Анатолий Рыбин - Трудная позиция
— Иди, иди ближе, — сказал Андрей Николаевич, взяв жену за руку. — Вот смотри! А то часы там какие-то. Что часы... А эти двое, Сергеев и Птаха, тоже ведь наши. Узнаешь?
С первой полосы газеты смотрели три молодых капитана. Они стояли у высоких остроносых ракет, нацеленных в высь, густо затуманенную морозной дымкой. Под снимком подпись: «Мастера ракетного огня».
— Вот, Катюша! А ты все философствуешь: человек — загадка, человек — тайна и прочее. — Андрей Николаевич, довольный, откинулся на спинку стула и весело подмигнул жене: — Нет, голубушка, орел, он уже из гнезда в небо смотрит. Его только приметить нужно. А то часы... подарок...
— Ладно, ладно, — строго оборвала его Екатерина Дмитриевна. — Не будем под Новый год ссориться. Ты лучше орлам своим письма напиши да поздравь с успехом.
— Да, да, напишу сейчас же. И в гости приглашу. Пусть приедут.
Но прежде чем взять ручку и открыть блокнот с адресами своих любимцев, он снова придвинул к себе газету и еще долго любовался молодцеватыми капитанами, которые, казалось, только вчера носили курсантскую форму и корпели над вычислениями углов и траекторий, над выделением цели среди помех и «ловушек» на экране индикатора.
Андрею Николаевичу припомнилось, как принимал он когда-то экзамен у Суханова. Неторопливый, сосредоточенный курсант сидел в кабине станции и пристально следил за игрой радиоимпульсов на мигающем зеленоватом экране. Они то наплывали целыми тучами, как стаи вертлявых мальков в озере, то вдруг вырастали в больших загадочных рыб и загораживали цель, скрывали ее от взоров курсанта. Но Суханов видел ее и вел уверенно, как опытный, знающий свое дело ракетчик. Забелину работа Суханова понравилась, захотелось проверить его в более сложных ситуациях. Незаметно для курсанта он вывел ручку усиления приемника влево. Экран, как и прежде, оставался освещенным, а цель исчезла совершенно, словно растворилась в мутных электрических бликах. Но Суханов не сробел, не растерялся. Он проворно осмотрел механизмы, поставил ручку усиления в прежнее положение, и цель снова появилась на экране. Тогда Забелин предпринял другую хитрость. Он протянул руку к выключателю цели на имитаторе и поставил его в положение «выключено».
В такой обстановке некоторые курсанты обычно начинали суетиться, нервничать, но отыскать повреждение без помощи преподавателя им так и не удавалось. А Суханов и тут проявил сообразительность, очень быстро нашел повреждение, и цель опять замигала на изумрудном экране.
Вспомнил Андрей Николаевич и о том, как собственноручно писал приказ по этому поводу. И уже ничего не говоря жене, взял телефонную трубку, попросил соединить его с квартирой секретаря парткома Осадчего.
— Ну что, Артемий Сергеевич, видали наших в газете? Каковы, а? Надо всем курсантам рассказать. Политинформацию? Правильно, хорошо! И мой приказ о Суханове поднять нужно. Да, да, обязательно.
Екатерина Дмитриевна тихо вышла из кабинета и прикрыла дверь, чтобы не мешать мужу. Их дочь Надя стояла у зеркала, шпильками закалывая такие же, как у матери, светлые волосы, уложенные высокой короной, с выпущенными на виски коротенькими завитками. Узкое, из модной парчи, платье, поблескивающее мягкими зеленоватыми тонами, и светлые туфли на высоком каблучке очень удачно подчеркивали ее легкую, почти воздушную фигуру.
— Твой Крупенин сразу растает, как увидит, — сказала Екатерина Дмитриевна, остановившись в нескольких шагах от дочери и внимательно ее оглядывая.
— Что ты, мама, разве он на такое способен... — ответила Надя, смущенно улыбнувшись.
— О, ты, как отец, знаешь наперед, кто на что способен.
— Наоборот. — Надя сразу стала серьезной. — Я просто понять его не могу: то он звонит, приглашает в кино, на танцы, то исчезает вдруг, будто и нет его в училище. Потом опять...
— А ты переживаешь?
— Ни капельки. Злюсь просто.
Екатерина Дмитриевна внимательно посмотрела в настороженные глаза дочери, спросила тихо:
— Скажи, Надюша, ты его любишь?
— Честное слово — не знаю. Иногда мне хорошо с ним. А иногда... Ой, ну я не знаю, мама, ничего не знаю.
— Ну ладно, ладно. — Екатерина Дмитриевна взяла ее, как маленькую, за обе руки, ласково притянула к себе.
Ей было очень приятно, что вот уже со своей Надей говорит она обо всем откровенно, как с подругой. А давно ли вела ее за руку в школу, в первый класс, и всю дорогу наказывала: «Не вертись на уроках. Яблоки ешь, когда разрешит учительница». И девочка целый месяц приносила яблоки обратно домой, боясь к ним прикоснуться.
