Николай Асанов - Электрический остров
Они вошли в светлую, на уровне второго этажа, с окном во всю стену конторку. Орленов спросил:
— Какие же недостатки есть, по-вашему, у трактора?
— А вы их и сами увидели, — пожав плечами, сказал Пустошка. — Имеющий очи чтоб видеть, да видит…
— Имеющий уши, чтоб слышать, да слышит,— передразнил его Орленов.
— В том-то и дело, что те, кому надо слышать, заткнули уши! — печально сказал инженер.
— А вот мы им покричим! — снова поддразнил его Орленов.
— Голос у меня слабый.
— Не сказал бы — для меня он прозвучал, как труба архангела! — грубоватым тоном напомнил Орленов, и инженер окончательно смутился. — Вы говорили с директором?
— Возницына не переубедишь, — вздохнув, ответил Пустошка. — Он, кажется, искренне уверен, что лучшей машины на свете не бывало, а что она не похожа на обычный трактор, так это, по его мнению, даже и лучше, поскольку это трактор электрический…
— Да, так иногда случается! — усмехнулся Орленов, вспомнив, как с первого взгляда влюбился в машину за одну лишь вложенную в нее идею. Но сам-то он разобрался в ее недостатках, почему же директора завода, несомненно крупного инженера, нельзя убедить в их существовании. — В парткоме были?
— Я ведь человек беспартийный!— с беспокойством в голосе сказал Пустошка.
— У нас все дела партийные! — резко ответил Орленов. — Идемте!
Получилось, что на первый план выступил Орленов. Каждое его слово было как удар парового молота, тогда как слова Пустошки разве что могли царапать, как напильник. Федор Силыч все с большим недоумением смотрел на молодого ученого, пытаясь понять, откуда тот берет этакую уверенность? Уже не Пустошка призывал кого-то к действию, его самого толкали головой вперед…
Такое ощущение испытал он и в парткоме, когда Орленов, властно отстранив Пустошку, принялся высказывать секретарю сомнения по поводу трактора, те самые, о которых говорил инженер. Пустошка только поддакивал, вытаращив свои маленькие глазки.
Но секретарь был не так слабоволен, — с каким-то даже удовлетворением признал Федор Силыч. Секретарю было мало их критики, сомнений, он требовал деловых предложений. И тут Орленов спасовал.
— Федор Силыч, — смущенно обратился он к инженеру, — вы можете составить предложения, что надо изменить в конструкции и как изменить? И сделать нужные расчеты?
— Без обоснованных предложений, — сухо сказал секретарь, — заказ, оформленный, утвержденный министерством, с бухты-барахты нам не остановят! У нас ведь есть акты испытательной комиссии, которые говорят, что машина работает удовлетворительно.
— Сколько времени вам понадобится, Федор Силыч, чтобы подготовить предложения? — взмолился Орленов.
— Два-три месяца, — ответил инженер, с удивлением поглядывая на молодого ученого.
Секретарь парткома неожиданно присвистнул, услышав этот ответ, и сконфуженно притих, поглаживая пальцами худые виски с синими жилками. Он казался очень расстроенным всей этой историей. Бледный, с каким-то устало-скучным лицом и редкими бесцветными волосами, секретарь не понравился Орленову. Ученый поглядывал на него с недоумением, убежденный, что осилить его — пустяки. Но тут секретарь снова заговорил горячо, гневно:
— С чем же вы пришли на завод, товарищ Орленов? Что говорит филиал по поводу конструкции электротрактора, его Ученый совет? Разве можно на основании одних общих замечаний и сомнений губить такое дело? Я согласен, что в конструкции есть еще недостатки, я сам инженер. Но вы были обязаны прийти на завод с готовыми предложениями! И вам, Федор Силыч, должно быть стыдно, что вы до сих пор только охаиваете конструкцию, вместо того чтобы предложить исправления! Пожалуйста, приготовьте свои предложения. И я уверен, никто вам не помешает улучшить машину, если даже конструктор станет сопротивляться. Но задерживать выпуск трактора на основе одних только сомнений вам, думаю, никто не позволит.
— Вот тупой формалист! — с чувством сказал Орленов, когда они вышли из парткома, условившись, что Пустошка займется подготовкой необходимых предложений.
Вдруг инженер, усмехнувшись, спросил: — А чем вам так насолил Улыбышев?
Орленов удивленно оглянулся.
— Почему вы думаете, что он мне насолил? А чем он вам насолил? Возвращаю вам вопрос…
— Ну, у меня другое положение! Я — инженер, начальник цеха, я обязан блюсти государственные интересы. А вы по долгу службы должны защищать Улыбышева.
