Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом
Ингрида уже в платье, промелькнула в дверях, бросив скупо на ходу:
— Выйду подышу свежим воздухом.
Иной от переживаний не закроет глаз до утра. Весь изведется и на следующий день уже не работник. Артису в таких случаях хочется спать. Счастливчик, раз так может. Сон — спасение от неприятностей. И Артис спасается. Поднимает с пола одеяло, маков не трогает, накрывается и засыпает. Со старой как мир мыслью: утро вечера мудренее.
Ингрида кружит по саду, но ей там тесно. Она выходит за калитку и медленно бредет по главной улице поселка. Ей кажется, окна домов смотрят, посмеиваются:
«Мы знаем, где был твой муж, а ты — нет».
Ингрида бежит от окон. Подальше, вон из поселка. Поговорить с полем тимофеевки, что начинается за водонапорной башней. И посмотреть, как ранняя жара выгоняет у хлебов колосья.
Опомнилась она на меже шириной в шесть борозд. Под ногами зашуршала скошенная трава. Маки. Откуда-то выплыли слова, которые произнес Артис тогда, в тот далекий день:
— Никогда не буду косить наше маковое поле.
Ингрида побежала домой.
Артис не слышал, как она вошла. Проснулся от шепота:
— Не спи. Маки отцветут.
Артис увидел Ингриду и увидел вазу: маки источали маковый запах и полыхали маковым цветом.
Я НЕ МОГ ЗАСТРЕЛИТЬ КОРОВУ
Мне позвонила Тайга — сестрино чадо, как ее называли Стефания с Терезой. Какое уж там чадо в пятьдесят четыре года. У самой двое детей, трое внуков. А для Стефании и Терезы она как была сестриным чадушком, так и осталась. Мы с Тайгой одноклассники. Не то чтобы закадычные друзья, на дни рождения друг друга не зовем. Но если нужна помощь, дважды просить не приходится. Вот Тайга и звонит мне:
— Ты не мог бы взять ружье и приехать? Нужно корову пристрелить.
Я, видно, долго не отвечал. Тайга забеспокоилась:
— Ты где?
— Пристрелить корову? — переспросил я.
— Да. Только не мою, а тети Стефании и тети Терезы.
Ладно, что зря трубку мусолить. Сяду-ка лучше в машину, поеду. Восемь километров — не расстояние. Тайга живет на центральной усадьбе, я — в поселке. Стефания с Терезой — чуть дальше, километра на три. Там разберемся. Да, но почему она сказала: корову тети Стефании и тети Терезы? Стефания же умерла. Когда это было? Прошлым или позапрошлым летом? Запамятовал. Старухами, что доживали век за Белым болотцем, я никогда особо не интересовался. Помню, Тайга рассказывала, что хотела перевезти теток к себе, но те ни в какую. Нечего, дескать, у молодых под ногами путаться.
Я заехал за Тайгой. Она села в машину и стала объяснять:
— Мы с мужем пытались задобрить ее, накинуть на шею цепь. Не дается! Сущий зверь. Даже не ест, когда мы рядом. Бросили охапку хорошей, сочной травы — забилась в угол и шипит.
— Раз так, надо звать ветеринара, — вставил я.
— Глупости. Она не бешеная. Просто тетки избаловали. Вот и дичится чужих. Не корова, а черт знает что!
Я не ошибся. Стефания действительно умерла. Мы зашли к Терезе. Не знаю, что Тайга наговорила ей, но радушия, с каким встречают гостей, я не почувствовал. Разбитая параличом хозяйка сидела в постели, откинувшись на подушки, обложенная скатанными одеялами.
— Пришел корову убивать? Один тут уже пробовал с ножом подступиться. Значит, теперь будут из ружья палить. Ленятся скотине есть подать, душегубы. Дождались бы хоть моей смерти! Ну иди! Стреляй! Чего стоишь? Больного человека не видал?
В неподвижной массе шевелился только рот. Воинственно, желчно. Мне даже казалось: веки не мигают, настолько сверлящим был взгляд. Было жалко, что она так немощна. И зло разбирало: обругала ни с того ни с сего. Впервые в жизни я рассердился на Тайгу. Я не навязывался. Сама просила. И вот те на — впутала в историю. Я повернулся и, не попрощавшись с хозяйкой, сказал:
— Пошли в хлев!
Распахнул дверь. Так иногда кидается прочь перепуганная насмерть кошка, готовая со страху взбежать по стене до потолка. Казалось, корова чует, что в стволе ружья — ее смерть. Она носилась из угла в угол, пока не выдохлась и не села. Да, села, как на рисунке в детской книжке. Спиной к балкам. Передние ноги повисли, будто просили пощады.
