Николай Корсунов - Мы не прощаемся
— А то еще духовные семинарии есть, духовные академии... Я пришлю тебе условия поступления... Да не вскидывайся ты, ради христа! Не хошь — как хошь... Только помни: земля еси и в землю отыдеши. Все там будем. Все! — Он опрокинул в рот стопку, вкусно почмокал губами: — Замечательное молочко у коровки бешеной!..
В дверь негромко постучали. Горка побледнел, через секунду, опомнившись, вскочил и сунул обе бутылки под стол, хрипло разрешил: «Да!»
Вошла Граня. Поздоровалась и, стреляя насмешливыми глазами то в Горку, то в гостя, спросила, где Осип Сергеевич. Сказала: «Подожду!» — и присела на стул. С понимающей улыбкой, чуть тронувшей ее небольшие, не знавшие помады губы, она наблюдала за мужчинами.
Священник, поспешно застегивая сорочку и рясу, не отрывал взгляда от разрумяненного морозом лица Грани. Горка испуганно и зло прохаживался в смежной комнатке, под его шагами скрипели половицы, а казалось, что там кто-то ходил на протезах.
Не найдя ничего лучшего, священник пошарил под столом и достал так и не початую бутылку портвейна.
— Присаживайтесь к нам, девушка, отведайте рюмочку портфельной.
— Не пью, спасибо. А почему — портфельной?
— Некоторые в портфеле любят возить: не очень крепкое и с хорошей пробкой. — Он поднялся и, крепко ступая, — будто и не пил! — подошел к Гране. — Может быть, разденетесь, девушка? У нас тепло.
— Нет, я пойду. — Граня тоже поднялась. — Вы... грехи отпускаете? Я ведь за этим пришла. Грешнее меня нет в поселке.
Она близко увидела его распахнутые восторгом, влажноватые глаза.
«Готов, испекся! — Граню покоробила эта похожесть, это обычное при встрече с ней состояние незнакомых молодых мужчин. — И ты такой же... Хоть бы один выдержал характер. Вот Андрей... Андрюшка другой...» Многие Граню любили, но не многих она любила. Ее любили и боялись слово против сказать, становились пластилином, из которого она могла лепить все, что заблагорассудится. А ей хотелось иной любви, любви, в которой бы не она коноводила, а он — сильный, умный, сложный... Между тем она отметила, что священник действительно красив и молод, но как раз это еще больше настроило ее против него. И когда он заговорил о ее грехах, понимая их, конечно же, как шутку, когда заговорил о том, что готов все их взять на свою душу, Граня усмехнулась и грубо отрезала:
— У вас у самого, чай, грехов, как у Полкана блох. — И, не дав ему ничего выговорить, кинула Горке: — Скажи отцу, что в девять вечера заседание правления!
После ее ухода в горнице долго было тихо. Пристывший к дверному косяку боковушки Горка не без злорадства наблюдал, как Бова Королевич наливал спирт, цокая горлышком бутылки о край рюмки, как, забыв свою словоохотливость, молчком выпил.
— Кто это? — спросил наконец, уводя глаза в сторону.
— Граня.
— Нет, что она такое?
Не совсем поняв суть вопроса, Горка коротко рассказал, кто такая Граня. Священник неопределенно хмыкнул и потом задумчиво мял в пальцах мякиш хлеба. Видимо, он был совершенно трезв. И, видимо, эта трезвость не нравилась сейчас ему самому. Он одну за другой выпил две рюмки. Только теперь вспомнил о прерванном разговоре, вспомнил о хозяйском сыне, который опять начал ходить по горнице.
— На чем же мы остановились, отрок... Д-да-а... Прислали мне в этом году дьякона — совсем мальчонка, семинарию окончил. — Горка замечал, что гость скажет слово-другое, и как бы споткнется, что-то припоминая, и глаза его становятся грустными-грустными, как у божьей матери, что нарисована на иконе в углу. — Совсем мальчонка... Пока что верит и во всевышнего, и в райские кущи, а года через два «Волгой» обзаведется и сберкнижкой.
— Что-то больно быстро! — Горка приостановился, облизнул верхнюю высохшую губу.
— А потом уйдет... Эх, жизня, едри ее в корень! Давай, Гора, еще по единой!
Горка отмахнулся, он с хмельной лихорадочностью торопил мысли, он искал оправдания у своей совести. А молодой священник забыл о нем, он горестно, по-бабьи подпер щеку и вдруг с надрывом, со слезой рассказал рассказанное:
Ночью за окном метель, метель,
Белый беспокойный снег...
Это было столь неожиданно, что у Горки даже подбородок отвалился. Растерянно смотрел парень на мокрую щеку, подпертую рукой в широком рукаве рясы, на мерцающий в завитках волоса нагрудный крестик, на полусмеженные глаза гостя. Пьяное ли горе изливал он, вспоминал ли что-то заветное, никому не ведомое?
