Виктор Стариков - Звезда победы
— Какие же возражения?..
— Мне кажется, что вы сейчас чуточку успокоились, несколько остыли… после подвига.
— Трудно еще нам, товарищ Данько.
— Всякое дело усилий требует. Одно — меньших, другое — больших. Вот вы еще о чем подумайте. Вы на заводе когда-то начинали стахановское движение. Помните, как это было? Проводили мы тогда стахановские смены, сутки, декады. Добивались рекордных показателей. Тогда было очень нужно показать, какие резервы таятся в нашем производстве, как можно использовать технику. Теперь иное дело. Мы выросли. Рабочий класс вырос. Больше стало специалистов, да каких! Появилось такое важное пополнение, как ремесленники. Народ более высокой технической культуры. Техникой мы овладели. Стахановских суток проводить нет нужды. Нам надо изо дня в день, из месяца в месяц повышать использование нашей богатой техники, повышать производственную мощность всех цехов, заводов. Это, конечно, труднее, чем установить рекорд, потребует большой организации производства, участия всего коллектива.
Только ушел Данько, как Годунова позвали к начальнику цеха.
У него сидел Кубарев.
— Садись, — пригласил он Годунова. — Что же, говори, как условились, я свидетель, — сказал Кубарев Сазонову.
Годунов сел, недоумевая, зачем его позвали.
— Плохо мы с тобой жили, Годунов, — сказал Сазонов. — Очень плохо. Оба виноваты. Но наши личные дела производству не должны мешать.
— Я производство в наши дела не путаю, — непримиримо возразил Годунов.
— Подожди ты! — с досадой остановил его Кубарев.
— Я о себе говорю, — продолжал Сазонов. — С первого дня у меня с тобой пошло не так. Пришел ты в цех против моей воли, с печью стал возиться — я в сторону стал. Так?
— Так, — подтвердил Годунов. — А чего об этом вспоминать?
— Мы с парторгом говорили… Так дальше нельзя. Давайте сообща выводить цех на первое место. Что нам нужно? Быстрее проплав увеличивать, снижать потери. Возможности у нас большие.
Годунов с возрастающим удивлением слушал начальника цеха.
— Хорошо, если вы это поняли, — сказал мастер. — Возможности у нас есть, да работы не видно. Сейчас Данько приходил. Интересовался моими делами. А что я скажу ему?
— Смотри, что я думаю сделать, — Сазонов протянул Годунову разграфленный лист бумаги. — График почасовой подачи руды и флюсов. Специально для твоей смены. Видишь? Я тебе все время повышаю нагрузку. Вытянешь его?
— Написано хорошо, — Годунов внимательно смотрел в график. — А как будет в жизни?
— Это уж моя забота. А твоя — печи вести.
— Пойдет моя смена. А другие?
— Мы этот график сначала в твоей смене проверим. Потом в другие перенесем. Сегодня начинаем производственные совещания проводить. Приходи, расскажешь, какие в других сменах недостатки.
— Приду, — согласился Годунов. — А мой график когда в жизнь войдет?
— С утра. Готовься.
— У нас сборы короткие. Давайте руду. Печи идут.
Годунов встал.
— Давно бы вот так, — одобрительно сказал Кубарев. — Чего нам в цехе делить? Власть, почет, славу?. Всем хватит. У всех одна забота — пятилетний план. Тут славы на весь советский народ хватит. А ходили, как зачумленные.
Сазонов протянул Годунову руку.
— За дружную работу, Годунов!
Годунов с силой встряхнул руку инженера.
Он вышел из цеховой конторки. Вот, чорт! Хороший разговор! Теперь в десять раз все должно легче пойти. А то что за цех без командира. Разве в бой можно итти без командира? Думал Годунов, что еще придется по-настоящему поссориться с начальником цеха. Но Кубарев, наверное, нажал на Сазонова, сломил его.
Годунов поднялся на площадку и крикнул таким незнакомо-веселым голосом, что рабочие оглянулись на него:
— У третьей печи! Завалку сделали?
А в цеховой конторке после ухода Годунова продолжался разговор начальника цеха с парторгом.
— Я все эти дни думал, Иван Анисимович, как же все, это случилось? Была война — тянул цех. Даже награду получил. Началась пятилетка — пошли нарекания. В себе разбирался.
— Это полезно — весь мусор из себя вытряхнуть.
— Все в один голос о моих недостатках говорили: ты, Фомичев, Немчинов. Помнишь, я на ваше совещание не пришел? Данько понял меня. Суровые он тогда слова мне сказал. Первый раз так со мной говорил. Стыдно стало перед ним. Ведь это партия меня упрекнула. Так я решил. Вижу, никто меня на заводе не поддерживает. Во всем сам виноват. Главный мой недостаток: работал без опоры на коллектив, на партийную организацию. Посоветуй: пойти к Данько? Может быть, сначала показать работу, а уж потом к нему пойти?
