Юрий Платонычев - А дальше только океан
— Извините, товарищ капитан второго ранга, — еле переводя дыхание, заговорил тот, собираясь представиться. — Разрешите…
— Садитесь, — махнув рукой, прервал Павлов. — Мы уже знакомы.
Машина едва плелась за стареньким ЗИЛом, на котором тарахтели пустые бочки. Обогнать грузовик из-за частых встречных машин никак не удавалось, долго пришлось ползти за бочками, отчего в кабине становилось душно. Вскоре пошли крутые повороты. Влево-вправо, вправо-влево…
«Как по старой крымской дороге! — Павлова пробирал ознобистый холодок, докучала нудная зевота. — Не хватает еще расхвораться… — забеспокоился он, но, взглянув на часы, догадался: — На западе-то наступает ночь. Вот и клонит ко сну…»
ЗИЛ неуклюже подпрыгнул, громыхнул бочками и, вильнув вправо, наконец съехал на обочину. Водитель сразу подтянулся, крепче ухватился за баранку, надавил на газ. Веселее замелькали придорожные столбики, в щели стал просачиваться свежий воздух. Сонливость отступила.
— Так вы, значит, вместо Николаенко? — нарушил молчание Городков, встретившись с Павловым взглядом в шоферском зеркале.
— Вместо, вместо… — подтвердил Павлов и, обернувшись к Винокурову, кивнул на Городкова: — Представляете, пугать меня вздумал: снег, землетрясения… Непременно спрошу у его жены, насколько это страшно!
По лицу Городкова пробежала тень. Глаза его потускнели, уголки губ огорченно поползли книзу.
«Не то сказал! — пожалел Павлов, догадываясь, что напоминание о жене затрагивает у Городкова какую-то больную струну. — Наверное, правильно при первой встрече говорят о погоде, о спорте, рыбалке — о том, что в любом случае никого не опечалит».
Дорога серпантином вилась меж крутых сопок, без конца поднималась, опускалась, ныряла в овраги, шарахалась в стороны или робко прижималась к скалам. Казалось, будто газик то и дело возвращается к местам, которые уже проехали. Редкие строения то подступали вплотную к дороге, то уплывали прочь, на спусках они словно кланялись в глубоком приветствии.
Неожиданно выехали на ослепительно белую пустынную равнину, показавшуюся Павлову какой-то случайной. Только приглядевшись, он понял, что дорога пошла вдоль замерзшей бухты.
— Теперь уже скоро, — успокоил Винокуров.
Это «скоро» длилось еще около часа, пока машина наконец не въехала в небольшой поселок. Типичный отдаленный гарнизон! Офицерские дома, клуб, магазин, котельная… Все утопало в снегу. Крыши домов мохнатились вислоухими заячьими шапками. Снизу, вплоть до вторых этажей, пухлое снежное одеяло заботливо укутывало землю, словно сохраняло ее тепло.
«Городков прав насчет снега…» Павлов оторопело глядел на узкие извилистые улицы, пересеченные сугробами.
Когда стали подниматься на сопку, взору открылась неоглядная, захватывающая дух ширь океана. Входные мысы обрывались к воде отвесными, в глубоких трещинах, скалами, а рядом, прямо из зеркальной глади, черными пиками вздымались ввысь каменные глыбы — кекуры.
Ветерок, видать, совсем угомонился. Океан спал. Яркое солнце обливало все вокруг искрящимся светом. Густая синева воды плавню растворялась в дымчатой лазури, незаметно переходила в небо. И только одинокая, парившая на одном и том же месте чайка указывала, где тут верх, а где низ.
Павлов смотрел и не мог насмотреться. Вот здесь и предстояло ему служить.
Винокуров проводил Павлова в предназначенную ему на время квартиру. Ее владелец, свалив вещи в длинной прихожей, уехал за семьей.
— Располагайтесь как дома, товарищ капитан второго ранга. С хозяином договорились… — Голос Винокурова непривычно звонко разносился в пустой комнате. — Вот чайник, сгущенка, вот хлеб. Между прочим, свой. Очень вкусный и прямо из пекарни, — добавил капитан-лейтенант с гордостью. — А если поплотнее, можно в кафе подкрепиться. — Подойдя к балконной двери, он указал на край вывески, видневшейся из-под ледяной горки. — Вон там, на Средней улице.
Кроме холодильника и раскладушки в комнате еще чернело старомодное пианино с подсвечниками и с пожелтевшими, как высохшая лимонная корка, клавишами.
«Совсем неплохо! Даже с музыкой», — утешал себя Павлов. Фальшиво простучав одним пальцем «Собачий вальс», он захлопнул пианино, на что басовые струны отозвались долгим жалобным гулом.
Побриться, умыться, почиститься было минутным делом. Наскоро отведав «фирменного», в меру поджаристого, в самом деле какого-то очень домашнего хлеба, Павлов вышел из дома, взобрался по вырубленным в снегу узким ступеням на улицу, не спеша огляделся и направился к пологой сопке у самого берега, где, по словам Винокурова, и располагалось их хозяйство.
Было воскресенье. Часы показывали десять тридцать. Вроде бы он опять начинал обычный для себя, командира, выходной день, давно привыкнув проводить добрую его половину на службе. В такие дни тоже забот хватало. И что-то самому сделать, и проверить у других, и с кем-то потолковать, особенно с теми, у кого не все ладилось.
Многое узнавалось в те воскресные часы. А главное — настроение людей, оно как барометр: заметил, куда стрелка отклоняется, — все успеешь. Одному напомнишь, другому уверенности прибавишь, третьего предостережешь… А не заметил — пиши пропало. Любил Павлов и тренировки поглядеть, и сам не забывал размяться: в волейбол постукать, поплавать в меру сил, веслами побаловаться. Не пропускал при случае партию в шахматы, кон-другой в «козла». Давно убедился, что выходной день можно провести с толком для службы, если приятное соединишь с полезным…
Дорога плавно взбиралась в сопку, видать, ее тут чистили, но все равно идти было скользко, ноги то и дело разъезжались.
«Отвык на равнинном западе в горку да под горку… Привыкай!»
Над высокими ажурными воротами, преградившими путь, по широкой бело-голубой сетке выпукло золотилось: «Слава Военно-Морскому Флоту!».
В каптерке контрольно-пропускного пункта Павлова встретил бледный, утомленный капитан-лейтенант. С трудом оторвавшись от толстой, изрядно потрепанной книги, часто моргая закрасневшими глазами — нельзя было даже разглядеть их цвета, — он ее очень вразумительно представился и чуть погодя добавил:
— Командир вышел. Скоро будет.
«Не выспался и накурился, — определил Павлов, заметив, что китель у дежурного присыпан пеплом. — Заядлый курильщик, за ночь наглотался, теперь из глаз дым идет!»
На стенах комнаты теснились морские и сухопутные карты, пожелтевшие от времени схемы, диаграммы, таблицы, наверное, нужные и ненужные. На столе валялись линейка, колченогий циркуль и сломанный карандаш. Табачная завеса до краев заполняла помещение. В косом луче света, как-то проскочившем сюда сквозь мутное стекло, вяло плавали густые синюшные клубы.
— А матросы где живут? — спросил поскучневший Павлов.
— Там, за сопкой. Километра полтора будет. — Капитан-лейтенант сопроводил свое пояснение неопределенным жестом.
— Далековато. И часто вы их навещаете?
Капитан-лейтенант помялся, неловко переступил с ноги на ногу и, будто оправдываясь, проговорил:
— Да так… Раз — днем, раз — ночью. Как требуют.
— А тут что такое? — Павлов, подойдя к окну, кивнул на высокую продолговатую постройку.
— Тут готовим лодкам оружие.
— Скажите, что здесь делать в воскресенье вам, дежурному?
Капитан-лейтенант еще больше засмущался, застенчиво покосился на «Графа Монте-Кристо».
Стукнувшая дверь впустила струю холода — и на пороге появился Николаенко. Он был высок и строен, в ладно сшитой шинели и лихой фуражке. Уверенный взгляд хозяина, чуть брезгливые складки у носа, вежливая полуулыбка… Наверное, долго управлял каким-нибудь кораблем, скорее, подводной лодкой. Такие на всю жизнь сохраняют командирскую внешность, где бы потом ни служили и в каких бы рангах ни ходили.
— А-а, сменщик! — воскликнул он, снимая перчатку и протягивая руку назвавшему себя Павлову. — А я уж заждался. Думал, в этом году и не приедете..
— Почему? — улыбнулся Павлов, сжимая крепкую, шершавую ладонь. — Добрался быстрее быстрого.
— Ладно. Пошли в кабинет. Наметим, как будем сдавать-принимать. Заодно и в курс начну вводить…
Николаенко снова натянул перчатку, энергично подхватил Павлова под руку и, сердито зыркнув на дежурного, поспешил выйти из прокуренной каптерки.
— А как наш край? Океан?.. Произвели впечатление? — сыпал он вопросами, зорко выглядывая из-под козырька с золотистыми дубками.
— Еще бы! Красота такая!
— Значит, произвели, — снисходительно произнес Николаенко. — Только красота эта бывает далеко не часто. Позавчера пурга кончилась. Шесть суток дула, проклятая. Ох, в тяжко было!.. Да еще приказали подавать подводникам торпеды — ну и веселье началось! Хорошо хоть, отменили. Фокусники!
