Александр Бусыгин - Избранное
Сергей Петрович на секунду опешил и с тревогой подумал: «Ничего, значит, у меня с ней не выйдет». Но Паша, приоткрыв калитку, выглянула из нее радостная и улыбающаяся и сказала многообещающим топом:
— Послезавтра в отпуск иду — потолкуем как следует. А пока, Сережа, спокойной тебе ночи.
…Все эти дни Сергей Петрович много и с любовью думал о Паше. Вчера, когда озеленяли переулок, он около своей хаты вырыл на одну ямку больше, чем было намечено по плану, и решил, что и дворик свой он озеленит, но посеет не траву, а цветы. Он знал, что Паша любит цветы и ей нравится, когда на улице посажено много деревьев.
3За окном — звонкий солнечный день.
Но в комнате стояла хмурая, настороженная тишина.
«Сколько же сейчас будет времени?» — захотелось узнать Сергею Петровичу. Он вяло, ухватился левой рукой за спинку стула, правой уперся в подоконник, но тотчас застонал от тупой боли, пронизавшей все тело; стал на ноги и понял, что идти надо осторожно, иначе упадешь.
Ходики висели над столом. Стрелка остановилась на семи часах. Гирька, натянув цепочку и наклонившись набок, стоила на тарелке, придавив куски нарезанной колбасы.
На столе рядом с тарелкой лежал хлеб, завернутый в газету.
Часы Сергей Петрович всегда заводил перед уходом на работу. И со стола убирал сейчас же, как только заканчивал еду.
«Часы не завел… На столе безобразие», — укоризненно подумал он.
Колбаса и хлеб напомнили ему, что ни вчера вечером, ни сегодня утром он ничего не ел. Сергей Петрович откусил кусочек колбасы — горькая, как полынь. Попробовал хлеб — тоже горький. Держась левой рукой за стол, он налил из маленького жестяного чайника в кружку воды. Выпил половину, остановился передохнуть — во рту попрежнему горечь. Выпил всю кружку, но горечь не прошла.
«Капель бы мятных!.. Дома нет, а до аптеки, пожалуй, не дойду…»
Ноги у Сергея Петровича отекли и отказывались держать его. Надо было ложиться в постель. Кровать стояла у противоположной стены, в углу. Робко передвигая ноги и расставив руки, он начал осторожно отходить от стола…
Исходил на своем веку Сергей Петрович немало. Трудные у него были переходы. До революции дорога на завод не была замощена, и ее пересекал огромный овраг; мост через него перекинули только в тысяча девятьсот двадцать первом году.
Осенью, когда от частых дождей дорога расплывалась, а по дну оврага широким мутным потоком шумела вода, Сергеи Петрович вставал на час раньше и делал, обходя овраг, лишних два километра. А если задерживался дома, то шел напрямик… Шел через грозный поток, ежесекундно пытавшийся опрокинуть его…
Сегодня путь от стола показался самым долгим и самым трудным. Добрался Сергей Петрович до кровати, все время идя вдоль стены, упираясь в нее ладонями и ежеминутно отдыхая. Обессиленный, присел он на кровать, посмотрел перед собой: стол, ходики, сундук — качаются и плывут к нему. Сергей Петрович положил голову на подушку, фуражка скатилась на пол. Напрягая последние усилия, он поднял на кровать ноги и с облегчением вытянулся.
«Как же это меня сразу скрутило? — подумал Сергей Петрович. — Вчера работал, а сегодня лежу, как чурбак».
Он забыл, что и вчера, и позавчера, и три дня назад его беспокоил кашель, во время работы он часто и сильно потел, а вечерами, ложась в постель, чувствовал, как все его тело охватывало ознобом. Он старательно, с головой, укрывался одеялом. Но если бы он сейчас и вспомнил об этом, все равно не поверил бы, что болезнь у него началась не сегодня.
«А вдруг умру? — внезапно пришла ему в голову тревожная мысль. — Умру, как пес в конуре?»
Сергей Петрович вспомнил старика-плотника Андрея Семеновича Филимонова, что жил на краю Кривого переулка и умер незадолго до империалистической войны.
Он так же вот, как и Сергей Петрович, заболел неожиданно и серьезно. Родных плотник Филимонов, исколесивший в поисках счастья губернии и уезды царской России, всех порастерял и доживал век бобылем. Если бы Филимонов не ухитрился перед болезнью взять у хозяина часть денег вперед, он так бы и сгнил на кровати. Хозяин, решив, что плотник обманул его, пожаловался в полицию. К Филимонову пришел городовой и, увидев его лежащим на кровати, закричал:
— Эй ты, пьяница! Живо поднимайся!
Филимонов не пошевелился. Он был мертв, и от него уже шел нехороший запах…
«… Вот и я один лежу. Кто придет ко мне? — Сергей Петрович застонал и повернулся на бок. — Нет у меня родных».
