Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны
Еще раз взглянув на ее косы, он шаловливо схватил одну из них, как делал это в детстве.
Дзабули высвободила из-под одеяла руки и отняла косу.
Юношу бросило в жар. Он крепко закусил губу. Наступило молчание.
Арзакан поднял книгу, упавшую, на пол, и стал равнодушно расспрашивать, о чем в ней говорится,
Дзабули рассказала, что это повесть о двух знатных семьях, между которыми шла борьба не на жизнь, а на смерть, переходившая из поколения в поколение… Это было в Италии, в средние века. Враждовали семьи Капулетти и Монтекки. Долгие века беспощадного истребления друг друга, века, обагренные кровью, озаренные кострами инквизиции.
И вот юный Капулеттп полюбил девушку из рода Монтекки. Однажды, в лунную ночь, они заперлись в уединенной башне, пили до рассвета вино и, насладившись всеми радостями любви, сменили кубок вина на кубок яда…
Повесть поразила Арзакана своим сходством с действительностью. Не может быть, чтобы эта печальная история была написана в книге! Ее выдумала Дзабули и нарочно рассказывает ему, чтобы испытать его.
Он стал нервно перелистывать страницы. Фамилии Капулетти, Монтекки несколько раз попались ему.
Значит, правда? Значит, длительная родовая вражда приводит людей к любви?
И ему вспомнилась история вражды между Эмхвари и Шервашидзе, которую много раз он слышал от отца. Даже Лакоба и Звамбая сделались врагами только потому, что Звамбая воспитывали детей Эмхвари, а Лакоба — детей Шервашидзе…
Тараш Эмхвари, Тамар Шервашидзе! Перед Арзаканом встали эти два образа… В глазах потемнело, по лицу пошли красные пятна. Но он пересилил себя. Заложил ногу за ногу, пододвинул книгу к свече, сделал вид, что очень заинтересован чтением.
Его поразило это странное совпадение. Как попалась повесть в руки Дзабули? И кто он, сочинитель этой истории?
Забрать ее у Дзабули, сжечь ее! Сжечь, чтобы она не попала к Тамар! Хорошо известно, что люди часто подражают прочитанному в романах. Недаром говорят о власти книг над людьми.
Надо узнать, не показывала ли Дзабули эту повесть Тамар?
Но он сдержался и только спросил:
— Кто дал тебе эту книгу?
— Тамар одолжила, уж давно. Просила поскорее прочесть; после меня она хочет передать ее Тарашу.
Арзакана и это задело за живое: известно ведь так-же, что влюбленные умеют объясняться в своих чувствах посредством книг.
Он готов был изорвать проклятую книгу в клочки, только бы она не досталась Тарашу Эмхвари!
Он был точно в лихорадке.
Дзабули не понимала его состояния. Она обещала ему, что договорится с Тамар и он сможет прочесть заинтересовавшую его повесть.
Арзакан думал: «Если в Италии веками длившаяся между двумя родами вражда привела к любви, отчего не может то же случиться со Звамбая и Шервашидзе? Ведь по существу они были врагами.
Что из того, что князья находили себе друзей в семьях Звамбая, в лице воспитателей детей или воспитанников? Ведь это же было утверждением рабского духа при посредстве любви!»
И Арзакану вспомнились слова Тараша: «Ничего не порабощает человека так, как любовь. Там, где меч вражды оказывается бессильным, часто прибегают к стрелам любви».
Дзабули, точно догадавшись, что Арзакан думает о Тараше, слегка приподнялась на постели и простодушно созналась:
— Тараш очень возмужал. Он стал красавцем. Арзакан резко захлопнул книгу и положил ее на колени.
Ему хотелось сказать Дзабули что-нибудь грубое, надосадить ей, обидеть ее. Но он молчал.
Чтобы скрыть волнение, которое сдерживал с трудом, он взял в рот папиросу, но забыл прикурить и, стоя с зажженной спичкой, сказал иронически:
— Видно, Тараш произвел на тебя сильное впечатление. То-то вы все шептались! Уж не в любви ли он тебе объясняется?
Сказав это, он потушил спичку.
— Что с тобой, Арзакан? Тебя не узнать! Тараш Эмхвари вспоминал наши детские шалости. Помнишь, как вы оба звали меня Диа, когда я изображала твою мать?
— Почему вдруг ему вспомнилось это? — спросил Арзакан с удивлением.
И вдруг сам мысленно перенесся в детство. Дзабули, их «Диа», садилась на полянку, изображая мать Арзакана — Хатуну, а они, Тараш и Арзакан, подбегали к ней и приникали к ее груди (ее маленькой, как молодая почка, едва заметной груди).
На смену этому видению выступило другое: грудь, похожая на зрелый плод, случайно открывшаяся ему несколько минут назад, когда Дзабули выпростала руки из-под одеяла.