Знаю, даже писем не пришлешь,
Горькая любовь моя...
Мягкий тоскующий тенор бередил сердце, напоминал о бытии, о любви людской, неразделенной. Бренен мир, бренна жизнь наша! Горке захотелось плакать, ему захотелось перед кем-то излить все. Перед кем? Кому он доверит свою боль и свои муки? Нюра? Ах, Нюра, разве ей такое можно, разве она поймет!
Горка отчаянно потряс тяжелой головой.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Приезжий лектор так и назвал лекцию: «Твое место в жизни». Прочитал, сложил листы и, щуря глаза в белых ресницах, выжидающе посмотрел в зал.
Сидевшая в первом ряду Нюра Буянкина вскочила и, пунцовея от собственной решимости, тоненько выкрикнула:
— Вопросы есть к товарищу лектору?!
Андрей услышал за своей спиной шушуканье, а потом чей-то явно измененный, дерзкий голос спросил:
— А вы, товарищ лектор, нашли свое место в жизни?
По залу, набитому колхозной и школьной молодежью, нерешительно плеснулся короткий смешок. Лектор, ему было лет двадцать пять, не больше, вытер платком вспотевшие ладони.
— Простите, я не совсем уяснил ваш вопрос...
В зале наступила интригующая тишина. Все, по-видимому, ждали необыкновенной развязки. Но тот же измененный, только теперь уже с лукавинкой голос разочаровал:
— Нет вопросов! Отсутствуют!..
Андрей напрягся: сейчас Нюра предоставит слово, а он лишь теперь понял, что сказать-то ему нечего. Лектор говорил о веке атома, о космических кораблях, о новостройках Сибири, где теперь место каждого молодого. А он, Ветланов, собирался призывать в чабаны, на Койбогар! Наверно, убого это будет выглядеть...
— Тише, товарищи, соблюдайте тишину! — Нюра волновалась, успокаивая зал, который веселым шумом провожал с трибуны лектора. — Такое мероприятие... Если нет вопросов, то... кто имеет слово? — и она остановила взгляд на Андрее.
К радости Андрея, его опередил Коля Запрометов, младший брат Ульяны Заколовой.
— Я имею! — крикнул он азартно и, не дожидаясь разрешения, стал торопливо протискиваться к трибуне.
Нюра не знала, что делать: план диспута начинал рушиться. Когда Заколов сказал, что не придет на диспут (срочное заседание правления!) и, как комсомольскому секретарю, все поручает ей, она еле скрыла радость — так ей было приятно это ответственное задание. А вот теперь испугалась.
А Коля уже был за трибуной. У Коли — синие-синие глаза, смотрящие на мир с простодушной жадностью жизнелюба.
— Знай, что будет промывка мозгов, не пошел бы, — сказал он звонким, ломающимся баском.
— А ты шел на промывку желудка?
— Не остри, Какляев. — Коля повел черной красивой бровью на рыжего одноклассника, сидевшего рядом с Андреем. — Вот — лекция. Тысячу раз слышал... Магнитка! Ангара! Космос! Вселенная! Миллион раз слышал. А кто же лекцию — о весне?! Кому весну любить? На черта она мне, вселенная, без весны, без девушек...
В зале загудели. У Андрея появилась надежда, что диспут будет сорван, и ему не придется выступать. Но Нюра метнулась к трибуне и в отчаянии принялась стучать пробкой графина по пустому стакану:
— Тиш-ше! Слово имеет Ветланов Андрей!
Появление за трибуной Андрея молодежь встретила с нескрываемым любопытством, знала: этот, как и Коля Запрометов, за словом в карман не полезет.
Андрей с улыбкой смотрел в зал и видел тех, с кем жил, с кем рос, с кем учился. В заднем ряду, тесно прижавшись друг к другу плечами, мирно беседовали Мартемьян Евстигнеевич и Ионыч. Бубнил, конечно, один Мартемьян Евстигнеевич: «Эскадронный хоть бы хны, а у меня, веришь ли, аж чуб завял...» Недалеко от сцены на крайнем стуле сидела прямая строгая Ирина. Андрею казалось, что ее высоко уложенные волосы своими пепельными кончиками исходили в воздух, как дым, так они были пушисты и легки.
«А Грани нет. Может, и хорошо, что нет? Свободнее как-то... А где она?.. И о чем говорить?..»
— Андрей, аплодисментов ждешь?!
Веселый возглас поставил все на место. Андрей откинул со лба прядь волос.
— Товарищ лектор, — Андрей скосил глаза на белобрысого парня с папкой на коленях, — звал нас в Сибирь, в космос. Спасибо за совет! А Коля Запрометов... Коля звал весну любить. Тоже спасибо... А я вот, хлопцы, посмотрел — много вас здесь... Человек пять-шесть — идемте на фермы. К нам, на Койбогар! А?
