Александр Бартэн - Под брезентовым небом
Еще мы встречались на производственных совещаниях в цирке. Здесь также редкий разбор программы обходился без участия Евгения Павловича.
Любопытная деталь. Каждый раз он напоминал об одном и том же — о технической оснастке манежа.
— Стыд и срам! До сих пор на манеже допотопные опилки. Когда же, наконец, мы заменим их кокосовым или каучуковым покрытием? Или ковер. Неужели униформистам и дальше вывозить ковер не на автокаре, а на потогонной тачке? Так и с метлой. Созданы мощные пылесосы, а мы со стародавней метлой до сих пор не можем расстаться!
Иногда, слушая Евгения Павловича, я заинтересованно ждал: не забудет ли, не упустит ли. Нет, не забывал. И, загибая палец за пальцем, неумолимо напоминал в конце речи: покрытие манежа, автокар, пылесос.
Таким я знал и запомнил Евгения Павловича Гершуни — заслуженного артиста республики, режиссера, критика, литератора, лектора, педагога. Человека, умевшего быть дипломатичным в случае необходимости, но лишь до определенной черты.
Лишний раз я убедился в этом тогда, когда музей цирка праздновал переезд в новое помещение.
Пожелав музею всяческих благ и в сборе новых материалов, и в углублении исследовательской работы, Гершуни тут же высказал удивление: как же так, висят портреты видных деятелей советского цирка, но отсутствует портрет того, кто был и организатором и первым хранителем музея.
— Я имею в виду Василия Яковлевича Андреева!
Некоторое время спустя, говоря по телефону с Евгением Павловичем, я спросил его, давно ли он был в музее.
— Нет, не был пока, — ответил Евгений Павлович. Помолчал и добавил: — Не был и не пойду. Пока не восстановят справедливость!
Здесь, в этом ответе, также сказался характер — прямой и твердый там, где компромисс немыслим.
ВО СНЕ И НАЯВУ
Вот еще одна история, случившаяся со мной в те же годы. История загадочная, и, вероятно, такой она для меня и останется: слишком много воды утекло с тех нор.
Ранней весной ленинградские улицы запестрели анонсами, содержавшими всего две фразы: «Едет Орнальдо! Скоро Орнальдо!» Что за артист, в каком работает жанре — даже в самом цирке далеко не каждый мог ответить. До поры не раскрывала своих карт и дирекция. Зато после первого же выступления по городу молниеносно разнеслось: «Поразительно! Ошеломляюще! Феноменально!»
Повторяю, это было весной, то есть в пору, когда администраторам — равно и театральным и цирковым — приходится ломать голову, чтобы привлечь зрителей, обеспечить кассу. С приездом Орнальдо для Ленинградского цирка проблема эта начисто отпала.
Что же привлекало непрерывный поток зрителей?
В те годы цирковая программа делилась не на два, как теперь, а на три отделения. Третье, последнее, отводилось для самого крупного и постановочного номера — для аттракциона. Приготовления к нему, как правило, отличались такой внушительностью, что бывалые зрители вообще предпочитали не покидать зал в антракте. Еще бы! Где ты увидишь такое! Сперва униформисты выносили на манеж составные части замысловатой конструкции (в особой моде были тогда так называемые «механические» аттракционы, основанные на точном расчете). Затем появлялся сам артист: проверить надежность сборки, дать последние указания. В этом было немало игры, драматического нагнетания, но зритель всему простодушно верил.
Перед выходом Орнальдо ничего подобного не происходило. Единственно, что делали униформисты на манеже,— расставляли полукругом дюжину шезлонгов. Лишь затем, после третьего звонка, после традиционного оркестрового вступления, звучал неизменно торжественный голос Герцога:
— Орнальдо! Показательный сеанс гипноза!
Высокий, худощавый, артист стремительно выходил на манеж. Остановившись на середине, замирал в неподвижности. Одновременно появлялась ассистентка. 0братясь к залу, она объясняла, что каждый из присутствующих имеет возможность испытать на себе силу гипнотического воздействия. Для этого требуется одно: написать записку и проколоть ее к груди. Униформисты тут же разносили по рядам партера карандаши, бумагу, булавки.
Орнальдо продолжал неподвижно стоять. Аскетическое его лицо казалось не только замкнутым, но и отрешенным — отрешенным от всего, даже от возраста.
Наконец, словно утратив терпение, он отрывисто обращался к ассистентке:
— Готово?
И вторично, еще настойчивее, спрашивал, если она задерживалась с ответом:
— Готово?
Получив подтверждение, направлялся в зал.
