Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
— Подумаешь — телегу укатили! — фыркнул Филька. — Это каждый год бывает. Что тут такого? И ребятам ничего не будет. Подержат их ночь в сарае, а утром поругают и выпустят. А вот ежели телегу в пруду найдут или еще где — это уж не забава. Всыплют тогда артельщикам по первое число! Соображаешь?
— Ну и жлоб ты! — покачал головой Уклейкин. — Чего только придумал!
Понатужившись, Филька и Семка столкнули ковшовскую телегу в пруд, сплошь заросший зеленой ряской.
Рессорную тележку Кузьмы Шмелева они пригнали к дому вдовы Карпухиной и привязали веревкой к крыльцу. В деревне все знали, что старик частенько захаживает к молодой вдове.
Дроги Якова Глухова мальчишки нашли на высоком берегу, над омутом. Перевернув дроги вверх колесами, они вытащили чеки, сняли колеса с осей и одно за другим спустили с обрыва вниз. С тяжелым звучным плеском колеса разбили черную гладь омута и, как поплавки, закачались на воде.
Наконец добрались до ереминской телеги. Разохотившийся Уклейкин предложил сбросить ее в реку.
— Что-нибудь поновее надо, — заметил Филька и, сняв с пояса одноручную пилу, принялся подпиливать ось.
Приятель обомлел:
— Это уж ты чересчур... За такое по головке не погладят.
— Балда! Лоб чугунный! — фыркнул Филька. — Не твоя ж голова в ответе. Пусть артельщики плачутся... Пили́ вот.
Но Уклейкин продолжал упрямиться:
— На темное дело подбиваешь.
— Струсил, сума переметная! А зачем я тебе рубль чистоганом выложил?
— Оси за рубль подпиливать — такого уговора не было. Если хочешь, плати еще два целковых.
— Да я тебе рожу растворожу! — пригрозил Филька. — Зуб на зуб помножу!
Уклейкин отскочил в сторону.
— Будешь драться — три запрошу. А то и пять... Ось-то все равно подпилена. Я ведь могу и рассказать кому...
Филька понял, что сейчас ссориться с приятелем ему никак нельзя.
— Ладно, выжига! — согласился он. — Еще полтинник набавлю. Пей мою кровь!
— Сам выжига!.. Полтора целковых — последняя цена. И весь разговор.
Мальчишки долго торговались и наконец сошлись на том, что Филька платит приятелю еще один рубль и уступает на две недели в безвозмездное пользование футбольный мяч, а Уклейкин хранит на всю жизнь гробовое молчание про то, что было сегодняшней ночью.
Подпилив две оси и одну оглоблю, мальчишки разошлись по домам.
Утром Никита Еремин, Илья Ковшов, Шмелев и Глухов разыскали свои телеги.
Но то, что они увидели, превзошло все их ожидания.
Рассвирепевший Глухов заявил, что он своими руками выпорет всех озорников, сидящих в сарае, и навек отучит их устраивать такие безобразия.
— Зачем же своими! — остановил его Никита Еремин. — Свершим все по закону. Пригласим свидетелей, представителя власти. Актик составим. Тем более, что улик вполне достаточно. И телеги пока трогать не будем — как-никак вещественное доказательство.
Мужики согласились с Ереминым.
Один лишь Кузьма Шмелев попросил не вмешивать его в эту историю. Он быстро отвязал свою телегу от крыльца вдовы Карпухиной и задами, хоронясь от любопытных глаз, потащил ее к дому.
— Кузьму можно и не вмешивать, — засмеялся Еремин. — Дело у него щекотливое.
Мужики подняли на ноги председателя сельсовета Горелова, собрали родителей «артельщиков», что сидели в сарае под замком, и повели их к телегам.
— Радуйся и веселися! — ласково сказал Никита Еремин, подводя Горелова к пруду, в ржавой воде которого торчала телега Ильи Ковшова.
Из омута мужики долго вылавливали намокшие колеса и тащили их по обрыву вверх, к перевернутым дрогам.
Но особенно поразили мужиков подпиленные оси и оглобли ереминской телеги.
— Это уж не потеха ради праздника, а чистое хулиганство! — покачал головой Василий Хомутов, внимательно рассматривая подпиленные оси.
— Вот-вот! — согласно закивал Еремин. — Так дальше пойдет — и лошадь вилами могут пырнуть, и дом подпалят, и дверь в амбаре высадят.
— Это кто же дошел до такого разбоя? — спросил Егор Рукавишников. — Наши парни с пьяного угара или пришлые какие? — И он осведомился у Горелова, какие принимаются меры к розыску хулиганов.
— Разберемся! Найдем следы! Сегодня же найдем, — ответил председатель. — Милицию из города затребуем.
— Что там милиция! — вздохнул Никита Еремин. — Они и без того в сарае у меня сидят. С поличным вчера захватили. Пойдемте, покажу!
Он привел мужиков к сараю, открыл замок и распахнул ворота:
— Вот они, голуби сизокрылые!
