Жанакаит Залиханов - Горящие сердца
Валя опустила голову. Вид у нее был такой печальный, что и камень бы посочувствовал. У Ариубат, как известно, сердце совсем не каменное, ей было очень жаль Валю.
— Скажите, что вам нужно, я постараюсь помочь.
— А вы ему кто?
— Мы с ним друзья, учились в одном классе. Он секретарь комсомольской организации, а я работаю в библиотеке.
Валя оживилась.
— Значит, вы и есть та девушка, которая работает в библиотеке?
—Ну, конечно!
— Назир о вас много рассказывал и очень хвалил.
— Скажите, пожалуйста, какая нам слава! — усмехнулась Ариубат.
— Я должна этим же автобусом вернуться, — немного смущаясь, сказала Валя. — Я работала здесь, у вас в горах. Мы познакомились с Назиром. Мне очень нужно его увидеть, понимаете? Завтра я уезжаю в Москву.
— Я могу только передать, если что-нибудь нужно...
— Спасибо. Я напишу записку, хорошо?
— Хорошо, пойдемте ко мне, отдохнете у нас и напишете.
— А сколько стоит автобус?
— Полчаса.
— Тогда надо спешить. Может, я его в Нальчике встречу.
— Может быть. Ну, идем на почту, я дам вам бумагу, конверт.
Записку Валя написала быстро.
— Вот, передайте. Скажите, Валя оставила, он поймет. Очень нужно было встретиться, да, видно, не судьба.
— Валя, зайдем все-таки к нам, наш дом рядом. Надо поесть на дорогу, — пригласила еще раз Ариубат, но в это время автобус дал сигнал отправления.
Валя попрощалась и уехала...
Да, не судьба была им увидеться ни в ауле, ни в городе, ни по дороге. Может, оно и к лучшему?
Назир, во всяком случае, бесконечно рад и письму, и тому, что Валя оставила ему свой адрес. Он читает и перечитывает письмо, забыв об Ариубат. А она смотрит на него и от всей своей доброй души радуется тому, что узнала сегодня.
6. ЛАРИСА И ДРУГИЕ
Адемей молит небеса о том, чтобы продержались осенью солнечные дни. Несмотря на все его заклинания и мечты, дуют холодные ветры и льют дожди. Осталось неубранным некоторое количество сена. Немного, но осталось. И, как будто назло Адемею и Салиху, — у их зимнего пастбища.
— Ничего, Салих, — бодрится старый чабан. — Это нам испытание. Но мы его выдержим.
Салих огорчен сверх меры. Он краснеет и бледнеет при мысли о нескошенном сене.
— Сена не будет — ничего и не получится, как ни старайся.
— Получится. Будем сено беречь, на пастбище подножного корму пока хватает.
Адемей выходит из коша. Салих за ним: не случилось ли чего с отарой. Вроде бы ничего не слыхать, только дождь льет себе да льет, как из ведра. Вокруг овчарни, по временам отряхиваясь, ходит бдительный Бёрюкес. Чабаны возвращаются в кош, усаживаются поближе к очагу.
— Просвета не видать, Салих?
— А! — машет рукой Салих. — Небо, наверное, прохудилось, я такого ливня в жизни не видал.
— Да, не вышло по-нашему. Жаль!
— А знаешь, Адемей, о чем я думаю?
— Скажешь — буду знать.
— Такие овцы нам не годятся.
— Это почему?
— Потому что они не для наших гор.
Адемей не отвечает. Делая вид, что поправляет поленья в костре, он пытается сообразить, к чему клонит Салих. Непонятно, чем овцы не хороши. Наконец старик решается высказать свое недоумение вслух:
— Как это не годятся для гор?
Салих обхватывает руками колени и тоже некоторое время молчит. Потом говорит негромко:
— Конак побывал в Москве и с тех пор каждый разговор, к месту и не к месту, начинает словами «Когда я был в Мескуа...» Вот и я съездил на курсы в Нальчик и все вспоминаю, что я видел там.
— Да брось ты! Чего стесняешься, я над тобой смеяться не стану. Ты парень знающий, не то что я.
— Наши овцы степной породы. Для степи они хороши. И приплод дают большой, и шерсти много, и сами здоровые, когда живут там. А у нас погода неустойчивая, много дождей. Почва каменистая. От сырости у овец преют копыта, они их легко сбивают об камни, хромать начинают, истощаются. В ранки грязь попадает, всякая зараза. От таких животных ни приплода, ни шерсти, ни мяса. Вот я и говорю, что овцы наши не для гор.
Адемей и сам все это знает. Хромых овец хотели летом содержать отдельно. Намучились с ними так, что вовек не забудут. Траву рвали для них руками, косили по склонам холмов, листья с деревьев собирали. Ветеринары с ног сбились. Труд не пропал даром, но хромых овец и сейчас немало.
