Александр Бусыгин - Избранное
— Ну, об этом мы еще поспорим!
— Спорить ты горазд. Только сейчас не о чем спорить.
— Как знать! — не унимался «Ортодокс».
— Приложи, пожалуйста, платок к губам, — посоветовал ему повеселевший теперь токарь Качурин.
…Заседание бюро партколлектива, состоявшееся семнадцатого марта, в резолюции по докладу мастера одобрило проведенные в цехе рационализаторские мероприятия.
Добавление внес мастер.
— Поставить на вид мне и секретарю ячейки цеха, — сказал он, — за то, что мы провели работу без участия широких рабочих масс.
— А по-моему, это не верно! — никак не мог успокоиться «Ортодокс», — дайте мне слово.
— Дадим? — спросил Корнеев.
— Хватит, он уже высказался. Ставь на голосование.
Резолюция была принята единогласно. Воздержался только Минька «Ортодокс».
Перепелицын был удовлетворен. С заседания он уходил довольный и веселый. Вместе с ним шел Качурин, с гордостью глядевший на Перепелицына и думавший: «Какой Федор Петрович умный. Сказал все, что я хотел сказать».
За воротами их нагнал Корнеев.
— Ты, Борис Сергеевич, извини меня, — оказал ему Перепелицын. — Я на тебя здорово обижался. Давай руку — помиримся!
— Да мы с тобой не ругались, — улыбнулся Корнеев.
— Как же так не ругались?! — удивился Перепелицын, — я на тебя очень сердитый был. Обидно, Борис Сергеевич. Ведь мы — хозяева!
1930 г.
Родня
Заболел Сергей Петрович Дымов неожиданно и серьезно. Утром, поднявшись с кровати, он сразу почувствовал во всем теле неприятную слабость, — поясница ныла, донимала тупая боль в висках.
— Пройдет. Это бывает, — успокаивал он себя, — вот оденусь, умоюсь и на работу пойду.
…Вчера Сергей Петрович озеленял свой переулок.
Вчера вечером почти никто из жителей Кривого переулка не сидел в хате. Многие вышли, не успев даже пообедать как следует.
Сосед Дымова, котельщик Иван Лукич Скороходов, громогласно сообщил, что он только взвар поел, а по-настоящему будет обедать после работы.
В переулке допоздна дружно звенели лопаты, врезаясь в сухую землю. Котельщики, кузнецы, слесари, столяры, домашние хозяйки усердно разрыхляли землю.
До революции в течение многих десятилетии Кривой переулок щедро поливали помоями и засыпали мусором.
После революции переулок замостили, поставили электрические фонари, во всех дворах — мусорные ящики, — кто сам догадался сколотить, а кое-кого пришлось уговаривать.
— …Нажимай, рабочий народ! Нажимай! — подбадривал Иван Лукич, взяв на себя роль старшего по озеленению. — Будет у нас, как на главной улице! Назовем свой переулок Садовым.
Сергей Петрович был весь мокрый от пота, дышал прерывисто, но лопату из рук не выпускал ни на минуту, не желая отставать от товарищей.
— Ну как, старец, не устал? — спросил его Иван Лукич.
— Поглядим, кто раньше сдаст, — весело отозвался Сергей Петрович.
— Значит, есть еще порох в пороховнице?
— Есть.
Но как только кончили работу, Сергей Петрович сейчас же ушел домой. Он чувствовал большую усталость. Ему сильно захотелось пить и скорее добраться до постели и уснуть.
…Ночь была неспокойная. Раза четыре Сергей Петрович просыпался весь в поту, с пересохшим горлом и, захлебываясь, пил воду.
«Наверно, простыл… Случается… Ночь пройдет, и болезнь моя рассосется…»
Встав с постели, Сергей Петрович сунул ноги в чувяки и направился в коридор умываться. Походка была неровная, покачивающаяся. А когда Сергей Петрович открыл дверь и в нее пахнуло свежим воздухом, все его тело затряслось в мелком ознобе, ноги в коленях подломились. Испугавшись, что может упасть, Сергей Петрович ухватился за притолоку.
«Дела мои, как будто, плохие», — с горечью подумал он.
В это время в Кривой переулок, взбудоражив утреннюю тишь, врезался мощный голос заводского гудка.
«Как же это я проспал? — забеспокоился Сергей Петрович. — Это ведь на нашем заводе двадцать минут седьмого гудит».
Тридцать два года проработал он на котельном заводе и никогда утром не выходил из дому позднее шести часов.
Выйдя в коридор, Сергей Петрович зачерпнул из ведра кружку воды и начал торопливо умываться над тазом… Вдруг кружка отяжелела, вырвалась из рук и, звеня, покатилась по полу. Сергей Петрович нагнулся поднять, но его так сильно кольнуло в бок, что он не удержался и застонал.
