Михаил Колесников - Изотопы для Алтунина
Букреев и Пчеляков помогли Сергею прояснить до конца то, над чем он ломал голову с того самого дня, как перешел работать на уникальный гидропресс.
После этой никем не запланированной, нигде не предусмотренной дискуссии в сквере Алтунин стал все чаще встречаться с Букреевым и Пчеляковым за пределами своего цеха. Вместе бывали в Доме культуры, на стадионе, в молодежном кафе. Да и жена Букреева Люся оказалась гостеприимной хозяйкой. Вскоре к ним пристал Носиков, потом Тошин. А однажды в выходной домой к Алтунину нагрянула вся бригада, и он всех снимал на кинопленку; заставлял позировать, каждый раз подчеркивая смешное в характере или привычках. Фильм «Вот такие мы и есть» получился настолько забавным, что его даже демонстрировали и в других бригадах.
Киносъемочными аппаратами обзавелось еще несколько человек, возник самодеятельный кружок кинолюбителей. А у Сергея добавилась еще одна нагрузка — обучать каждого искусству съемки. Увлечение это у ребят с гидропресса оказалось сильным и длительным. Пчеляков усердно переводил кинопленку на свою невесту Дину: «Дина у станка», «Дина на занятиях в спорткружке», «Дина— участница художественной самодеятельности». Должно быть, добрая половина его получки уходила теперь на кинопленку, а он только отшучивался:
— Хотел снять еще фильм — «Дина и ее мама», но мама сразу же перешла к делу: «Нечего девчонке голову морочить, пора жениться». Как говорят англичане: nod is as good as a wink to a blind horse — намек ясен.
Иногда они всей бригадой отправлялись в тайгу. Плыли по сибирским рекам. Вытащив байдарки на песок, сидели на камнях и глядели поверх макушек лиственниц в синее-синее небо.
Ко всем чертям железо! Всякое: и горячее и холодное. Долой с души окалину! Забыты на время все заводские проблемы и даже привычные эти слова: технология, автоматизация, механизация... Живут же люди без них — без нервной тряски, без предельно сжатых сроков, без каждодневных взлетов и падений! Здесь мир поэзии!
У таежного костра Носиков прочитал однажды странные стихи Уитмена — сплошное перечисление вещей и явлений, а в совокупности все это воспринималось как своеобразная опоэтизированная философия. И Алтунин долго после того бормотал себе под нос:
— Погляди, вон вигвам, вон тропа и охотничья хижина, вон плоскодонка, вон кукурузное поле, вон вырубка, вон простая изгородь и деревушка в глухом лесу... Погляди, вон многоцилиндровые паровые печатные станки и электрический телеграф, протянувшийся через континент... Погляди, мощные и быстрые локомотивы отправляются в путь и свистят, вздыхая на бегу... Погляди, а вон это я бреду по штатам, появляюсь то в поле, то в лавке, слоняюсь, всеми любимый, в обнимку с ночью и днем...
Тут угадывался знакомый Алтунину ритм, будто поэт ковал слиток своей поэмы. Это был ритм давней и далекой жизни: так думали сто лет назад. А звучало по-современному.
У сибирской тайги тоже были свои ритмы, свои вещи и явления, которые можно было бесконечно называть, не раскрывая их внутреннего содержания: желтый ягель, как опара; зыбкие, как холодец, болота; сосна, сваленная бурей; темнеющие чащи, глубокие пади; солнечные пятна песка; тетерева и глухари в кедровнике; каменные осыпи; натеки теплой смолы; хрусткие ветки и запах вереска; капли росы с бересклета; сочная темная хвоя; далекий бор в синей дымке; желтогрудая синица, перепархивающая с ветки на ветку; безлесные вершины горных хребтов; писк бурундуков; гряда красноватых скал; широкие, похожие на лопухи, листья кукольника; ярко-розовые цветы кипрея; бородатый лишайник, свисающий с деревьев; светло-зеленые лиственницы; колонны осиновых стволов; зеленая таежная вода; ярко зеленеющий лес на отдаленном горном склоне; ложе прозрачного ручья, забитое темно-серыми округлыми валунами; тесно стоящие плечом к плечу сопки...
Тут не было места человеческим тревогам, извечным желаниям человека быть первым во всем и всегда. Здесь жизнь спала, медлительно совершая годовые циклы.
Алтунин мог спокойно лежать на прохладной траве, думать о Кире, грезить о звездных кораблях. Он мог так же спокойно бродить по тайге и размышлять о чем угодно. Или подняться на перевал и дышать резким, пронизывающим ветром. Покой был разлит вокруг, покой и солнечная тишина.
