Федорович, — крепко пожимая красную от студеной воды руку Павлова, произнес он, чуть заметно налегая на «о», что придавало его речи неторопливую напевность. — Ей-ей, напрасный, — убежденно повторил Ветров, а сам тоже стал таскать банки-склянки.
Дело с осушением лужи на полу подвинулось. Но и дождь не дремал, и, когда, шурша и хлюпая, потекло в новом месте — по обоям, оба махнули рукой.
— Часто здесь такое? Как-никак декабрь…
— Частенько. — Ветров зябко повел крутым плечом, будто вправляя его, и кивнул на окно, за которым негодовал взбешенный, исхлестанный дождем океан. — Кухня погоды — вот она! Получаем всего без нормы и в первую очередь. — Он снова глянул в сторону океана и сказал: — Пойдемте лучше к нам. Хозяйка ватрушек напекла — объедение!
Они спустились этажом ниже. Ветров отворил аккуратно обитую коричневым дерматином дверь и провел Павлова в хорошо обставленную комнату. Вдоль ее стен располагались стеллажи с книгами, возле окон прозрачно-зеленой паутиной свисали из горшков плети папоротника. После своего пустынного, промоченного насквозь обиталища Павлов словно попал в другой мир.
— Валентин Петрович! — Он с недоумением осмотрелся. — А где же дождь?!
— А-а! — заулыбался Ветров, подвигая стулья и как-то очень бережно закрывая своими крупными руками лежавшую на столе книгу в зеленом переплете. — Тут западная сторона. Днем, правда, темновато, видите, окна упираются в сопку, зато даже в пургу открываем форточки. Да-а, — продолжал он нараспев, — погодка нас не балует. Природа-матушка такое выкамаривает — каждый день жди сюрпризов!.. Одно успокаивает — люди хоро-о-шие! — Он заокал особенно густо, подчеркивая этим свою оценку.
— Хорошие?.. — переспросил Павлов.
— Сами увидите. — Ветров машинально разглаживал руками все ту же зеленую книгу. По его лицу скользнула тень, он на мгновение нахмурился. — Почти каждый день бьются со стихией. И обратите внимание, не теряют чувства юмора. Конечно, есть кое-кто похуже. Е-е-есть! Только они погоды не делают.
Мнение Ветрова о моряках расходилось с мнением Николаенко. Может, замполит успокаивает нового командира?
— «Тихоокеанский флот»? — Павлов подбородком указал на зеленую книгу.
— Готовлюсь, — сдержанно пояснил Ветров. — Хочу немного гордость пошевелить. За наш флот, за наш край, за нашу службу. А то некоторые еще полагают, что своим присутствием здесь они кого-то одалживают…
В дверях появилась круглолицая, большеглазая, чуть полноватая женщина в клетчатом переднике с тарелкой румяных ватрушек.
— Анастасия Кононовна, — представил жену Ветров, ловко подхватывая из ее рук тарелку. — Прошу любить да жаловать.
— Он, наверное, уже успел похвастаться моей стряпней? — мягко заговорила хозяйка, кивая на Ветрова с добродушным укором. Павлову показалось, что он где-то уже встречал ее, что они давным-давно знакомы. — Верите, Виктор Федорович, Валентин на мне и женился-то из-за отчества, — смеясь, продолжала она грудным голосом. — Шутка ли, для волжанина три «о» подряд! Ладно, книги в сторону. Прошу к столу.
Яркий светильник тепло отражался в самодовольно-кургузом самоваре, в синих, с золотыми ободками, чашках, в пузатом чайнике с заваркой.