Не умывшись как следует, он вернулся в комнату, подошел к вешалке, снял с нее фуражку и пиджак.
С пиджаком вышла большая заминка. Левую руку Сергей Петрович сунул в рукав без особых затруднений, а правая сначала попала во внутренний карман, потом уткнулась в подкладку, и, когда Сергей Петрович все же заставил ее попасть в рукав, она сразу отяжелела и не захотела подниматься. Попробовал поднять левую, но и она не послушалась.
От напряжения и волнения лицо у Сергея Петровича взмокло. Не сумев надеть пиджак, тяжело дыша, он опустился, на стул у окна. Беспомощным взглядом он окинул комнату.
Увидев пустую вешалку, забеспокоился:
«Где же моя фуражка?»
Фуражки на вешалке не было. Она была на голове у Сергея Петровича.
«Без фуражки идти мне нельзя, — я простыл. Куда же она задевалась? — сокрушался Сергей Петрович. — Надо поискать».
Он хотел подняться со стула, но не мог.
«Без фуражки я не пойду!» — рассердился он.
В переулке снова загудел заводской гудок. До начала работ оставалось двадцать минут. Голос гудка проник в комнату к Сергею Петровичу, наполнив ее укоряющим гулом.
«Без фуражки не могу… Простыл…»
Сергей Петрович отрицательно покачал головой. Затем его туловище слегка качнулось, наклонилось… Он опустил голову на подоконник, сомкнул глаза… Последнего гудка не услышал.
Котельный завод начал свой новый день без Сергея Петровича Дымова — первый раз за тридцать два года.
2Прожил Сергей Петрович Дымов пятьдесят шесть лет, а такое недомогание случилось с ним впервые. Старым он себя не считал. Он носил голову еще прямо, спины не сгибал, плечи у него были широкие, крепкие.
«На таких плечах рессоры можно гнуть», — говорили Сергею Петровичу кузнецы, его товарищи по работе. Одевался он всегда аккуратно, под каждый выходной день брился. Уже давно будучи вдовцом, он в этом году надумал жениться и в выходные дни начал носить галстук.
Предметом его внимания была сорокалетняя Паша Щербинина — рассыльная главной конторы. Ухаживал за ней Сергей Петрович уже два года, но дело продвигалось вперед очень туго.
Паша считала себя женщиной нежной и требовала деликатного подхода и чувствительных разговоров, а Сергей Петрович и в молодости не мог похвалиться этими качествами.
Но все же в последний выходной день дело как будто бы пошло на лад. Сергей Петрович вместе с Пашей был в театре. Весь этот вечер Паша была необычайно ласкова и внимательна к нему, и Сергей Петрович сообразил, что наступило время, когда надо действовать решительно.
— Знаешь что, Паша, — начал он смело, когда они вышли из театра, — женскому полу без мужского полу жить невозможно. А мужскому — полу без женского полу — тоже жить невозможно!
«Хорошо начал», — обрадовалась Паша. Она расстегнула жакет и кокетливо расправила на груди пышный белый бант.
Сергей Петрович, будучи уверен, что сказал: все, что требуется в таких случаях, посмотрел на Пашу, ожидая ответа. Он думал, что Паша сейчас же скажет ему: «Ну, если так, я согласна», — и завтра они начнут жить под одной крышей…
Паша молчала. Молчал и Сергей Петрович. Так они шли долго, до самого дома, где жила Паша.
— Ну, вот мы и пришли, — тихо сказала Паша.
— Пришли, — неопределенно отозвался Сергей Петрович и посмотрел на Пашу ожидающими глазами.
— Спокойной ночи, что ли, — деревянным голосом сказала Паша, потеряв всякую надежду услышать сегодня продолжение нежного разговора.
— А как же насчет моих слов? — встрепенулся Сергей Петрович.
Паша почувствовала, как ее щеки налились густым, горячим румянцем, а по груди пробежал приятный, щекочущий холодок.
— Каких слов? — спросила она слегка дрогнувшим голосом.
— А что я говорил тебе о семейной жизни?
— Хорошие слова, Сережа! Правильно ты рассуждаешь.
— Значит, распишемся? — посмелел Сергей Петрович.
— Как это распишемся?
— В загсе.
— Ах, ну тебя!.. Я — малограмотная, — отшутилась Паша.
Игриво ударив Сергея Петровича ладонью по плечу, она проворно убежала в калитку, с шумом захлопнув ее за собой.
Сергей Петрович на секунду опешил и с тревогой подумал: «Ничего, значит, у меня с ней не выйдет». Но Паша, приоткрыв калитку, выглянула из нее радостная и улыбающаяся и сказала многообещающим топом:
