Алексей Першин - Не измени себе
— А что? — с удивлением спросил Борис. — Уволокут?
— А то?
— Так уж все и воры?
Сомнение в голосе Бориса почему-то задело мужчину за живое.
— Ему добра желаешь, а он туда же, ерепенится. Ты погляди, сколько тут вокзального люду шныряет!
Борис пожал плечами, огляделся:
— Люди как люди… Как их тут отличишь друг от друга?
— Ты что, малый, впервой здесь?
— И десяти минут еще нет, как заявился. А в Москве со вчерашнего дня.
— Никак работать захотел? — повернулся к нему мужчина.
— За тем и приехал. По программе пятилетки на четыре миллиона увеличится число рабочих. Чем я хуже других?
Мужчина с интересом посмотрел на Бориса, однако продолжал недовольным тоном:
— Едут в Москву, как к теще на блины. Москвичи еще кое-как находят работу, а он с поезда — и подавай ему завод.
— Найдется и мне работа, — уверенно ответил Борис, сам удивляясь и своему тону, и этой своей уверенности. — Безработице скоро конец.
Собеседник посветлел лицом.
— Боевой малый, лиха, поди, хватил?
— Да уж чего-чего, а этого всегда пожалуйста. — Борис вздохнул.
— Теперь, поди, море по колено?
— Ну… Я бы так не сказал. Просто… Больше уверенности. У меня хорошая специальность. Слесарь. Работы никакой не боюсь. В своей стране все-таки…
Мужчина широко улыбнулся.
— Только смелые города берут… Вроде так говорится?
— И духом сильные, — расхрабрившись, уточнил Борис.
Собеседник одобрительно и как-то очень мягко улыбнулся, слегка сжал плечо Бориса и сказал в тон ему:
— Главное, браток, ты нутром наш. Не за длинным рублем явился в столицу. А таких здесь тоже немало. Пойдем, слесарь, поспрошаем вместе.
Они пошли. Спросили в одном окне, в другом. Борису дали какой-то листок, чтоб он заполнил его. Под добродушное гудение неожиданного своего спутника он заполнил все графы, а когда дошла очередь до домашнего адреса, растерялся…
— Что теленком смотришь? Адреса нет?
Борис лишь плечами пожал.
— Н-да, задача! Как же я-то, старый дурак, сразу не сообразил… — Мужчина потер подбородок, потом решительно сказал: — Ладно. Пиши мой, и пойдем отсюда.
— А куда?
— Молчи себе. Куда поведу, туда и пойдешь. Тебе не из чего выбирать.
Ночевал Дроздов у нового своего знакомого, жившего в Люблине. Звали его Петром Ильичом. Позже Дроздов подыскал себе комнату, прописался. Теперь он уж точно не сомневался, что и для него найдется место на каком-нибудь московском заводе. Биржа труда пока что не могла устроить всех по специальностям, особенно в машиностроении. Много рабочей силы взяли Днепрогэс, тракторный на Волге, Краматорский и Горловский заводы, Горький, Ростов-на-Дону, строительство на горе Магнитной, Донбасс, Кузбасс. Но свободные руки все еще оставались — тяжелая индустрия только набирала силы.
С квартирой Борис устроился, а с работой не везло. И тут еще досадный случай.
В первых числах июля началась жара. Борис целый день пробегал по отделам найма, и под вечер нет сил как захотелось искупаться в Москве-реке; нашел укромное место, разделся, с наслаждением нырнул и прошелся саженками, а потом долго фыркал и постанывал от удовольствия. Когда раздевался, был один, а вышел — целая ватага ребят расположилась рядом.
Он хотел уж взять одежду и уйти подальше от шумной, подвыпившей компании, но его кто-то хлопнул по плечу. Борис обернулся.
Рядом стоял, обиженно насупившись, белобрысый, худощавый парень. Незнакомец что-то сказал, но Борис не понял и переспросил. В последние два дня у него сильно заложило уши, и он плохо слышал. Парень, еле сдерживаясь, прошипел что-то сквозь зубы, его дружки что-то крикнули, но он лишь отмахнулся и, развернувшись, ударил Бориса. Правда, Борис отшатнулся, чем ослабил удар, но потерял равновесие и свалился в воду.
Гнев и боль заставили его пулей выскочить из воды.
— Ты за что меня ударил? — набросился он на обидчика.
— Он еще спрашивает! — заорал тот и занес кулак для нового удара.
Борис успел перехватить руку, выкрутил ее, заставив парня закричать дурным голосом. Потом отпустил и снова спросил:
— За что все-таки ты меня ударил?
Их окружили, однако бить Дроздова, кажется, не собирались.
— Я спрашиваю, за что ударил? Чем я не угодил?
