Агния Кузнецова (Маркова) - А душу твою люблю...
– Нет, не все, – возразил Григорий, – вот послушайте: они остановились в хорошей гостинице, жители которой пользовались общим столом. В обеденное время все спускались вниз, в большой зал, где стоял длинный стол, накрытый скатертью. В первый же день прислуга показала Ланским их места. Они сели, и по тому, как среди сидящих за столом прошел шумок и обитатели гостиницы стали перешептываться, маменька поняла, что ее узнали. Прежде такое впечатление она производила своей красотой, но теперь былая красота не поражала. К маменьке надо было присмотреться, чтобы заметить, что она еще очень хороша собой. Ее узнали как бывшую жену Пушкина, и ей стало не по себе. Столовую посещали русские студенты, и, вероятно, это они первыми узнали маменьку. Однажды они намеренно положили на стол там, где были места маменьки, Петра Петровича и Ази, открытую книгу с густо подчеркнутыми чернилами строчками. Когда пришли обедать, Азя схватила книгу и увидела, что как раз на этих страницах напечатана статья о Пушкине. И она прочла вслух подчеркнутые слова: «В этот приезд поэта в Москву произошла роковая встреча с Н. Н. Гончаровой, – той бессердечной женщиной, которая загубила всю его жизнь». Маменька расплакалась. Не стала обедать и ушла в номер, она тогда проплакала весь вечер, говорила, что люди никогда не пощадят ее, не пощадят ее даже родные дети.
– Петр Петрович никогда не делает различий между нами и своими детьми, – тихо заметила Мария, – мы для него родные дети. Но вот поведение Александры меня часто огорчает и даже больше – раздражает. Вы заметили, что одна она из всей семьи не любит нашего отца. За что?
– Да, это я тоже всегда чувствую, – утвердительно кивнул головой Григорий.
Александр пожал плечами. Он не был столь наблюдателен.
– Даже ее нежелание простить трудный характер тетушки Александрины, которая была около маменьки в самое тяжкое время, – продолжала Мария, – закладывала свои вещи, чтобы облегчить жизнь вдовы с четырьмя детьми. А как Азя гордится тем, что ее крестным отцом был царь! И вот увидите, когда-нибудь в воспоминаниях о маменьке – а она ведет дневник и собирается стать писательницей, – несмотря на свои чувства к ней, она не постесняется намекнуть на свое царское происхождение и предаст маменьку.
– Маша, перестань, ты терзаешь себя и нас, – остановил ее Александр, – о чем ты говоришь? Это все твои нервы… – Он подошел к сестре, обнял ее. А та, всхлипывая, закрывала лицо шалью Натальи Николаевны, накинутой на плечи, чтобы, не дай бог, мать не услышала ее рыдания. – Ты просто устала от волнений, успокойся ради бога, успокойся, сестричка! – Александр гладил ее растрепавшиеся волосы. – Ты же видишь, как Азя сейчас искренне переживает это горе…
Глаза Натальи Николаевны устремлены поверх тех, кто находился в комнате. Снова память развертывает перед нею картины прошлого.
Салон Карамзиных. Николая Михайловича Карамзина, литератора, историка и общественного деятеля, Наталья Николаевна знала только по рассказам Пушкина. А Пушкин в детстве и ранней юности боготворил этого замечательного человека. После смерти Карамзина его жена Екатерина Андреевна, дочь Екатерина Николаевна Мещерская и особенно незамужняя падчерица Карамзиной Софья Николаевна заботливо сохраняли в своем салоне старых друзей.
Пушкин знал Екатерину Андреевну с 1816 года. И несмотря на то что она была на 20 лет старше его, питал к ней юношескую влюбленность. А дружба осталась на всю жизнь. Даже умирая, он вспомнил о ней и позвал проститься. Она, рыдая, благословила его, переживая утрату друга.
…Когда Пушкин приехал к Карамзиным впервые с молодой женой, их встретила Екатерина Андреевна, уже немолодая, высокая, полнеющая женщина, с суровым холодным лицом, по которому можно было судить об ее властном и твердом характере. Она сдержанно улыбнулась Наталье Николаевне, казалось, даже не заметила ее необычайной красоты и на ее приветствие произнесенное по-французски, ответила русской фразой:
– Рада с вами познакомиться.
Затем Пушкин подвел жену к Софье Николаевне.
– Знакомься, Наташа, с Самовар-Пашой, – сказал он совершенно серьезно.
– Это меня так поддразнивают за то, что я всегда разливаю чай, – с приветливой улыбкой, тоже по-русски сказала Софья Николаевна, пытаясь скрыть изумление, вызванное красотой жены Пушкина.