— Веришь, Салих, я когда вижу хромую животину, душа болит! Хочется отвернуться и пройти скорей мимо, жалко очень. А какой выход?
— Выход, например, такой: перегнать отары на равнинные участки. Или надо разводить породу особую, горную.
— Первое, насчет равнины, я не одобряю, а второе не понимаю.
— Почему перевод на равнину не одобряешь?
— Там холодно зимой. Нужны теплые кошары.
— Построим.
— Сказать легко, сделать трудно, Салих. Да там и леса нет, строить не из чего.
— Отсюда привезем.
— Ну, джигит, это еще трудней!
— Эх, Адемей, и то нехорошо по-твоему, и это плохо. А что делать?
— Погоди, а что ты толковал еще-то?
— Что толковал? Что породу надо улучшать.
— Ну что же, это, может, и верно.
— Надо только породу умело выбрать. Чтобы была привычная к горам, с хорошей шерстью и плодущая.
— Бог мой, кто же станет против этого возражать, Салих! Ты только отыщи такую породу, а уж все прочее я могу взять на себя.
— Надо с зоотехником посоветоваться. И с Азаматом. Только ты, Адемей, не противься.
— Нет, зачем? Только не говори, что надо с гор уходить, мы едва здесь наладили все.
Поговорили они до полуночи. А дождь все лил. Салих то и дело выходил посмотреть на овец — как они там.
Дождь стих только к утру. Адемей уловил это своим чутким ухом: редкими стали удары дождевых капель о крышу. Старик хотел было встать, но чуть не вскрикнул от боли — так вступило в поясницу. Адемей потянулся за буркой и тут заметил, что постель Салиха пуста. «Наш пострел и тут поспел», — подумал старый чабан не без чувства благодарности к молодому напарнику, а потом, держась за поясницу, вышел из коша.
Холодно, все кругом напиталось водой. Идешь по траве, под ногой хлюпает, как будто ручей переходишь вброд. Подымая лапами брызги, бежит к Адемею Бёрюкес. Пастух ласково треплет пса по мокрому загривку.
— Как отара, Салих? — спрашивает Адемей подошедшего товарища.
— Все в порядке, Адемей!
— Ну, слава аллаху! — Адемей запрокидывает голову и долго смотрит на небо. — Погода вроде налаживается, а, Салих?
— Подождем до вечера, тогда будем говорить, — улыбается Салих.
— Это верно.
Бёрюкес с лаем несется вниз по тропе. Уж не своих ли кого завидел? Нет, это он лает на каких-то незнакомых людей, что идут мимо по дороге.
Осенние дожди поломали и планы строителей ГЭС, особенно туго пришлось тем, кто работал на канале, — укладывать камень и бетонировать в дождь невозможно. На других участках было легче. Асхат же места себе не находил при мысли о том, насколько пострадает порученное ему парткомом дело. Строители канала в соревновании все время шли впереди, теперь как бы не отстать. Не болела душа у одного лишь Шамиля, он полеживал себе на койке, покуривал да прикладывался к бутылке. Чего волноваться понапрасну — дождь есть дождь, его переживаниями не остановишь.
Едва погода прояснилась, бригада Асхата двинулась на канал.
— Дружней, братцы, не то прокладчики труб перегонят нас! — подбадривает ребят Асхат.
— Не поддадимся! — за всех отвечает Башир. — На два часа после смены будем оставаться, наверстаем.
— А что? Так и сделаем, — подхватывает Хусей.
— Молодец, Хусей, даром что молодой строитель! — оборачивается к нему Башир и тут замечает Ларису, которая шагает рядом с Хусеем.
В рабочем комбинезоне она похожа на мальчишку, и это ей очень идет. Башир, а за ним и Шамиль присоединяются к Ларисе и Хусею. Некоторое время идут молча, но скоро Шамиль не выдерживает:
— Лариса, ты знаешь, что нынче работаешь со мной?
— Нет, не знаю. Хусей сказал, что я с ними буду работать.
— Верно, — это Башир вмешивается в разговор. — Раствор таскать — не женское дело.
Лариса смотрит на него с благодарностью, и взгляд ее красноречивее всяких слов, но Шамиль не отстает:
— Тогда мы с тобой вдвоем будем работать, а Хусей пусть таскает раствор.
Он просительно поворачивается к Баширу. Тот пожимает плечами:
— Это Асхату решать,
— А я на каменщика учусь, и от Башира не уйду, — улыбается Хусей.
— Подумаешь, велика наука! — кипятится Шамиль. — Как будто горцу надо учиться, как положить камень на камень.
— Камень на камень положить я и до прихода на стройку умел, а специальность — дело особое.
— Тут тебе не школа — работать надо! — Последние слова Шамиль произносит чуть ли не шепотом.