— Не кривляйся. И говори, когда спрашивают, — ответил парень уже спокойнее и с опаской покосился на кулаки Бориса. — Приглашают его как человека, раз, другой, а он, видишь ли, не отвечает, переспрашивает… Ну и влепил для порядку…
— После болезни я плохо слышу, а ты кулаки распускать.
— Ладно, парень. Можешь и ты его стукнуть, — вмешался товарищ драчуна. — Произошла ошибка. За пижона тебя приняли, только и всего.
— Что же я, на буржуя похож, что ли? — с обидой спросил Борис.
Компания рассмеялась миролюбиво.
— Да не очень. Мы, браток, выходной заработали сегодня, вот и решили отметить.
— Вам хорошо, у вас выходные. Тут вот работу не найдешь. А с таким привеском неделю в отделе найма не появляйся, — сказал Борис, потирая синяк.
— Что ты говоришь?.. — сочувственно покрутил головой тот, кто первый пошел на примирение. — И давно ищешь?
— Порядком.
В разговор вмешалась девушка:
— А сами не из Москвы?
— С Камы приехал…
Борис поднял одежду, собираясь уйти.
— Нет, браток, такое не пойдет. Своего обидели. К нам давай, за компанию, глядишь, и работать вместе придется.
— А ну вас, второй глаз подобьете.
Веселый гвалт заставил рассмеяться и Бориса. В него вцепились сразу несколько человек, подтащили к разложенным припасам, усадили, налили в стакан.
— Я пить не умею. И нельзя мне.
— Ну, за знакомство, дело святое.
Пришлось сделать глоток, другой. Глаз у Бориса ныл, хоть он и приложил к нему пятак по совету обидчика, которого называли Сергеем. Особенно хлопотала девушка, Люба. Она все норовила поухаживать за пострадавшим, придумала холодные примочки, но Борис сконфуженно отстранился…
На второй день глаз у Дроздова заплыл, и теперь в отделах найма с ним даже разговаривать не хотели. Не пришла и Люба к остановке трамвая, как договорились: она вызвалась узнать о месте для Бориса на их заводе.
Вот тут и вспомнил Дроздов о телефоне Клавдии Ивановны Осетровой. Некоторое время он вертел в руках бумажку, раздумывая: звонить или нет? И все-таки решился: уж очень участливыми были глаза у Клавдии Ивановны. Сама же и телефон дала. Вдруг что-то выгорит?
Смущаясь, он попросил прохожего помочь ему позвонить по автомату (Борис не знал, как это делается). Тот охотно исполнил его просьбу.
— А, пропащий! — сразу вспомнила его Клавдия Ивановна. — Кстати, как хоть зовут-то вас?
— Дроздов. Борис Андреевич Дроздов, — смущенно представился он.
— До Андреевича вам пока что далековато. С работой, конечно, не устроились, как я понимаю?
— Все бегаю…
— Так я и знала. Трудно сейчас… Вы оба без работы?
— Нет, я один. Приятелю моему дядя место нашел.
— И живете сейчас один?
— Да, снял комнату.
— Понятно… Ну, да ладно, не вешайте носа. Вот что сделайте. Отправляйтесь на станкостроительный. Там народ дружный, молодежь любят. Разыщите Разумнова. Он кадрами ведает. У вас есть какая-нибудь специальность?
— Я слесарь. Год работал на Урале.
— Отлично. Сейчас же ступайте. Я уже неделю назад разговаривала с Разумновым… Он любит возиться с молодежью. Если возьмет, будете довольны.
— А как его зовут?
— Константин Арефьевич.
— А кто вы, если спросит?
Осетрова рассмеялась.
— Не волнуйтесь, не спросит. Я — комсомольский работник. И мне бы очень хотелось, Борис, чтобы вы не думали, будто все у нас в Москве такие же, как родственники вашего приятеля. Поняли? Есть и другие москвичи. На них Москва держится.
Почему-то при этих словах, как живая, представилась ему та голенастая черноглазая девчонка. Неужто она все еще орудует на вокзале? Как ни странно, до этого разговора он ни разу не вспомнил о ней.
4Июль выдался на редкость жарким. Мостовые раскалились. Жгло даже через подошву. Может быть, и потому еще жгло, что сандалеты у Бориса уже на ладан дышали…
Не без страха подходил Борис к заводу. Большой красивый корпус с застекленной галереей. Как раз в том корпусе и находился отдел кадров. Там же разместился и механический цех. Отгадать было не сложно: еще издали Борис услышал волнующий гул работающих станков.
Может быть, и храбрее чувствовал бы себя Борис, не будь у него синяка под глазом. Черт знает за кого могут его принять из-за этой нелепой случайности. Ну да что поделаешь!
Тихонько постучал в окошко, над которым красовалась надпись: «Отдел кадров». Оно не сразу открылось. Но вот показалось красивое, не очень молодое женское лицо. Из приветливого оно вдруг стало суровым.