Орленов стоял ошеломленный, словно его внезапно ударили. Пустошка, испугавшись действия своих слов, заговорил о чем-то другом, но Орленов перебил его:
— Значит, вы думаете, что я действую из личных побуждений? Вот как! И вы считаете, что другие тоже могут так думать?
Пустошка нерешительно пожал плечами, словно не хотел давать ответа за других. Орленов покачал головой, буркнул:
— Ну и пусть думают! — сунул инженеру руку и зашагал от завода, опустив свои широкие плечи.
А Пустошка еще долго стоял и смотрел вслед ему, хотя ученый уже давно скрылся.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
В кабинете Улыбышева сидел Сергей Сергеевич Райчилин, преданно глядя на директора своими добродушными, похожими на маслины глазами.
Улыбышев давно уже заметил, что в присутствии Сергея Сергеевича обретает какую-то особенную твердость духа. Он не пытался проанализировать, почему появляется эта твердость, но едва Райчилин входил, улыбаясь почтительно и дружелюбно, у Бориса Михайловича становилось легче на душе.
Может быть, такое ощущение бывает у командира, который знает, что он не один, рядом верные солдаты. А может быть, Райчилин заменил ему, одинокому и непривязчивому к людям человеку, друга, которого иногда не хватает и себялюбцам. Во всяком случае, появление Сергея Сергеевича успокаивало Улыбышева: день казался хорошим, солнце — ярким, кабинет — уютным.
Именно потому, что у него не было ни друга, ни семьи, Улыбышев давно уже научился проверять свое настроение по окружающим его вещам, он, так сказать, сосуществовал с ними. И, может быть, поэтому он любил вещи, понимал в них толк и умел окружать себя ими с таким же искусством, как умеет это делать иная увядающая женщина, если у нее, конечно, хватает средств.
Кабинет директора филиала института был обставлен и украшен с единственной целью — дать добротную оправу его владельцу. Над украшением кабинета потрудился и сам Улыбышев и еще больше — Сергей Сергеевич. Кабинет был велик и светел. Два окна почти во всю стену позволяли директору окидывать мечтательным взглядом и город за рекой и остров. Солнце гостило в кабинете с утра до вечера.
Стены кабинета были увешаны картинами местных художников, которые Райчилин скупал по дешевке, приобретая при этом славу мецената. Известно, что хозяйственники относятся к картинам пренебрежительно, а если и покупают, то только в Москве и только копии известных картин, как бы плохи и дороги они ни были. А Борис Михайлович раз навсегда приказал Райчилину не покупать копий и навещал все выставки местных художников, чтобы отобрать самое ценное… Затем наступал черед Райчилина уговорить художника предать свой шедевр подешевле.
Таким образом, картины на стенах были и хороши и дешевы, мебель и хороша и дорога. Были в кабинете и ковры — не хорошие и не дорогие, и кадки с растениями, а все вместе создавало особый стиль.
Впрочем, сегодня хозяин не обращал внимания на окружавшие его вещи.
— Что же вы будете делать дальше, Борис Михайлович?— спросил соболезнующе Райчилин.
— Это Орленов считает, что мне больше ничего не остается, как поехать в деревню, пить парное молоко и отращивать бороду медвяного цвета. Но он ошибается! — желчно сказал Улыбышев.
— Ай-ай-ай! — покачал головой Райчилин и потянулся к коробке папирос, которую Улыбышев, закурив, оставил на столе. — Как же вы не подумали о характере человека, которого приглашали на работу? Анкета анкетой, но характер тоже надо знать! От характера и происходят все неприятности. У нас и так немало вздорных людей, возьмите хоть Чередниченко, хоть Горностаева…
— А что Горностаев? — резко выпрямившись в кресле, спросил Улыбышев. Потом, должно быть, решив, что жест этот можно истолковать неправильно, лениво откинулся на спинку. — Горностаев занят своими делами…
— Не скажите! — предостерегающе поднял брови Райчилин. — Как секретарь партийной организации, он прислушивается ко всяким разговорам. И если до него дойдет слух о вашей размолвке с Орленовым, он обязательно заинтересуется… Если уже не заинтересовался! — с ударением закончил он.
— Не думаю, — сухо сказал Улыбышев, однако на этот раз в его голосе не было обычной уверенности.
— Ну, а если принять предложение Орленова? — осторожно спросил Райчилин. У него была отлично зарекомендовавшая себя тактика соглашаться в мелочах и никогда не уступать в главном. В конце концов то, чего требовал Орленов, — изменить кое-что в тракторе, — было мелочью по сравнению с главным — созданием электротрактора.
