Николай Островский - Рожденные бурей
Баранкевич с обычной бесцеремонностью перебил его:
– Но, говорят, он социалист?
Потоцкий скользнул по нему небрежным взглядом и рассмеялся:
– Пилсудский – социалист? Кто вас этим напугал?
– А разве он не путался в ППС прошлые годы? – обидевшись за Баранкевича, спросил Зайончковский.
Потоцкий осторожно поставил портрет Людвиги на стол.
– Я не знаю, что он там делал раньше. Мало ли каких глупостей натворит человек? Я знаю лишь одно – и это не только мое мнение, – что Пилсудский прежде всего – польский патриот, а это важнее всего. И уже для нас, конечно, легче, если «начальником государства» будет он, а не князь Сапега, скажем, хотя это было бы приятнее…
Отец Иероним, сидевший, как всегда, в углу, осторожно спросил:
– Простите, вельможный пане, а нет ли опасности в том, что помимо его желания генерал Пилсудский станет игрушкой в руках своей партии, этих демагогов вроде Дашинского и ему подобных?
Потоцкий несколько секунд смотрел на отца Иеронима испытующе.
– Ага, отец духовный тоже занимается политикой…
Эдварду не нравился этот самоуверенный тон магната.
– Отец Иероним задал очень интересный вопрос, – сказал он сухо.
– У вас неправильное представление и об Юзефе Пилсудском и о ППС! По-моему, он гораздо ближе к нам. А ППС целиком у него в руках, это средство для создания ему ореола в массах. Все это для черни! И нам же лучше, если чернь поверит в него. К сожалению, приходится маневрировать… Его опора это военная организация, так называемые «пилсудчики», Среди них, правда, немало пепеэсовцев, но это, знаете, такие социалисты… Если Пилсудский с кем-либо считается, так это с нами, потому что у нас есть сила и золото! Чтобы вы имели о нем представление, я расскажу, как было создано правительство.
– О, пожалуйста! Здесь, в этой проклятой глуши, ничего не узнаешь… – выразил общее желание Баранкевич.
– Конечно, как всегда, началась драка за портфели. Князь Сапега рассказывал, что претенденты чуть было не побили друг другу физиономии, все эти национал-демократы, людовцы и прочие. Тогда Пилсудский вызвал к себе капитана второй бригады легионеров Морачевского, старого пепеэсовца и пилсудчика, и сказал: «Вы назначены мной премьер-министром. Стать во фронт!» Морачевский отдал честь. «Можете идти!» Премьер-министр повернулся на каблуках и вышел… Будьте уверены, что этот самый Морачевский, на которого кое-кто из этих господ демократов смотрит, как на своего, не посмеет и пикнуть, если Пилсудский ему этого не прикажет!..
Эдвард потушил папиросу.
– А каковы его планы? Как он смотрит на наши действия?
Потоцкий остановился против Эдварда.
– За это вы можете быть спокойны, граф. Говорят, – и это, конечно, факт! – что Пилсудский, принимая на себя звание «начальника государства», сказал: «Я не сложу этого звания до тех пор, пока польский меч не начертит границу Польши от Балтийского до Черного моря!» И он это сделает, если мы сумеем справиться со взбунтовавшейся чернью! – Потоцкий остановился у окна и, нахмурясь, долго смотрел в темноту ночи.
– А что, разве наше положение так плохо? – с нескрываемым страхом спросил Казимир Могельницкий и затрясся в удушливом кашле.
Потоцкий ждал, когда он справится с кашлем. Но приступ все нарастал. Старик хватался рукой за горло. Эдвард, мрачно сидевший в кресле, встревоженно повернулся к нему.
Потоцкий с холодной брезгливостью наблюдал за трясущимся стариком. Наконец Могельницкий перестал хрипеть.
– Вы спрашиваете, граф, каково наше положение, – начал Потоцкий возбужденно, и в глазах его сверкнули ярость. – Я думаю, вы тоже чувствуете, как под нашими ногами вздрагивает земля. Это – землетрясение, господа! Самое страшное, пожалуй, в том, что это не только у нас. Если прежде можно было куда-то спастись, то теперь это почти невозможно. И нам остается одно заняться усмирением взбесившегося стада! – Потоцкий порывисто шагнул к столу. – В Варшаве есть такие господа, что уже упаковали свои сундуки и закупили билеты… – Он зло засмеялся. – Только неизвестно, куда они собираются бежать. Мне неведомо, какие здесь у вас настроения, но я знаю, что мы, Потоцкие, а с нами Сангушки, Радзивиллы, Замойские, Тышкевичи, Браницкие – все, кто богат и знатен в Польше и чьи имения находятся здесь, на Украине, – мы не сложим оружия, пока не истребим всех, кто протянул свою хамскую руку к нашему добру! Да, мы отсечем эту руку вместе с головой!