Но странное дело, и Алтунин, и все остальные даже здесь, среди пихт и сосен, говорили о ковке. Покоя не было в их душах. Они слишком глубоко вошли в заводскую жизнь. И здесь только переосмысливали ее, придавая ей еще большую значимость. То был их взлет, когда вдруг начинаешь понимать и прошлое, и настоящее, и будущее, когда лукавые мелочи повседневности отлетают от тебя, как «угар» от слитка. Ты как бы начинаешь видеть корень всего: человек живет не для себя, а для людей, и весь он принадлежит им. Что есть ты в потоке бытия? Какую бы гордыню ни носил в своей груди, ты живешь для народа и не жди от него похвалы, старайся не ради похвал. Только в таком бескорыстии значимость твоего существования. С достоинством пройди сквозь победы и поражения, не ища уединенной внутренней свободы. Тому, кто с народом, она не нужна...
Все это они открывали друг другу у вечерних костров. И если даже Алтунин рано или поздно должен будет уйти и уйдет из бригады, все это не исчезнет из их жизни, — в это он верил твердо.
15Из больницы Скатерщиков вышел бледный, осунувшийся, но задора не утратил. Зашел в прессовое отделение, окинул хозяйским взглядом пролет, спросил у Сергея:
— Ну как, справляешься? Слышал, вроде впустую куете?
— Почему же впустую? Ковали опытные валы.
— Ну и что?
— Все в ажуре. Дело не в нас, а в мартеновцах.
— Тогда чего же вам надрываться — пускай мартеновцы опыты ставят.
— А мы валы больше не куем... Пока. Вот оборудуют в мартеновском вакуумную камеру, она выдаст сталь высокого качества — снова начнем. А сейчас выполняем другие заказы, помельче.
— Ну-ну, мельчите...
Скатерщиков рассчитывал, конечно, на восторженную встречу в бригаде: ведь он считал себя пострадавшим за общее дело. Да и Сергею казалось, что ребята обрадуются своему законному бригадиру. Но ничего такого не произошло. Встретили Скатерщикова довольно-таки сухо: ни о чем не расспрашивали, не пригласили даже на очередную вылазку в тайгу. Это пришлось сделать Сергею.
— Мы тут собираемся в субботу и воскресенье на байдарках по реке погулять. Присоединяйся...
— Не могу позволить себе такую роскошь, — солидно отказался Скатерщиков. — Пока лежал в больнице, дел поднакопилось.
Какие это были дела, он не сказал, и Сергей не стал расспрашивать.
— Как знаешь. Когда намереваешься бригаду принять?
— Вот когда придет время ковать настоящий вал из стосорокатонного слитка, тогда и приму. Сейчас беру отпуск, мне положено. Не хочется силы тратить на все эти случайные поковки.
— Куда едешь?
— Да никуда. Здесь буду... драться за свой электросигнализатор. Если не раздумал — помоги.
— Чем могу — помогу. Читал в бюллетене о проекте Карзанова?
— Читал.
— Так вот, я слышал, что главный инженер Лядов хорошо относится к этому проекту. Другие инженеры — тоже.
— Я еще слышал, будто саму идею применить здесь у нас изотопы ты ему подал?
— Такими идеями технические журналы набиты от корки до корки.
— Мало ли что... Ты и не нужен Карзанову как мыслитель. Ты ему нужен для другого. Попомни: он на всех совещаниях тебя вперед себя выставлять станет. Мол, рабочий выдвинул идею. Ты ему нужен как таран. Было такое тупое орудие в древние века: им в осажденных крепостях дубовые .ворота вышибали.
— Читал.
— Карзанову нужен твой рабочий авторитет. Он даже соавторство предложить может.
— Уже предлагал.
— Вот-вот, — воодушевился Скатерщиков. — И ты, конечно, отказался?
— Само собой.
— Зря: идея-то ведь твоя! Впрочем, от этого для Карзанова мало что меняется. Все равно он будет на тебя опираться, и хочешь ты того или не хочешь, окажемся мы с тобой в двух противоположных лагерях.
— Почему же в противоположных? Ах, да, совсем забыл: конкурентоспособные варианты.
— Именно так, Сергей Павлович.
Алтунин слушал и удивлялся.
— Откуда в тебе это... дермецо? — спросил он, не скрывая своей досады.
Скатерщиков рассмеялся:
— Чудак ты, Алтуня. Да у Карзанова твоего точно такой же принцип, как у меня: цель оправдывает средства. Почему же ты осуждаешь меня и не осуждаешь его?
— Не кривляйся. Давай разберемся во всем по порядку. Проект Карзанова намного выше твоего. Тенденцию времени Андрей Дмитриевич уловил лучше тебя. Это раз. Во-вторых: зачем ему мой авторитет? Пока ты лежал в больнице, Карзанов приобрел такой авторитет, какой мне и не снился: он с помощью своего изотопного метода провел тончайший анализ выплавки стали. И представь себе, даже Мокроусов сделался теперь поклонником изотопов. Ну, а в-третьих, не превратишься ли ты сам в то самое тупое орудие, если вопреки здравому смыслу зачислишь себя в какой-то там противоположный лагерь? Пойми: здесь не игра самолюбий, а серьезное дело — автоматизация свободной ковки! Ты прав в одном: я не мыслитель. Но если Карзанову потребуется мой практический опыт кузнеца, не раздумывая войду в исследовательскую группу.
