Евгений Наумов - Черная радуга
– Справедливость… Читал твои фельетоны, читал. Вот ты за справедливость борешься, а правдоборца из тебя не выйдет.
– Почему?
– У самого на хвосте бутылка. Каждый на нее пальцем тычет.
– А ты полагаешь, правдоборец без пятнышка должен быть?
Мы – не ангелы. А ежели который без пятнышка, значит сектант. Но такие вот самые опасные, самые расчетливые.
– И ты в ту же дудку! Чем опасны сектанты? Мораль у них крепкая, заповеди те же, что и в любом кодексе: не укради, – не убий, не бреши…
– Да сама мораль на чем стоит? На голом расчете: веди себя прилично в этом мире, а на небесах получишь все тридцать три удовольствия. Воздается сторицей! Не как-нибудь, а сторицей! Кто же устоит, кто рубля пожалеет в обмен на сотнягу? Но ты поведи его на ту сторону да покажи, что там ничего нет и никакой сторицы ему не будет, – куда и благочестие денется.
– Раньше люди на потусторонний рай надеялись, а когда сказали им, что никакого рая нет, в пьянство ударились, так, что ли? – Бисалиев, забыв о завете отца, в волнении выпил второй стакан. – Опасная у тебя теория!
– Я ничего не говорил, это твои слова. Никакой теории у меня нет, просто я ищу ответ, почему люди так много глушат, почему к пойлу тянутся.
Раздался стук в дверь. Вошел парень среднего роста: 6рови вразлет, широко поставленные красивые глаза, опушенные густыми ресницами, умный взгляд. Вот только в фигуре что-то безвольное, женское…
– Звали? – он настороженно застыл у комингса.
– Вот, знакомься, Матвей Иванович, – второй штурман Иноземцев, мастак по компасам.
Они пожали друг другу руки. Так Матвей познакомился с Иноземцевым. Лучше бы он не знакомился! А иногда Матвей потом думал, что в этом была какая-то предопределенность судьбы.
– Матвей Иванович хочет с тобой выпить, иначе бы я тебя, стервеца, и в каюту не пустил… – завелся было капитан.
– Ну ладно, дело прошлое, – Матвей налил стакан, протянул штурману. – Мы вот тут спорим, почему люди пьют.
Иноземцев принял стакан, осушил одним духом и вытер губы тыльной стороной ладони.
– Очень просто, – сказал он, словно продолжал прерванный разговор. – Из-за цели.
– Какой цели?
– Любой. Ставят перед собой различные цели: того достичь, этого добиться…
Бисалиев захохотал:
– Видал? Теоретик. Он тебе сейчас мозги замутит, двери не найдешь.
– Ну-ка, ну-ка, – Матвей пододвинул штурману стул. – Поясни.
Тот сел, не торопясь закурил.
– Есть цели маленькие и большие. Ну, маленькие – скопить на квартиру, машину, захватить кресло – это даже не цели а поползновения, мелкая суетня. А большие цели делятся на достижимые и недостижимые. Если цель недостижима, то зачем ее ставить перед собой? Чтобы всю жизнь локти кусать? Как только человек начинает понимать, что цель недостижима, тут и запивает. А если достижима, что потом делать человеку, который посвятил ей всю жизнь? Тоже пить.
– Но он может поставить перед собой новую цель!
– А это уже бег в колесе. Нет, нужно жить в бесцельности, воспитывать у себя эту бесцельность, ясно понимать ее целительную силу. Довольствоваться всегда самым малым, тем, что есть. Возьмите Диогена и его бочку. Ни к чему не стремился, а поди ж ты, был счастлив и оставил свое имя в веках.
– Ну, положим, и он искал. С фонарем все бродил…
– Искал такого же, как сам, – кивнул Иноземцев. – А люди вокруг все бежали куда-то, все стремились: быстрей, пешком ходить некогда, давай колесо. Кто-нибудь помнит изобретателя колеса? То-то. А Диогена помнят.
– Но бутылка тут при чем?
– Человек инстинктивно стремится к бесцельности. Водка и дает это ощущение. Жахнул – и целеустремленность как рукой снимает. Уж никуда-не спешишь, хочется поговорить «за жизнь», осмыслить ее, осознать себя. А непьющий даже по эскалатору бежит. Матвей налил, машинально выпил, стал закусывать.
– Однако для того чтобы почивать на лаврах и глушить, надо чего-то добиться.
– Наоборот, сивуха и дает человеку ощущение, что он уж всего добился. Почему пьяный разглагольствует о своих успехах? Он уверен, что достиг. Водка дает ощущение благополучия и достижения чего-то сегодня, сейчас, а не после дождичка в четверг. Глотнул – и счастлив.
– М-да… – Матвей выглянул в иллюминатор. Подходили к плавзаводу, мотобот уже подняли на палубу, старшина, видимо; доложил Кастрату, с чем едет Матвей, и теперь у борта стояли встречающие – чуть ли не шпалерами. «Почетный караул – мать их!»
– Бек Назарович, – обратился он к капиталу. – Оставлю у тебя это имущество, видишь – встречают. Когда сети поставишь и в полночь подойдешь к борту, перебрось мне на веревке.
