Нина Буденная - Старые истории
Я много расспрашивал его о жизни в эмиграции. И, надо сказать, по его словам, не много находилось таких легких натур, которых можно было бы назвать «гражданин мира». То есть людей, которым все равно где жить, в каком государстве. Обычно русскому человеку эмиграция невыносима, она ему противопоказана. Это один из секретов той самой загадочной «славянской души».
С Демьяном Бедным я познакомился незадолго перед теми событиями, о которых здесь рассказываю.
На съезде я впервые увидел Владимира Ильича Ленина и был представлен ему.
— А вы знакомы с Демьяном Бедным? — спросил он меня в разговоре. — Нет? Познакомьтесь обязательно, это наш поэт.
Конечно, имя поэта было мне хорошо известно. Его популярность в Красной Армии была грандиозной, ни с чем не сравнимой. Стихи его знали наизусть, его песни пели во время долгих, изматывающих походов и в короткие часы отдыха. Творчество Демьяна Бедного было настолько созвучно эпохе, что разделить их абсолютно невозможно, да и не нужно. Демьян Бедный был поэтом своего времени. Его стихи — напоминание о тех славных и суровых днях.
Затащил нас с Климентом Ефремовичем к Демьяну Бедному известный в те годы журналист Сосновский. То ли ему хотелось таким знакомством пощеголять, то ли нам приятное сделать.
А мы и рады стараться: отказаться от знакомства с Демьяном Бедным? Никогда!
Приехали в гости и застали очень приятное общество — Михаил Иванович Калинин, Феликс Эдмундович Дзержинский.
С Калининым мы хорошо были знакомы — он несколько раз приезжал к нам в Конную армию.
Увидев нас, Михаил Иванович немедленно принялся рассказывать, как его мои конармейцы чуть в расход не пустили, по меховой шубе (дело было зимой) определив его немедленно в разряд буржуев.
— Ну и перепугались мы с Григорием Ивановичем Петровским. Едем в лучшую часть Красной Армии, хотим познакомиться с бойцами и командирами, от имени республики напутствовать их на дальнейшие классовые битвы, а нас за грудки хватают и чуть ли не к стенке. Еле уговорили до штаба армии довезти, а не порешить в один момент.
— Конечно, — отшутился я, — в медвежьи шкуры закутались, а сами из-под них убеждают — один говорит: я Председатель ВЦИК государства, другой: я Председатель ВЦИК Украины!
— У нас еще и шапки меховые были. Хорошие! Мороз-то какой стоял, помните?
— Да, по одежке еще долго классовую принадлежность определять будут, — грустно улыбнулся Дзержинский. — Владимир Ильич как-то на собрании присутствовал, где чистка проводилась. Там одному коммунисту недоверие какой-то рьяный выражал. Дескать, не наш он человек: и одежда у него приличная, отутюженная, и обувь он чистит постоянно, бреется… «И каждый день умывается, — закончил за него Владимир Ильич. — Садитесь, товарищ!»
— Я в другой раз приехал в Первую Конную — вручать армии знамя ВЦИК, — ударился в воспоминания Михаил Иванович. — Вручил знамя Семену Михайловичу, выступил с речью. Потом, как водится, пошли вопросы-ответы. Кто-то и кричит: «Посмотрите на нас, товарищ Калинин! Мы голые-босые, одежда на нас кое-какая. А на вас пиджачок приличный, ботиночки целые, где же равенство?»
— И что же вы ему ответили, интересно? — спрашивает Демьян Бедный.
— Что ответил? Ответил так: «Я Председатель ВЦИК, глава государства. Скажите, вам было бы приятно, если бы глава нашей революционной республики, который представляет перед другими странами лицо страны, ходил в драных портках, латаный-перелатаный, нечесаный-немытый?» «Нет! — кричат. — Позор и срам!» И спросившего локтями чуть до лазарета не затолкали.
Все посмеялись. Мы с Климентом Ефремовичем подтвердили полную достоверность калининских слов. Потом поговорили о том о сем, Демьян Бедный дотошно пытал меня о всех мелочах боевой жизни Конармии и все повторял:
— Я непременно побываю у вас, в Первой Конной!
— Милости просим, — отвечал я, — к нам кроме Михаила Ивановича и Петровского приезжали и Луначарский и Семашко. И старый питерский коммунист Евдокимов — они шефы Петроградской конной дивизии. Наведайтесь к нам — не бойтесь, — смеюсь. — У бойцов сознательности сильно прибавилось, не тронут.
В общем, проговорив тогда с Демьяном Бедным весь вечер, мы остались довольны друг другом.
Эта встреча положила начало дружбе. С тех пор, приезжая в Москву, я всегда его навещал. Было о чем поговорить, что порассказать: оба мы жили насыщенной и беспокойной жизнью.