Эдвард искоса посмотрел на Потоцкого.
«Да, этому есть что терять! Десятки сахарных заводов, сотни тысяч десятин земли, полмиллиарда состояния, – этот, конечно, будет драться! Если я из-за несчастных пяти миллионов рискую здесь головой, то уж ему сам бог велел», – подумал он,
– Гэ… умм… да! Это хорошо сказано. Именно руку с головой, хо-хо-хо! Но для этого нужно, чтобы в Варшаве не пускали этих мазуриков – социалистов к власти. Я, знаете, когда узнал, что Пилсудский назначил Игнатия Дашинского министром, так у меня целый день живот болел, – как всегда грубо и чрезмерно громко заговорил Баранкевич. – Ну, думаю, если его министром сделали, то добра не будет! Эта бестия у себя в Люблине и так напакостил достаточно… Гэ… умм… да! Восьмичасовой ра-бо-чий день! Как вам это нравится? Я с двенадцатичасовым прогораю. А они…
Потоцкий властным жестом остановил его.
– Я вижу, пан все упрощает. Дашинский, этот пугающий вас вождь партии польских социалистов, по-своему очень полезный человек. В этом сумасшедшем водовороте, охватившем Польшу, только такие люди, как он, могут спасти нас с вами. А вы его ругаете и к слову и не к слову. Если бы Игнатий Дашинский действительно был опасным человеком, то, уверяю вас, Пилсудский не назначил бы его министром, – уже начиная сердиться, сказал он.
– Гэ… умм… да! Но…
Потоцкий не дал Баранкевичу высказаться.
– Пан очень похож на телеграфный столб. Прошу прощения, я, право, не хотел вас обидеть. Твердость убеждений полезна, но не в такой мере, издевательски засмеялся Потоцкий. – Кстати, пан может успокоиться: восемнадцатого ноября Дашинский подал в отставку.
– Почему? – заинтересовался отец Иероним.
– По-видимому, ему сейчас невыгодно быть министром. Вы понимаете, все-таки он «представитель народа», а ППС поневоле должна играть в оппозицию. Не всем, например, нравится наше законное стремление начать немедленную войну с украинцами, белорусами и литовцами. Чернь, видите ли, не желает больше воевать. Да что чернь! Даже кое-кто из буржуа и помещиков, имения которых пока что в полной безопасности, считают наши планы слишком рискованными. Но таких куриц, к счастью, не так уж много. Во всяком случае, мы заставим и их раскошелиться. Если они думают, что только мы будем создавать на свои средства целые полки и защищать их сундуки, то они глубоко ошибаются.
Баранкевич принял намек на свой счет.
– Гэ… умм… да! Но не у всех же состояние одинаково.
Чувствуя, что Баранкевич может сейчас сказать Потоцкому какую-нибудь дерзость, Эдвард вмешался в разговор:
– Скажите, граф, если это не секрет, куда вы думаете направиться отсюда?
– Вам я могу открыть свой маршрут. Я еду в Здолбуново. Там формируется мой полк, которым я буду командовать. Кстати, вы не послали еще «Начальнику государства» свой рапорт и просьбу утвердить производство в офицеры всех командиров вашего отряда? – сказал Потоцкий.
– Нет, – ответил Эдвард. – А что, разве Пилсудский обязательно должен это утверждать?
– Да, но это не должно вас тревожить. Он это сделает без оговорок. Сейчас такое время, что не до формальностей. Вы тоже думаете формировать полк? Ну, вот! Чин полковника польской армии вам обеспечен.
Эдвард вспыхнул.
– Я, граф, уже пять лет ношу звание полковника гвардии, в данное время – полковника французской службы. И не собираюсь спрашивать у этого новоиспеченного генерала, пожелает он мне его дать или нет.
Потоцкий прикусил губу.
– Ваше дело, граф! Но для приличия это можно сделать. Это укрепляет авторитет армии. Для меня Пилсудский тоже не бог. Но я принял звание полковника, мои братья – тоже. И не вижу в этом ничего зазорного, – сказал он сухо.
Он щелкнул каблуками.
– Разрешите, граф, покинуть вас. Я и мои спутники должны отдохнуть, так как с рассветом мы двигаемся в путь.
Эдвард лично проводил Потоцкого в отведенную ему комнату. Когда они остались с глазу на глаз, Потоцкий сказал:
– При этих господах я не счел возможным рассказывать все. Языки у них подвешены не так уж крепко, поэтому я умолчал о самом главном. Вы будете так любезны задержаться у меня?
– Пожалуйста, я вас слушаю, граф.
Они сели за стол.
– Вы знаете, что Пилсудский приказал разоружить немцев на всей территории Польши? – спросил Потоцкий.
– Да. Но это не всегда возможно… Например, у меня нет достаточно сил.
Потоцкий недоверчиво посмотрел на Эдварда.