Сергей Алексеев - Наш колхоз стоит на горке
Что это значит, мало кто понял. Но сельский всезнайка Федор Кукушкин тут же всем объяснил:
— Это значит, на фотографиях и в кинохронике хорошо получается.
Председатель смотрел вперед.
И вот стали делать из Натальи масштабную знаменитость. Определили ее в доярки. Ставку сделали на удой.
Корова Василиса оказалась податливой. И дело пошло. Правда, для той Василисы Прекрасной был построен отдельный коровник и кормили ее по санаторным нормам питания и даже выше; конечно, за счет всяких прочих других буренок.
Колхозный зоотехник из-за этой коровы перешел чуть ли не на казарменное положение. За все лето из Березок ни шаг ногой. Да разве только один зоотехник! В колхозе, как на судне во время шторма, был объявлен общий аврал. Все крутилось теперь вокруг Василисы и Натальи Быстровой, словно вместе они составляли солнце.
Знаменитость делали скопом. Надои стали расти.
Вскоре в известность об успехах Натальи Быстровой был поставлен район. Приехал первый корреспондент. Взял интервью. Потом слух достиг области. И опять приезжал газетный работник, а вместе с ним и фотограф. В газете появился Наташин портрет.
Лицо у нее и в действительности оказалось фотогеничным.
Председатель потирал руки. Впрочем, и все радовались восходящей славе колхоза.
Приметил Наташу столичный журнал. Поместил разворот, на котором был уже не один портрет Быстровой, а сразу несколько: «Наташа дома», «Наташа делает физзарядку», «Наташа за книгой» (вот же шельмец фотограф — Наташка вообще ничего не читает!), «Наташа и ее рекордистка» (это Быстрова вместе с коровой).
Пробудь Разумневич в колхозе дольше, наверное, и другие стали бы знаменитостями. Но через Натальину знаменитость он и сам вошел в знаменитость. Забрали его из колхоза.
Председатель пошел на повышение.
Дровоколов
Дровоколов явился в Березки с идеей развести в этом неюжном краю баклажаны.
Он довольно ловко обосновал, какое это будет от тех пока никому здесь не известных растений великое счастье для всех в Березках.
Выходило со слов председателя, что эти самые баклажаны в жизни колхоза чуть ли не решат главное дело.
Правда, старики покачивали головами:
— Да как их сеять?
— Как же ходить за ними?
— Может, земли наши к тому не очень…
— Научимся, научимся, — говорил Дровоколов. — Литературу освоим. Это же продвижение южных культур на север.
И тут же, к слову, вспоминал о великом садоводе Мичурине.
Дровоколов вообще любил увлекать идеями. По любому поводу говорил:
— Давайте заглянем в завтрашний день.
Рисовал картины заманчивее одна другой. То со строительством многоэтажных домов в Березках. То с газификацией всего района. И даже говорил о возведении в Березках собственной телестудии.
За время правления Дровоколова колхозники раз тридцать, не меньше, смотрели в завтрашний день и так привыкли к обещанным асфальтовым мостовым, газовым кухням и прочим чудесам XX века, что вдруг в один прекрасный день их родные, их дорогие, столь любимые ими Березки показались им черт знает чем. Даже стали стыдиться своих Березок.
Зато с баклажанами дело сдвинулось. Пошли на убыль в Березках земли под рожь и лен. Стали пахать под баклажаны.
Кто его знает, возможно, они и принесли бы обещанное счастье Березкам, но здесь все остановилось. То ли в области, то ли выше нашлись люди, которые задержали этот проект.
Вернулись колхозники снова ко ржи и ко льну. И очень были этому рады.
С неменьшей радостью была встречена в Березках весть и о том, что забирают от них и самого Дровоколова. Потому что чем больше колхозники заглядывали с новым председателем в завтрашний день, тем больше на самом деле возвращались в день прошлый, вчерашний.
С отъездом Дровоколова как-то стало вдруг все на свои места. И опять родные Березки кажутся всем лучшей землей на свете. Да так оно и есть и на самом деле.
Коренной
Рыгор Кузьмич Губанов до приезда в Березки на пост председателя был в областном городе директором ипподрома.
Коней он любил, толк в них понимал. Но случилась в городе у него какая-то неприятность — вот и перевели с ипподрома Рыгора Кузьмича в колхоз. Скорее всего, просто по конской аналогии, так как в самом сельском хозяйстве Губанов абсолютно ничего не понимал — путал репу с укропом.