Была у Сергея Петровича красивая и здоровая жена. Бабка-знахарка Шелопутиха сделала ей аборт. Десять лет после этого мучилась жена: всех знахарок обошла, два раза в больнице лежала — не вылечилась, умерла.
Были у Сергея Петровича три сына. Двое старших, Николай и Степан, ушли с Красной гвардией и не вернулись. Степана в Тихорецкой захватили белые в плен и повесили, а Николай погиб в астраханских песках.
Младший сын Алеша жил вместе с отцом, а потом женился и уехал с женой в Москву и присылает по одному письмишку в год.
«… Напрасно жена ни одной девочки не родила, — пожалел Сергей Петрович. — Дочки нежнее сыновей. Дочка бы меня не бросила… Если с Пашей распишемся в загсе, скажу ей, чтобы она обязательно девочку родила…» — Сергей Петрович снова повернулся на спину, и сразу все его тело приобрело какую-то необычайную легкость и — словно куда-то провалилось вместе с кроватью.
…На Кривой переулок надвигались сумерки. Кто-то мимо самого окна гнал коз и громко ругался:
— Повадились отставать от стада… Ходи по улицам, разыскивай вас, чертей!..
Потом закричали мальчишки, звонким «ура» приветствуя вспыхнувшие в переулке электрические фонари. Сергей Петрович все это слышал, но открыть глаз не мог. Он лежал на спине и тяжело стонал, изредка облизывая горячие губы.
Пришло утро. Как и вчера, в переулок врезался торжественный гудок и загудел властно и требовательно. Но Сергей Петрович подняться не мог. Сколько он ни напрягал усилий, отяжелевшие ноги не хотели отрываться от постели.
«Отработался», — подумал Сергей Петрович. Слезы скатились на его впалые щеки, обросшие жесткой рыжей щетиной. Ему стало жаль себя, и случилось то, чего с ним никогда не бывало: Сергей Петрович Дымов заплакал…
Плакал он долго и беззвучно, а хотелось закричать сквозь слезы во весь голос, чтобы в Кривом переулке узнали, что Сергей Петрович жив и умирать не хочет.
«Нет у меня родных… и Паша не идет…»
Немного успокоившись, Сергей Петрович задремал.
А когда на заводе прогудело три часа, он с трудом поднялся, уселся на кровать, свесив ноги и уронив голову на грудь.
Сергею Петровичу сильно хотелось пить. Однако идти к столу, где стоял чайник, он не решался.
«Упаду… лучше перетерпеть…»
Терпеть было трудно: во рту пересохло, в горле застрял комок и затруднял дыхание.
В коридоре послышались чьи-то торопливые гулкие шаги, затем загремела щеколда, и через секунду над самым ухом Сергея Петровича раздался густой бодрый голос:
— Здравствуй, юноша! Заболел, что ли?
Сергей Петрович вскинул голову и, безразлично посмотрев на человека, ничего не ответил.
— Ты, видно, здорово заболел?
— Воды, — хрипло отозвался Сергей Петрович.
— Это можно. Где она у тебя? — заторопился гость.
Сергей Петрович показал глазами на стол.
Когда гость поднес к его губам кружку, он отхлебнул пару глотков, внимательно и пристально посмотрел на него и подумал: «Как будто, Егор Иванович».
Он не ошибся. Это действительно был Егор Иванович Скуйбеда — парторг кузнечного цеха.
— Ну, пей, пей, — улыбнулся Скуйбеда. — Не узнал, что ль, меня?
— Узнал, — слабо ответил Сергей Петрович.
— Что же это ты так распаялся? — Скуйбеда присел на край кровати и обнял Сергея Петровича легонько и ласково. — А наш цехком надумал сегодня записать тебя в прогульщики. Пришел согласовать ко мне. Я прекратил это. Думаю, не может быть, чтобы наш кадровик Сергей Петрович Дымов стал прогульщиком. Сейчас вот прямо с работы и к тебе. Доктор был?
— Нет.
— В больницу тебя надо отвезти.
— Не хочу в больницу.
— Как же так не хочешь? Ты — вон какой рыхлый.
— Какой есть, — обиделся Сергей Петрович.
— Ну ладно, лежи дома. А доктора я к тебе пришлю.
— Доктора можно, — согласился Сергей Петрович.
— А есть кто-нибудь, чтобы присматривал за тобой?
— Родных у меня нет, а знакомые… — Сергей Петрович запнулся и испытующе посмотрел на парторга. Лицо парторга улыбалось приветливо и располагающе. — …есть у меня знакомые… Паша Щербинина.
— Где она живет?
— На нашем переулке. Тридцать седьмой номер.
— Ну, вот что, — Скуйбеда поднялся с кровати, — поговорить с тобой мы еще успеем. Сейчас я за доктором схожу и Паше сообщу. А ты лежи смирно.