И ревность охватила его.
— Значит, Тараш очень близок с тобой, если заводит разговоры о твоей груди, — желчно произнес он, глядя на нее в упор.
— Арзакан, что с тобой, опомнись! О чем ты говоришь? Тараш ничего не позволил себе, он только вспоминал детство, когда вы называли меня Диа.
Арзакан, нахмурившись, снова принялся перелистывать книгу.
«Ага, — думал он, — Дзабули и Тараш, наверное, тоже заблудились в темноте, как я с Тамар».
Немного помолчав, спросил:
— По какой дороге вы пришли?
— Я не понимаю тебя, Арзакан. Кто это — «вы»? О какой дороге ты говоришь? Я долго вас искала, но не могла найти ни тебя, ни Тамар. Тараш с наездниками уехал к Ингуру. Они собирались купать лошадей. Соседка Мзиа слышала это от всадников.
— Значит, Тараш не провожал тебя? Не верю, Дзабули! — твердил Арзакан.
— Клянусь памятью матери, правда! — ответила она со слезами на глазах и, уткнувшись в подушку, зарыдала.
Ее слезы тронули Арзакана. Он присел на кровать, погладил девушку по голове, потом повернул ее лицо к свету и заглянул в глаза, словно хотел убедиться в ее правдивости.
На мгновение он поверил ей. Но как только его взгляд скользнул по ее груди, с которой упало одеяло, его вновь обожгло пламя ревности.
Может быть, Тараш, провожая Дзабули, свернул с ней в чащу и целовал эту грудь? И ему вспомнилось, как в детстве Тараш звал ее Диа и оба они целовали ее.
Возбужденный этой мыслью, он кинулся к Дзабули, отбросил одеяло и стал целовать грудь девушки. Осыпая ее поцелуями, он без всякого стыда повторял все одно и то же о маленьком Арзакане, целовавшем ее в детстве, умолял, заклинал памятью матери признаться, целовал ли ее Тараш? Обещал забыть об этом, лишь бы она сказала ему всю правду.
Дзабули клялась, что с тех пор как они в детстве расстались с Тарашем, он не прикасался к ней; что встретились с ним впервые лишь сегодня и что Тараш, после того как принял участие в исинди, больше с ней не виделся.
Но Арзакан все не мог успокоиться.
Дзабули, заклиная его матерью, упрашивала уйти: дети могут проснуться, услышат соседи, позор на всю жизнь!
Арзакан бормотал что-то несуразное, укорял ее, грозил убить за измену и в то же время, как в беспамятстве, целовал грудь, губы и руки девушки, умоляя сказать ему правду.
Пытаясь сопротивляться, Дзабули задела локтем подсвечник. Свеча упала и потухла. От ласк юноши у Дзабули закружилась голова.
Арзакан крепко обнял ее трепещущее, взволнованное тело и прижал к себе.
— Тамар! — вдруг слетело у него с уст.
Как ужаленная, вскочила Дзабули и, завернувшись в одеяло, отбежала в угол, где стояла тахта со спящими детьми.
Арзакан встал и, пошатываясь, вышел в темный, сырой переулок…
В переулке стояла сонная тишина.
Как огромный шлем, усыпанный бирюзой, сияло небо над маленьким городом.
Со всех сторон доносилось пение «Кейсрули». Можно было подумать, что в город вступила иноземная конница и поет незнакомую, никогда не слышанную здесь песню.
Песня наполняла окрестности.
Проехал отряд конников.
Арзакан вгляделся. У одного из всадников через плечо перекинут знакомый башлык. Арзакан узнал Тараша Эмхвари. Тот проехал, не заметив его.
Арзакан вздрогнул: «Значит, Дзабули говорила правду».
Всадники возвращались с Ингура. Ноги лошадей еще не успели обсохнуть, с брюха капала вода. Конечно, Тараш не провожал Дзабули, и значит все предположения Арзакана вздорны.
У него отлегло от сердца, ему стало жаль Дзабули, которую он незаслуженно обидел.
Тараш Эмхвари сидел в седле, совершенно обессиленный от усталости. Глаза его были полузакрыты. В предрассветном слабом свете луны он уже не различал ничего, кроме ехавших рядом с ним усталых всадников, И мерещилось ему, будто он едет в отряде древних колхидских стрелков, некогда разбивших иранцев у крепости Пэтра.
СКАЧКИ
Предложение Гванджа Апакидзе — назначить пробег на традиционную абхазскую дистанцию в двадцать километров — вызвало в жюри и между заядлыми лошадниками долгие и страстные споры. Кое-кто требовал английского дерби — беговой дорожки в две тысячи четыреста метров.
Может быть, многие читатели не знают, что на абхазских скачках роль жокея гораздо более пассивная, чем на английских.