В темных глазах ее, в строгой форме губ чувствовались ум и настойчивость, но быстрая насмешливая улыбка, легко сменявшаяся на ее лице улыбкой доброжелательности, не понравилась Наталье Николаевне и насторожила ее. С первой встречи Софья показалась ей интересной собеседницей, глубокой, начитанной, но со временем Наталья Николаевна убедилась, что все это показное и знания ее весьма поверхностны. Несмотря на серьезную атмосферу салона, которая вначале поразила молодую Пушкину, Софья втихомолку любила зло посплетничать и посудачить на самые мелкие темы.
Пушкин познакомил жену с присутствующими на вечере братьями Виельгорскими. Здесь же была уже известная Наталье Николаевне Россет.
Блудов, Дашков, графиня Строганова, Одоевский, Соллогуб с изумлением рассматривали необыкновенную красоту Пушкиной. Она же была смущена и молчалива, как всегда.
Вечер длился до двух часов ночи. Софья Николаевна разливала чай. Все здесь было не так, как в других салонах. В карты не играли. Говорили по-русски. И больше всего привлекло Наталью Николаевну то, что гости Карамзиных и хозяева разговаривали о литературных новостях, об исторических событиях, захватывающих мир, ни словом не обмолвясь о петербургских сплетнях.
После чая Софья показала Наталье Николаевне свой альбом.
– А вот и Пушкин, – улыбаясь, сказала она, перелистывая страницу.
И Наталья Николаевна прочла:
В степи мирской, печальной и безбрежной,
Таинственно пробились три ключа:
Ключ юности, ключ быстрый и мятежный,
Кипит, бежит, сверкая и журча;
Кастальский ключ волною вдохновенья
В степи мирской изгнанников поит.
Последний ключ – холодный ключ забвенья,
Он слаще всех жар сердца утолит.
Андрей Карамзин понравился Наталье Николаевне с первого взгляда. Живой, умный, в меру разговорчивый семнадцатилетний юноша. Он несколько раз в своих рассуждениях презрительно отозвался об аристократическом обществе, среди которого вращался он и семья Карамзиных. Это не удивило Наталью Николаевну. Она привыкла подобное слышать от мужа.
В то время Андрей болел легкими и вскоре надолго уехал лечиться за границу. Там и застало его известие о гибели Пушкина. Позднее Андрей Николаевич был адъютантом при шефе жандармов Орлове, а в 1846 году женился на вдове миллионера Демидова Авроре Карловне, вышел в отставку и жил барином, управляя землями и заводами Демидова.
Пятнадцатилетний Александр Карамзин походил на мать. У него было такое же суровое лицо. И, как брат, он весь вечер тихонько, чтобы не досаждать взрослым, встревал со своим скептицизмом. Наталья Николаевна знала, что он глубоко почитал талант Пушкина и сам неплохо писал.
Двенадцатилетний Владимир Карамзин поразил Наталью Николаевну своей красотой, но не понравился неприветливостью. А младшая, Лизонька, показалась сущим тираном семьи.
Самое большое впечатление на молодую Пушкину произвела Екатерина Николаевна Мещерская. Она была проста, приветлива, обаятельна и умна. И Наталья Николаевна всей душой потянулась к ней с первого знакомства. Это чувство к Мещерской не покидало ее всю жизнь.
Пушкин близок был со всеми Карамзиными, но особенно дружил с Александром. И Александр, ближе узнав Наталью Николаевну, настроился к ней дружески и каждую субботу приезжал к Пушкиным завтракать. А иногда даже осмеливался со своими друзьями ночами врываться на дачу Пушкиных на Каменном острове, поднимая хозяев. И Наталья Николаевна, наспех одеваясь и причесываясь, выходила к гостям, нисколько не сердилась на Александра.
Вскоре в салоне Карамзиных появился Дантес. Он быстро стал близким приятелем братьев. А Софья Николаевна, как казалось Наталье Николаевне, увлеклась им.
Помнился Наталье Николаевне такой случай. Пушкин и она с сестрами с трудом досмотрели неинтересный спектакль в театре и на обратном пути все заснули в карете.
– Барин! Приехали! – подождав некоторое время, сказал кучер, открывая дверцу.
Позевывая и потягиваясь, все вышли, поднялись на крыльцо.
– Что это? – удивилась Екатерина, поглядывая на освещенные окна дома. Они вошли, и их встретили веселые звуки клавикордов, под аккомпанемент которого пели два мужских голоса.
– Это Карамзины, Александр Николаевич и Владимир Николаевич, вас дожидают, – сказал слуга.
Александра сбросила верхнюю одежду и, не заходя в гостиную, ушла спать. Остальные пошли к гостям. Здороваясь и стараясь сдержать зевоту, Пушкин сказал:
– Хватит веселиться. Спать пора. На дворе ночь. Приезжайте в другое время, – и ушел к себе.