Корова замерла. Жили только глаза. Вспыхивая в полумраке, умоляли и ненавидели. Привалившееся к стене животное поразительно напоминало прислоненную к подушкам Терезу. Стоило мне подумать об этом, как ружье само опустилось. За спиной у нас послышался крик. Случилось невероятное. Тереза вышла во двор. Сколько живу, не слыхал, чтобы парализованный человек вдруг встал и пошел. Но дано ей было только выйти и крикнуть. Когда мы подбежали, Тереза была мертва.
Услышав этот предсмертный крик и узнав свою хозяйку, корова вскочила, бросилась к дверям и тихо промычала. Проем был загорожен — старые оглобли и доски крест-накрест заколочены гвоздями. Старуха, как могла, пеклась, чтобы любимица не вырывалась из заточения.
Мне надо было сперва перетащить Терезу на кровать, а потом поехать за врачом. Когда я проходил мимо хлева, корова опять сопя носилась из угла в угол. Потом на поминках я узнал, с чего все началось.
Обе старухи жили на старом хуторе, копошились в огороде, держали стадо овец, а молоко брали у Тайги.
Как-то раз во дворе появилась телочка. Вошла будто в свой дом и сразу бросилась сосать Терезины пальцы. Сестры пустили ее в хлев и принялись ждать, не станет ли кто телочку искать. Тайге в первые дни ничего не сказали. Думали, если владельцы спохватятся, племянница сама расскажет об этом. Но что-то не слышно было в колхозе разговоров о пропаже. А объявления в газету тетки не давали, записки к столбам не прикалывали. Пришла телочка — и ладно. Явилась, как видение с Белого болотца со звездочкой во лбу.
Старушки стали телочку баловать, как комнатную собачку. Корм носили, пасли по очереди. Коровенка росла и не отходила от них ни на шаг. Пока не пришло время течки.
Тут Звездочка помчалась без оглядки на осеменительную станцию, находившуюся в четырех километрах от дома. Случилось это в сенокосную пору. Быки, привязанные цепями, кружили каждый вокруг своего колышка. Звездочка подбежит к одному, к другому, а те в ус не дуют. Все травку щиплют. Откуда им было знать, что надобно коровенке, когда они сроду с такими дел не имели. Звездочка побежала дальше, пока не нашла быка, который ее понял. После чего к величайшей радости тетушек бесценная скотинка вернулась домой. Тетки пообещали подарить Тайге теленка. Наказали растить, если будет телочка, а если бычок, то пусть решает сама, что делать с ним. Появился бычок. Старухи позволяли сосать матку, сколько он захочет. Сами они корову не доили, а Тайге сказали:
— Не мы ее покупали, не мы ее привели. Сама пришла, пусть сама и выбирает, как ей жить.
Когда бычок перестал торкаться в материнские соски, Тайга его увела. Тетки остались одни со своей Звездочкой. У той как на диво и вымя не воспалилось, и молоко не капало. Была она ласкова до тех пор, пока снова не приспело время искать быка.
В этот раз тетки восприняли исчезновение любимицы спокойнее.
— Пусть живет как хочет.
Старушки заплатили косарю, чтобы запас кормов на зиму. Обе так увлеклись коровой, что из-за нее продали всех своих овечек.
Три раза пробегала Звездочка мимо осеменительной станции в поисках понятливого быка. Когда она принесла третьего теленка, умерла Стефания. Теперь Тереза пасла одна. Но силы ее убывали, она чувствовала, что больше за коровой не поспевает. Поэтому заперла ее в хлев. Только и могла, что доковылять до загородки, бросить охапку сена и подать лакомство: морковку или свеклу. Летом, бывало, еще и травки накосит. Теплую водичку с мукой доставляла из комнаты в хлев зимой на санках, летом в коляске. Тайга не раз пеняла теткам:
— Зачем держать корову, которую не доишь?
На что обе неизменно отвечали:
— Пусть живет как хочет.
Когда Стефании не стало, Тайга снова попыталась заговорить о корове:
— Стоит ли так мучиться?
Но ничего нового в ответ не услышала.
Я не мог поверить, что наша Латвийская бурая, истинно домашнее дойное животное, каким ее сделали естественный отбор и селекция, способна жить по законам дикой природы. Видать, течет все-таки в потомках первобытных животных кровь древних туров. Собственно говоря, если корову приручили в позднем палеолите, то по сравнению с вечностью нас от того времени отделяет лишь миг.
Также не укладывалось у меня в голове, что две старые крестьянки держат в доме корову и не доят ее. Ценность буренки всегда составляло молоко. Единственная мера ее полезности. На похоронах Терезы я стал расспрашивать Тайгу, как могло такое случиться. Сестрино чадо пожимало плечами. Потом вспомнило, что однажды несколько лет назад старушки случайно зашли на ферму. Мужу Тайги там что-то понадобилось, и он остановил машину возле коровника.