— Сейчас пойди. Обо всем расскажи ему. Интересуется он нашими делами. Очень интересуется!
— Схожу. В семь часов твою смену соберем?
— Мою.
Часом позже Сазонов вошел в кабинет парторга завода. Данько, увидев инженера, отложил журнал, который читал.
— Пришел каяться, — с напускной шутливостью сказал Сазонов.
— Каяться? — переспросил Данько. — Не люблю этого слова. Говорите проще.
— Повиниться. Понял, Трофим Романович, что так работать нельзя. Один раз давал вам обещание. На ветер слово бросил. Хотел только от себя всякие разговоры отвести.
— Я так вас тогда и понял…
— Теперь говорю честно. Через две недели цеха не узнаете.
— Зачем так пышно. Лучше расскажите, как и что решили делать.
— Сейчас с Годуновым мирился. Перевожу его смену на почасовой график. Через две недели его смена далеко уйдет. А за ним и другие потянутся.
— Вот это деловой разговор. Узнаю советского инженера! Признать вину — не так уж трудно. На деле показать себя надо. Это сложнее и труднее. Садитесь и рассказывайте. Кубарев все знает?
Парторг внимательно слушал искренний рассказ инженера. «Тяжелый он человек, — думал о Сазонове парторг, — но уж коли в нем совершился поворот, то это правда. Он не из тех, что могут легко признавать свои ошибки, каяться».
— А скажите, — прервал он Сазонова, — почему с вами все это происходило? Вот так честно, прямо. Конечно,, если доверяете мне.
Сазонов, раздумывая, посмотрел на Данько.
— Скажу, — решился он. — Скажу… Завидовал. Сначала думал, — это после войны, хвалили меня тогда за работу, — выдвинут на другой завод, повысят. Потом, когда пришел Фомичев, завидовал ему: казалось, что он мое место занял… Вот откуда все это, товарищ Данько.
21
Фомичев ходил по заводу с дымящейся трубкой в зубах, насвистывая и напевая, если поблизости нет людей. В кабинете его трудно застать. В тех случаях, когда он срочно нужен, по всем уголкам завода раздается хриплый голос из репродукторов: «Товарища Фомичева просят к телефону». Это центральная диспетчерская разыскивает его.
Днем душно и жарко. И ночью не спадает жара. Окон не закрывают, и на ночной улице слышно, как вызванивают часы, где-то плачет ребенок, сонный женский голос напевает песенку, кто-то вдруг вскрикнет во сне или рассмеется таким счастливым и заразительным смехом, что невольно замедлишь шаги и подумаешь, какая, вероятно, чудесная душа у этого, так хорошо и внезапно рассмеявшегося, человека.
Фомичев слышит все это, когда возвращается домой. Он долго не ложится спать; ходит, посвистывает, напевает, уже никого не стесняясь.
Перед ним на столе лежат докладные записки бригад научно-исследовательских институтов, работающих в цехах заводов. Три такие бригады приехали на длительный срок. Вот когда начинается настоящая широкая борьба со всеми потерями меди. Борьба за сотые! Намечается новая реконструкция обогатительной фабрики, полное улавливание в цехах всех отходящих газов.
Широко ведутся работы. В них виден размах пятилетки, сила и мощь советской научной и технической мысли.
Днем главный инженер заглядывает в центральную химическую лабораторию. Марина встречает его и предлагает стул. Он слушает Жильцову, просматривает свежие сводки из цехов.
— Послезавтра? — словно не доверяя своей памяти,, спрашивает Фомичев.
Марина Николаевна утвердительно кивает головой.
Послезавтра большое совещание в ватержакетном цехе о работе смены Годунова. Доклады делают Годунов и Марина Николаевна. Такие совещания намечается провести во всех цехах.
В эти дни Фомичев и Марина Николаевна встречаются не реже, но и не чаще, чем обычно. Они не ищут встреч, не уславливаются о новых. Встречи происходят сами собой. С каждым днем она становится для Фомичева все более дорогим и близким человеком.
Они совсем не говорят о будущем. Фомичеву кажется, что еще есть время все решить. Сейчас он счастлив и этой дружбой с ней.
Но он начинает замечать что-то новое в Марине Николаевне. Иногда ему кажется, что она решает какую-то сложную и трудную задачу, забывая в это время о нем. В такие минуты он старается не мешать ей. Но что это, какая мысль мучает ее, — он не решается спросить.