Теперь попробуйте поставить себя на место любого из зрителей. Только что бок о бок с вами сидел гражданин — самый обычный, самый нормальный, бесхитростно увлеченный представлением, и заразительно смеющийся, и шумно аплодирующий. Он и записку приколол к груди исключительно шутки ради. И даже подмигнул, к вам обернувшись: знаем мы эти чудеса, уж я-то ни за что не поддамся! Таков был ваш сосед минуту назад.
Но вот Орнальдо идет по рядам партера. Идет все с той же стремительностью, делая лишь секундные остановки. В руке продолговатый хрусталик. Хрусталик подносится к глазам желающего испытать силу гипноза.
— Спать! Спать! Спать! — приказывает Орнальдо.
Вот он на миг задержался перед вашим соседом. На самый краткий миг, но этого достаточно. Закрыв глаза, обмякнув всем телом, сосед безвольно сползает с кресла, и тут, вовремя подоспев, униформисты подымают его за плечи и за ноги, уносят на манеж, укладывают в шезлонг.
— Спать! Спать! Спать! — повторяет Орнальдо, идя дальше.
Вскоре весь полукруг шезлонгов заполняется безвольными, бесчувственными телами. Вернувшись на манеж, Орнальдо с видимым удовлетворением озирает свою обильную жатву.
Так начинался гипнотический сеанс. Своеобразный сеанс, ибо, в отличие от тех публичных демонстраций гипноза, что проводились прежде, и притом преимущественно не в цирке, а на эстраде, — Орнальдо умел насытить свою работу и эффектной массовостью и подчеркнутой зрелищностью. Если угодно, умел перевести гипноз на язык циркового представления.
Итак, все готово. Продолжая оглядывать усыпленных, Орнальдо слегка щурился — как бы решал для себя, с кого именно следует начать. Затем, сделав выбор, приближался к одному из шезлонгов.
— Спящий! Откройте глаза! Подымитесь! Ай, как вы невнимательны к своей супруге! Ей хочется танцевать, а вы. — И тут же оборачивался к одной из усыпленных зрительниц: — Протяните руку вашему мужу! Он приглашает вас на вальс! Маэстро, прошу!
Двое незнакомых между собой, никогда не встречавшихся в жизни людей покорно шли друг другу навстречу, круг за кругом начинали вальсировать.
Фантазия Орнальдо была неистощимой. Своих подопечных он ставил в самые причудливые ситуации. Но сейчас не об этом. Сейчас о той истории, что случилась непосредственно со мной и по сей день остается для меня загадочной.
Однажды Герцог остановил меня за кулисами:
— Нынче в Доме работников искусств большой концерт. Между прочим, согласился выступить и Орнальдо.
Собираетесь быть?
Я ответил утвердительно. В ту пору я входил в молодежный актив Дома, был постоянным посетителем клубных вечеров.
— Вот и прекрасно! — одобрил Герцог и тут же поинтересовался, не хочу ли я сам стать объектом гипноза.— В самом деле, почему бы вам не испробовать на себе способности Орнальдо?!
Вечером я отправился в Дом работников искусств. Концерты там начинались поздно, так, чтобы на них успели попасть театральные артисты после своих спектаклей. На этот раз зал оказался переполненным задолго до начала: каждому не терпелось познакомиться с искусством нашумевшего гипнотизера.
Шел концерт. Он состоял из отборных номеров. И все-таки в аплодисментах зала не было обычной горячности. Зрители словно берегли свои силы, свой пыл для самого главного — для Орнальдо.
Вот, наконец, он показался из-за кулис, по-обычному стремительно и отключено. Бескровное лицо с глубоко запавшими глазами. Неподвижно-напряженная поза. В зале тотчас воцарилось безмолвие.
На этот раз Орнальдо даже не стал прибегать к запискам. Ассистентка объяснила, что желающим участвовать в сеансе достаточно опустить левую руку на левое колено.
Машинально, а может быть, из любопытства, я так и сделал: опустил руку. Тут же отдернул: зачем мне это, к чему? И опять опустил: что, если все же попробовать? Да нет, не стоит, не хочу! Однако тут мне показалось, что соседи заметили мою нерешительность, поглядывают в мою сторону с осуждающей усмешкой. Застенчивость, боязнь показаться смешным — это все окончательно меня запутало. Между тем Орнальдо шел уже по рядам, уже приближался ко мне. Даже не берусь объяснить, как это могло случиться. В тот момент, когда гипнотизер поравнялся со мной, левая моя рука опять оказалась на левом колене.