– Ладно, – Бисалиев уже не сердился, лишь вздохнул. Оба с чувством пожали друг другу руки.
И вот теперь Матвей ждал траулер, вглядывался в ночное море, опытным взглядом выхватывая сигнальные огни снующих по району лова судов. Красный огонь – идет туда… зеленый огонь… Ага! Красный и зеленый – держит курс на плавзавод. Его дернул за рукав Валентин:
– Ты что, не слышишь?
– Пойло сейчас будет здесь, – бросил Матвей. – Потерпи.
– А в портфеле у тебя что?
Матвей вспомнил о портфеле. Там ведь два «гуся»! Открыл – точно! Откуда они здесь взялись? И снова смутное подозрение чего-то нереального закралось в душу. Ведь портфель он взял со скамейки в полтавском сквере, то бишь владивостокском, причем неизвестно, как он и туда попал.
– Мили две… – пробормотал он. – Будет здесь через пятнадцать минут. Успеем.
Они быстро спустились в каморку с грозной надписью на двери. Щелкнул ключ, Матвей вытащил бутылку и чуть не выпустил ее из рук – это оказалась рисовая водка. А тогда, в парке, он пил черное вязкое вино. Хорошо помнил.
– Ладно, – быстро разлили по стаканам. – Будем! После того как выпили, Матвей лихорадочно зашептал, косясь на дверь:
– Мне только что казалось, что я в парке во Владике. Иду мимо университета… парапет. А перед этим был на Украине. И вдруг – на судне! Как ты это объяснишь, а?
– А что тут объяснять? – Валентин с хрустом разгрыз клешню. – Ты попал на лист Мебиуса.
– Односторонняя поверхность! – Матвей отшатнулся. – А откуда она взялась?
– Мы многого не знаем. А Бермудский треугольник? Куда бесследно исчезают суда и самолеты? То-то! Нам разные объяснения подсовывают – дескать, авария, тайфун, колебательные волны. Но почему людей с палубы слизывает живьем? Я это установил. По земле где-то проходит односторонняя поверхность. Как попал на нее, так и сгинул. Или объявился на другом краю земли.
Матвей сразу поверил ему. Во всяком случае, теория Валентина многое объясняла и проясняла. Было за что ухватиться для исходных рассуждений.
– А что ты о ней знаешь?
– Не раз попадал… – тот улыбнулся своей извиняющейся ухмылочкой. – То в одном месте объявлялся, то в другом и не помню как. Говорят: пьяный был. Пьяный-то пьяный, но не дурак. Дело в том, что лист, – он поднял палец. – пьяных долго не держит. Он движется в виде конвейера, а куда уходит – неизвестно. Может, куда-нибудь туда, – он неопределенно махнул рукой. – И кто им управляет, неизвестно. Может, им пьяные не нужны? Только попал, определили – и выбросили. И ты оказываешься все еще в пределах Земли. А те, которые потрезвее, представляют какой-то интерес. Их и уволакивает за пределы… К тому же трезвого выброси, он и пойдет балабонить, доказывать. А пьяному какая вера?
От его рассуждений морозец подирал по коже, мутилось в голове. Матвей вспомнил теорию одного алкаша в дурдоме. Тот тоже толковал о каком-то внеземном наблюдении. Озирался. Может, и он попадал на такой лист, только не знал, что это такое. Просто почувствовал, что все не наше, – товары не те, и по загривку не дают. А Валентин механик, сразу докумекал.
Вот оно как! Мысль Матвея напряженно работала. Но додумать не пришлось: наверху зазвенели звонки, послышался топот.
– Причаливает! Пошли.
Траулер стоял у борта. На его палубу подавали строп с продуктами, все суетились, смотрели туда. Матвей прокрался дальше – Иноземцев на корме траулера увязывал бечевкой какие-то тючки в парусине. «Молодец, – тепло подумал о нем Матвей. – Сориентировался».
Штурман поднял голову:
– Матвей Иваныч! Кидай конец!
– Давай ты, – сказал он Валентину. – А я понаблюдаю… Валентин споро поднял один за другим два тючка и деловито понес их вниз, в ту же каморку.
– А что я видела… – пропел сзади мелодичный голосок. Он повернулся – перед ним стояла Вера в своем неизменном синем трико, но поверх него была накинута блестящая куртка с пушистым белым воротничком и опушкой по рукавам и подолу. Ее глаза блестели.
– Ты как Снегурочка! – вырвалось у него. – Почему здесь?
– Работы мало, меня попросили подежурить, – она подошла вплотную, понизила голос. – Матвей Иванович, нам Кастрат строго-настрого наказал следить, как подойдет траулер…
– Побежишь докладывать?
– Хорошо, что вы в моем секторе. Больше, кажется, никто не видел, я смотрела… – она еще ближе подошла, хотя уже и подходить было некуда. От нее слабо пахло духами, и глаза мерцали у самого лица. Матвей и сам не понял, как это случилось, а уже жадно целовал ее полуоткрытые губы, глаза, холодноватые от морского ветра щеки.