Работа на ипподроме не прошла для Рыгора Кузьмича бесследно. С его появлением в Березках пошли здесь лошадиные клички и термины. О колхозных планах Рыгор Кузьмич говорил: «оседлаем», о срочных делах: «пустим аллюром», о необходимости что-нибудь приобрести: «заарканим».
Именами и фамилиями новый председатель колхозников не называл, а всех окрестил по-своему. Вот и появились в Березках вместо Григория Сорокина — Пират, вместо Сыроежкиной Анисьи — Гортензия, вместо Степана Козлова — Маркиз. На других он не тратил и этого.
Сельских подростков обобщенно звал «лошаки».
Деда Опенкина — «сивый мерин».
Тетку Марью — и того хлеще.
Не обошел и себя.
— Я у вас коренной, — говорил председатель.
Начинал собрания так:
— Поскольку табун собрался, разрешите открыть собрание.
Если Рыгор Кузьмич хотел кого-нибудь похвалить, говорил:
— Этот — конь с гривой.
Если ругнуть… Простите, но это не поддается печатному слову.
Обижались вначале колхозники, потом многие попривыкли. Откликались и на Пирата, и на Гортензию, и на более худшее. И лишь один бригадир Червонцев, хотя ему-то чего обижаться — он как раз ходил в тех, которые «конь с гривой», — говорил:
— Рыгор Кузьмич, осторожнее. Это не те приемы. Не те манеры.
И прямо в открытую, прямо в глаза председателю.
Что было нового и хорошего при ипподромном председателе, так это то, что увеличилось в Березках конское поголовье. Даже появился племенной жеребец Султан. Правда, заплатили за него огромные деньги.
В другом колхоз не изменился. Стоял на месте. Ни вперед, ни назад не двинулся.
Недолго пробыл в Березках Рыгор Кузьмич. Говорят, к его уходу был причастен Червонцев. Возможно, это и так.
Забрали Рыгора Кузьмича по-тихому. Без повышения, без понижения. Просто — в соседний колхоз.
«Ватерлоо»
Из всех председателей временных самым временным оказался в Березках Николай Семенович Лапоногов. Процарствовал Николай Семенович в колхозе, как Наполеон при втором восшествии на престол, ровно сто дней.
Лапоногова в Березках знали еще до прихода к ним в село. Был он до этого председателем колхоза «Передовой». Колхоз развалил.
Его бы вообще подальше от дел колхозных. Но в районе почему-то решили Лапоногова поддержать. Нет бы сменить начальство — решили сменить колхоз. Вот и рекомендовали его в Березки.
Как известно, председателя избирают на общем колхозном собрании. Так было и тут.
Однако, несмотря на рекомендацию к ним Лапоногова, в Березках решили за нового председателя не голосовать.
Даже дед Опенкин как бы от имени всех заявил:
— Не допустим!
И действительно, не допустили. Провалили его на собрании.
После голосования бригадир Червонцев сказал:
— Ватерлоо.
Сельский всезнайка Федор Кукушкин тут же всем объяснил, что Ватерлоо — это название маленькой деревушки в Бельгии, возле которой в 1815 году был разбит французский император Наполеон.
Узнали в районе — а люди там были жалостливые, — что их кандидат не избран, забили тревогу, нашли какой-то недостаток в проведении собрания, короче, придрались и предложили колхозникам переголосовать.
На новое собрание приехал из района специальный представитель.
Представитель говорил горячо. Находил в Лапоногове массу достоинств. Народ заколебался. Прежней общей решительности уже не было. Голоса распались, и надо же: как раз на две равные половины.
Представитель забегал тревожно глазами по залу, стараясь найти хоть еще одного, кто поднял бы руку «за».
Тут и попался ему Опенкин.
Представитель сразу пошел в атаку:
— А что же вы, товарищ дед, «против»? Что вы имеете против товарища Лапоногова?
Понимает Опенкин, что вопрос обращен именно к нему, а главное, сидит дед так, что ни за чью другую спину не спрячешься.
Решил старик прибегнуть к хитрости.
— Да я что… Я ничего… Рука у меня болит, — нашелся старик и тут же показал на свою правую руку.
— А вы левой, товарищ дед, левой, — наседал гость из района.
Так и не отбился Опенкин. Короче, поднял он руку, и Лапоногов стал председателем.
— Вот тебе и твое Ватерлоо, — говорили колхозники после собрания бригадиру Червонцеву.