— Я помню свое обещание и непременно к вам приеду, — напоминал мне Демьян.
— Приезжай, обязательно приезжай, — звал я его. — Ты найдешь настоящих друзей — тебя ведь все у нас знают. Да и интересного столько увидишь — на всю жизнь хватит. Приезжай!
И Демьян поехал. Путь предстоял неблизкий — бои с белополяками шли тогда недалеко от города Ровно. А надо заметить, что уже одно путешествие по железной дороге в то время надо приравнять к подвигу. Меньше всего оно походило на увеселительную прогулку, а скорее, на сражение каких-то странных армий, где каждый воин — только за себя. Идущие без всякого расписания поезда надо было оккупировать, преодолевая сильное сопротивление противника, вторгнуться в его ряды и потом яростно отстаивать свое место под солнцем. Но предварительно еще нужно было отгадать, в каком направлении двигается избранный тобою состав и куда он тебя завезет.
Бедному удалось добраться до станции Сдолбуново близ города Острога. Ее положение было неопределенно и загадочно: ни наших, ни польских войск на станции не было. Междувластие не могло долго сохраняться, того гляди могли появиться хорошо, если красные, а вдруг белополяки?
Железнодорожники, опасаясь неожиданностей, посоветовали Демьяну Бедному вернуться. Он послушался этих умудренных людей и, как потом оказалось, правильно сделал, потому что враги наши на следующий день станцию заняли. Вряд ли знаменитому пролетарскому писателю, любимому поэту Красной Армии следовало ждать от них пощады.
Все свои приключения Демьян расписал мне в своем письме, которое я получил с оказией. «Стремился к вам всей душой, — докладывал он, — но вот так обидно, неудачно сложились обстоятельства».
А тут и война кончилась. Конная Армия перебазировалась на Северный Кавказ. Казарм там у нас не было, кавалерийские части расквартировывались по станицам и хуторам.
Служебная необходимость потребовала моего присутствия в штабе 14-й дивизии, который находился в станице Романовской. Из Ростова мы с Бубновым, членом Реввоенсовета Северо-Кавказского военного округа, приехали в станицу Пролетарскую, еще недавно именовавшуюся Великокняжеской. И здесь, на станции, в лучах заходящего солнца, чья же это такая внушительная фигура движется мне навстречу? Демьян Бедный!
— Ага, попался, — кричу. — Что это ты в моем округе без моего ведома делаешь?
— Я здесь проездом, — смеется радостно. — Рад встрече.
— Ты вот рад, а уже и расставаться пора, — указал я ему на пыхтящий рядом автомобиль. — Видишь, нас дожидается. Так что здравствуй и прощай.
— Этот номер не пройдет. Я с вами, — решительно заявил поэт. — Только встретились и уже расставаться? Ни черта подобного. Можно?
— А чего нельзя? Можно.
И запылили мы по проселку, запрыгали по кочкам и ухабам.
— Товарищ шофер, — спрашиваю. — Вы дорогу на Романовскую хорошо знаете?
— Приблизительно, — отвечает.
— Малоободряющий ответ, — говорит Демьян.
— Да я нездешний, — оправдывается водитель.
— Но вы хотя бы расспросили? — заинтересовался и Бубнов. — Желательно дотемна доехать, сейчас здесь небезопасно.
— Расспросил. В общем.
— Куда это вы меня тянете? — весело забеспокоился Демьян Бедный. — Схватили человека, в машину толкнули и повезли в неведомое.
— Зато общество избранное. А за компанию, говорят, цыган удавился.
Раскаленная за день степь быстро остывала, пришла приятная прохлада. Машину покачивало, подкидывало, пошатывало, и я начал клевать носом. Очень устал, последние дни почти не пришлось спать. Уж я встряхивался, и головой мотал, и лицо тер — засыпаю, и все тут. Хоть плачь. Перед людьми неловко.
— Да не мучай ты себя, Семен Михайлович, вздремни. Поспи, пока доедем, чего время терять, — советует Демьян.
— Уговорил, — отвечаю. — А вы, товарищ шофер, держите все время прямо. Если дорога свернет или доедем до развилки — разбудите.
Когда Демьян Бедный растолкал меня, была глубокая ночь. Свет фар вырывал у темноты небольшое пространство. И в этом пространстве ничего похожего на дорогу не просматривалось. Только ласково от слабого ночного ветерка колыхался ковыль да матово серебрилась низенькая твердая полынь.
Где мы, куда заехали? Степь да степь кругом.
— Что же вы, черти, меня так поздно разбудили? — взорвался я. — Ведь просил же! Не ровен час, перестреляют как куропаток.