И в музыкальную школу определяла ее Екатерина Дмитриевна тоже вроде совсем недавно. А сколько, переживала потом, из-за того, что у дочери короткие пальцы и она, играя на пианино, не может брать всех аккордов. По этой причине Надю чуть было не исключили однажды из школы. Андрей Николаевич уже хотел смириться, махнул рукой: ничего, дескать, не поделаешь, сокол без крыльев — это не сокол. Но Екатерина Дмитриевна слушать ничего не желала. Она добилась, чтобы собралась компетентная комиссия, и Надя все-таки осталась в школе. Правда, школу она закончила с трудом, а вместо музыкального училища пришлось поступить ей в музыкально-педагогическое, где не было конкурса. Зато здесь дела у нее пошли успешно.. И Екатерина Дмитриевна восторжествовала: «Вот тебе и сокол без крыльев. Отрастут — время придет». А теперь, когда Надя сама стала педагогом, мать окончательно уверилась в ее музыкальных способностях.
— Знаешь что, Надюша? — сказала она наставительно. — На вечере обязательно сыграй баркаролу Чайковского.
— Почему баркаролу? — удивилась Надя. — Это же мотивы лета, июнь, а сейчас...
— И очень хорошо, — сказала Екатерина Дмитриевна. — Зимой всем хочется июня.
— Но я давно уже не играла этой вещи, мама.
— А ты поиграй. Время есть еще.
— Правильно! — распахнув дверь, весело пробасил Андрей Николаевич. — Я тоже хочу июня. Играй, Надежда, сейчас же. Иначе рассержусь. Брр-рры...
Надя любила, когда отец начинал шутить. У него получалось это по-своему неловко и очень смешно. И он делался совершенно непохожим на того, строгого, всегда подтянутого Забелина, который ходил обычно по территории училища в своем генеральском мундире.
Сейчас, чтобы уважить отца, Надя охотно села за пианино и стала играть баркаролу. Но едва под ее руками прозвучало несколько аккордов, как в прихожей затрещал звонок.
Пришел подполковник Аганесян, начальник учебного отдела, худощавый, с черными усиками и такими же черными, всегда живо поблескивающими глазами. Когда-то, года три назад, Надя сильно напугалась, впервые повстречав его у проходной училища. Он совершенно неожиданно замахал тогда перед ней руками и, не обращая внимания на проходивших мимо курсантов, принялся ее расхваливать: «Ай, хорошая барышня! Ай, чудесная барышня!» Надя убежала домой и пожаловалась отцу: «Это не подполковник, а какой-то Казбич». С тех пор Аганесян никогда больше не смущал девушку своими похвалами. Он только при каждой новой встрече загадочно улыбался ей, как бы говоря: «Ай, девушка трусиха! Ай, как нехорошо».
Аганесян, как всегда, говорил очень громко, с резким восточным акцентом. Он сообщил Забелину, что получен Указ Президиума Верховного Совета о награждении старшего лейтенанта Крупенина орденом Красной Звезды.
— А ну-ка, ну-ка! — Забелин взял из рук майора бумагу. О том, что Крупенин представлен к награде, он знал еще три с половиной месяца назад из его личного дела. Но потом в служебной суматохе как-то забыл об этом. А теперь вспомнил и с удовольствием прочитал текст указа: «...за уничтожение иностранного самолета, вторгшегося на нашу территорию с диверсионными целями».
— Ты слышишь, мама? — не выдержала Надя, но тут же спохватилась и зажала рот ладонью. Забелин неловко кашлянул, потом посмотрел на часы: до начала вечера было еще около часа.
— Добро! — сказал он Аганесяну. — Сообщите, пожалуйста, Вашенцеву. Подготовьте все. Вручим на вечере, в торжественной обстановке. Да, еще вот что! — Генерал поднял палец. — Приказ бы надо написать о снятии с Крупенина выговора, который мы объявили ему за историю с Саввушкиным.
— Зачем сейчас, не надо сейчас, — сказал Аганесян. — И так все ясно: награда есть, какой выговор...
— Ясно-то ясно, но все же... А впрочем, потом напишем...
Когда Аганесян ушел, Екатерина Дмитриевна посмотрела на дочь и покачала головой:
— Ой, Надюшка. Замок тебе на язык повесить нужно.
Надя сконфузилась и ушла к окну, за которым был виден весь городок училища, похожий на гигантскую букву «П». В середине этой буквы, словно живой костер, полыхал электрическими огнями клуб и очень отчетливо выделялось игольчатое острие ракеты.
Надя подумала, что так же вот, наверное, выглядела и та ракета, которую послал навстречу иностранному самолету Крупенин. А еще она подумала о том, какой он все же скрытный человек, Борис Крупенин, ничего не сказал ей о таком важном событии.