Сжавшись от утреннего холодка и прильнув друг к другу, мальчишки сладко спали на сене.
Первым открыл глаза Афоня Хомутов.
Он быстро вскочил, смахнул прилипшие к рубахе сенины и виновато взглянул на отца.
Лицо у Василия побагровело, на скулах выступили тугие желваки. Потом он медленно расстегнул широкий лоснящийся ремень. В тишине отчетливо звякнула железная пряжка. Сложив ремень вдвое, Василий молча кинул сыну на открытые ворота.
Афоня, втянув голову в плечи, медленно зашагал к выходу.
— Дядя Вася, не надо! — бросился к Хомутову Степа, — Я все объясню... Не виноват...
Он не договорил — Илья Ефимович схватил его за руку и потянул к себе:
— Вот как! Вы еще и святы! Может, и ты не виноват?..
А кругом мужики уже расправлялись со своими сыновьями. Стегали ремнями, драли за волосы, кричали на них, грозили. Горелов, как веником, хлестал Митю рыжим брезентовым портфелем. Егор Рукавишников, расстроенный не меньше Шурки, таскал сына за уши и все приговаривал, что Шурка зарезал его без ножа.
— Ну что же вы? — выкрикнул Степа, не в силах унять охватившую его противную дрожь. — Лупцуйте! Чего от других отстаете?
— За такое не лупцевать... голову оторвать надо, — сквозь зубы процедил Илья Ефимович. — Будь ты мне родным сыном, я бы с тебя три шкуры спустил. А ваше благородье тронуть не смей. Зараз жаловаться побежишь! — Он брезгливо оттолкнул племянника, вышел из сарая и направился к дому.
Степа с недоумением посмотрел ему вслед. Потом догнал его и глухо спросил:
— Может, мне из вашего дома уйти? Вы прямо скажите.
— А это уж как знаешь, племянничек дорогой! Сам смекай— не малолетка, — не замедляя шага, сухо бросил Илья Ефимович.
Все утро Степа провел на огороде у Ковшовых, стараясь не попадаться никому на глаза. Здесь его и разыскала Таня.
Встревоженная и заплаканная, она рассказала, что дядя сильно разбушевался и кричит на весь дом, что Степка стал первым хулиганом в Кольцовке, опозорил семью Ковшовых и он, Илья Ковшов, ничего не может с ним поделать.
— Ой, Степа! — всхлипнула вдруг Таня. — Не любит тебя дядя Илья. Совсем ты чужой в доме...
— Уйду я... в сапожники... теперь уже твердо, — мрачно заявил Степа.
Таня расплакалась. Вот и опять она останется одна с дядей1 да с Филькой. Снова тяни лямку, ухаживай за поросятами, мой полы. Пожалуй, и в школу ей не удастся пойти.
— Ладно, будет тебе! — принялся утешать сестру обескураженный Степа. — Я еще пока никуда не ушел. Ты лучше покорми меня.
Пробравшись во вторую половину дома, Степа поел вчерашних щей, попил молока, потом отоспался и к вечеру направился к Рукавишниковым — надо было навестить Шурку,
Приятеля он увидел в переулке. Вместе с отцом Шурка пилил дрова. Острозубая пила с хрустом врезалась в сухой березовый кряж, брызгала розовыми опилками.
Увидев Степу, Шурка бросил на него быстрый взгляд, свободной левой рукой сделал какой-то таинственный жест, а правой резко дернул пилу, так что та изогнулась и тоненько запела.
— Легче дергай! Пилу порвешь! — прикрикнул на Шурку отец.
— Здравствуйте, дядя Егор! — невпопад сказал Степа.
— Здорово, храбрец-удалец! Только мы будто встречались сегодня... — не очень любезно ответил Рукавишников. — Если ты к Шурке, так проходи мимо. Нечего к нему.,,
Степа растерянно затоптался на месте. На крыльцо вышел Матвей Петрович,
— Ладно, Егор, — обратился он к брату. — Смени гнев на милость. Надо же нам еще одного арестованного послушать. Ну-ка, Степа, расскажи, как вы вчера погуляли.
— Знаешь, что про нас плетут? — хмуро сказал Шурка, когда Степа подошел ближе. — Будто мы оси подпиливали...
— Какие оси?
— У телеги Никиты Еремина. И оси и оглобли... — Шурка передал все, что узнал от отца.
Степа побледнел. Так вот почему мужики так свирепо расправились с ребятами! Глупые они, караси-окуни, попались-таки на приманку, И неужели все это сделал Уклейкин? Недаром он сбежал раньше других. Но зачем ему это все понадобилось?.. А может, тут замешан Филька Ковшов?
— Что, крестничек, молчишь? — подозрительно покосился на Степу Шуркин отец.
— Матвей Петрович! Дядя Егор! — возбужденно заговорил Степа. — Слово даю... комсомольское! У нас и в мыслях такого не было, чтобы оси... — Он умолк и зачем-то оглянулся по сторонам. — Это, наверно, Филькина работа. Он мне давно сказал: «Выживу я тебя из дома».
