Николай Воронов - Макушка лета
Инна на кухне. Она моет посуду. Марат в ярости подходит к ней.
— Топор есть?
— Ложись. Я скоренько.
— Найди топор.
— Нелепо шутишь.
— Не шучу.
— Ложись, сказала. Я скоренько.
— Сначала изрублю твою супружескую кровать...
— Вещи не отвечают за людей.
— Честные вещи отвечают. Кровать, если, она допускает на постель...
— К сожалению, никогда не будет вещей, охраняющих нравственность.
— Будут. И наверняка есть. Безнравственные вещи заслуживают казни. Я изрублю в прах твою супружескую... Дай топор!
— Ну уж, ну уж... Умница, постели на полу. Я сейчас.
— Я ухожу. Это не мой дом.
— Но ты у меня, а это мой дом.
— Нам нужен общий дом.
— Он абсолютно мой.
— Я долго ждал. Я терпеливый. Приеду, получу квартиру и сразу тебя вызову.
— Ты живешь только собой. Себе счастье, другому гибель.
— Я живу любовью. Буду ждать тебя в нашем доме.
Он бредет по коридору. Она догоняет его, поворачивает к себе, бьет по щекам, заходясь от гнева.
СМЕРТЬ И ВОСКРЕШЕНИЕ МАРАТА КАСЬЯНОВА
В состоянии потрясения, не преувеличиваю, я возвратилась к себе на тропаревский холм, сменила тренировочный костюм, крепкущие спортивные ботинки польского производства, полотняную кепочку на одежду, приличествующую положению специального корреспондента, и поехала обратно.
Сон, где была ремешковая гармошка, песня «Среди долины ровные», явь с ощущением беспрепятственной воли потерялись где-то в прошлом, кажущемся таким давним, как мезолит, крушение державы Ахеменидов, отмена крепостного права.
Дорогой на аэродром я убедила себя уклониться от сверхсенсорного улавливания как основы для вывода, что Марат не умер. Я предпочла хорошо укатанную, международную, межконтинентальную магистраль — магистраль практической логики.
Могло возникнуть чье-то измышление о смерти Марата на почве злобы, завистничества, лжи, мистификации? Вполне. Так ли складывалась карьера Касьянова, чтобы закономерно совершилось его восхождение на директорский пост? Не совсем так, но все-таки подходяще. После окончания училища он служил в Калининградской области, где едва не погиб под бывшим прусским городком Гранцем: близ грузовика, на котором Марат ехал с солдатами, взорвалась, сдетонировав, мина, сохранившаяся с военной поры. Получил позвоночное ранение. Оперировали. Больше года лежал в госпитале. Долго ходил в корсете.
Из-за того, что быстро утомлялся и частенько изнемогал от болей в позвоночнике, был назначен начальником клуба. Судя по тому, что чуть позже окончил политическое училище, он увлекся новой военной деятельностью. Мне точно не известно, почему он демобилизовался: нездоровье ли было причиной, огромные ли сокращения численного состава армии, производившиеся тогда. Об этом ни от кого из наших общих товарищей я не слыхала. Зато возникла версия, будто бы на важном совещании по проблемам воспитания он оспаривал точку зрения старшего начальника на какую-то смелую книгу, вот ему и пришлось уйти в запас.
После Маратовой демобилизации до меня докатывались такие известия: он мыкается по крупным городам на Волге; осел в тихом санатории, обслуживает исследовательское лечебное электрооборудование — всякие там кардиографы, рентгеновские аппараты... «д’Арсонвали», УВЧ; куда-то девался; объявился на сибирском гидростроительстве, прораб участка бетонных работ, к предпусковому периоду, когда начался монтаж гидрогенераторов, секретарь парткома всего строительства.
Он был из тех людей, за кем пристально следят бывшие товарищи по работе и школе. Нашим общим однокашникам казалось, что он далеко пойдет. Кто прочил ему большой начальственный путь, те были огорчены и недоумевали, узнав, что через несколько лет он уклонился от крупного назначения в городе, возникшем рядом с гидростанцией, и уехал в Новосибирск, где и устроился на самую что ни на есть рядовую должность в научно-исследовательский институт. Позже подтвердилось, что так и произошло и что начал он свою деятельность в институте лаборантом с крохотным окладом, который дается девчонкам, моющим пробирки.
Но и в институте он сделался заметной фигурой, проявив универсальные творческие интересы и возможности; успешно занимался биметаллами, электроникой, вакуумными печами, программированием. Печальный слух, что Касьянов, переселившись в Ленинград, заболел туберкулезом и умер, распространился позже.
Нет сомнения, Марат подготовился всем содержанием трудовой жизни к должности директора.
И конечно, конечно же, не должен был потеряться в вечности один из искателей, в которых немыслимо нуждается общество. Как только я могла допустить, пусть мало-мальски, возможность его у х о д а?!
Он жив.
Он любит.
Он ищет.
Детям присуща лавинная любознательность: зачастую от множества вопросов, задаваемых ребенком, взрослые чувствуют себя как бы гибнущими под каменными навалами. Принято считать, что такого свойства любознательность не распространяется на самих взрослых. Она-де естественным образом убывает по мере взросления человека. Зрелость, мол, и есть состояние полной ясности.
Познание не убавляет числа вопросов, напротив, оно их увеличивает. К тому времени, которое мы определяем как зрелость, но что в сущности является остановкой в развитии или началом спада в нем, просто-напросто убывает наша пытливость.
Касьянов был как раз таким редким человеком: его любознательность прибывала, точно река в половодье. Вот один из вопросов его юности:
— Прекрасная защита у турбогенератора. А у трансформаторов?! Вплоть до тепловой защиты. Реле Бугольца — элементарно и спасительно. Пойди на домну. Горновые... Каждый день тепловые перегрузки. Почему же защита оборудования лучше защиты человека?
Вздор. Не мог он уйти, потому что тогда бы убыла пытливость на земле.
2Сидя в самолете подле иллюминатора, я любовалась узором взлетной полосы, составляемым шестиугольниками железобетонных плит.
Когда поднялись и стали разворачиваться, взлетная полоса, лежавшая среди зеленой травы, выглядела ровно, серый ее цвет сглаживал чувство любования, будил каменную опасность: грохнемся об нее — вдрызг. Под воздействием перемены в восприятии, я как бы с высоты посмотрела на недавний свой восторг, вызванный уверенностью, что Марат жив, и на восхищенное размышление о его судьбе и сущности. И я сказала себе: «Сохраняй трезвость оценок. Не гипнотизируй себя прошлым. Он мог измениться. Объективность достигается средствами непредвзятости».
3Самолет заходил на посадку. Поверх крыла, косо наклоненного к земле, завихривался белый город, вживленный в огромный сосновый массив.
В стороне от города, ближе к сизому рубленому поселку, охваченный кирпичными стенами приник к плоскогорью завод: новенькие корпуса, вероятно, длиной в километр, и старые, искрасна-черные, с ржавыми трубами. Он, разумеется, завод «Двигатель».
Обычно я скучаю по индустриальному пейзажу и, едва увижу промышленные сооружения, принимаюсь глазеть на них, как девчонка на облака. Мою сестру Беатрису, для которой красота существует лишь в сельских видах, правда, она беспощадно изымает из них тракторы, комбайны, всяческие постройки из бетона, это возмущает
— Нелепость! — кричит она. — Все равно что поэтизировать крематорий.
Сознаюсь — в картине завода, открывавшейся с воздуха, не было ничего зрительно приятного, и я подумала: «Быть может, Беатриса права? Не эстетическая ли фальшь правит восприятием, когда из промышленного, пусть оно и служит насущным потребностям общества, я стремлюсь извлечь прекрасное? Несуразной, безумной была бы попытка, если бы я вознамерилась ловить раков в цистерне с пропанбутановой смесью».
Допускаю, что турбулентное течение в моем восприятии возникло от противоборства душевных потоков: один из них, вызванный редакционным заданием и охотой встретиться с Маратом, был нисходящим, другой — взмыл навстречу ему под воздействием природы в окрестностях Желтых Кувшинок: красноствольной рощи, дымчатых шаров приречных ив, хребта, мохнатого от леса, увала, склоны которого выравнивались в степь, сияющую накрапами озер.
Мы пошли на снижение. Я заметила белую козу, бегущую к посадочной полосе. Она собиралась проскочить перед шасси самолета. Моторы, было утишившиеся на мгновение, гаркнули. Наверно, дрогнуло сердце пилота? Срежет шкодливую бестию, но глазомер подсказал: «Проскочит». И тут же сбавил газ и не бросил машину вверх.
Белая коза осталась цела: кинулась вспять. Самолет фыркнул с досадливым облегчением и стакнулся с железобетоном. На минуту, покамест он не начал выруливание к аэровокзалу, я вернулась к недавнему раздумью. Вдруг да неспроста коза подалась наперерез самолету? Попасись ежедневно под завывания, рыки, свисты, от которых хочется зарыться в землю, возненавидишь эти летающие чудища и взбрендится вонзить рога в их душные колеса.
