Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна
— Мы понимаем, конечно… Просим от души.
— Не могу. Люблю таежников, но в семейственности меня никто не попрекнет. Черепанова ты небось не пригласил бы.
— Так он человек партейный. Он на гулянку, конечно, не пойдет, а за всяко просто заходить никогда не стесняется.
— А у меня времени нет, чтобы запросто ходить по баракам, — раздраженно сказал Потатуев и, кивнув смотрителю, пошел по узкой тропинке между ямами и отвалами разреза.
30Когда бабьи разговоры дошли до Акимовны, она чуть не захворала от огорчения, заохала, разбранила дочь, но Маруся очень резко оборвала ее причитания. Она тоже нервничала, потому что жалела Егора, но сомневалась в его непричастности. Где, в самом деле, он шлялся в ту ночь?
— Если у вас любови не было, так чего ради он вызверился на Черепанова? — приставала мать.
Маруся нетерпеливо встряхивала стрижеными волосами.
— Оставь ты меня в покое! Я-то при чем, если у него не все дома? А может, он и не виноват. С Черепановым у меня отношения товарищеские, и нет, понимаешь, нет повода приплетать меня к нему!
— Говорила я тебе: какая может быть дружба у девушки с холостыми ребятами!..
Но девушка, не дослушав попреков, уходила из барака. Сам Рыжков ничего не говорил, не спрашивал и сердито подмигивал жене, когда она начинала вздыхать да охать.
— Ты ровно гвоздь в сапоге: беспрестанно тревожишь, — укорил он ее. — Отобьешь девку от дома, ей и без твоей докуки тошно.
Акимовна удивилась до онемения. Она ожидала от мужа попреков за недогляд, сетований на избалованность дочери, даже ругани, но не попустительства, которое оскорбляло ее, ставя под сомнение родительское право распекать и советовать. Она суетливо оправила платок, сказала скорбно:
— Рада бы помолчать, да на сердце кипит. Глазыньки у меня от слез притупели — нитку в иголку не вдену. Срамоты сколько: кого ни встреть, всяк намолвку делает.
— У вас, у баб, обычай таков: соберетесь и ну языками молоть. Нечего убиваться прежде времени. Пока еще плохого не видать.
— Чего же хуже надо, потатчик ты этакий? Чтобы в подоле принесла?
— Выдумаешь! Но ежели что, и с ребенком не пропадет, на улицу не выкинешь. Ладно, хватит об этом толковать. — Он сел на чурбан и попросил ласковее: — Обстриги меня под гребенку, а то я вовсе облохмател.
Женщина накинула ему на плечи свой чистый фартук, взяла ножницы, железную гребенку и принялась за стрижку. Скоро половина головы стала похожа на неровно выкошенный лужок. Акимовна зашла было с Другой стороны, но Рыжков отстранил ее рукой и, глядя исподлобья, смешной и печальный, сказал с горестным вздохом:
— Неужто взаправду Егоркино дело? Куда это годится? Без всякого хулиганства можно было обойтись. Пришел бы и сказал: так и так, мол, Афанасий Лаврентьич, ну и фактически поставили бы перед ней вопрос ребром. А то сунулся в брод по самый рот. Эка дурость какую спорол! — Рыжков шаркнул по полу ичигом, будто лягнул беду-кручину, и снова наклонил к жене большую голову.
Надежда догнала Марусю в сенцах, возбужденно и быстро зашептала:
— Марусенька, ты бы похлопотала о нем… о Егорушке-то. Золотой ведь он человек! Не поднимется у него рука на такое!
— Что ж я могу? — грустно сказала Маруся, удивленная волнением Надежды.
— Посоветуйся с кем-нибудь. У тебя знакомства много. Может, нанять этого… как их… при суде-то?
— Да ведь ничего еще неизвестно, — нерешительно возразила Маруся, — и денег у нас нет.
— Эх ты-ы! — Надежда сдвинула брови, маленькие уши ее горели. — Была бы я девкой… Я бы за такого парня душу заложила! Деньги!.. Господи, да сегодня же хоть тысячу рублей добуду…
— Что ты выдумала! — прикрикнула Маруся, но, пугаясь необычного вида женщины, погладила ее вздрагивающую руку. — Взятки с нас брать не будут. Чего ты раскипятилась? Я его тоже жалею, только надоел он мне со своей любовью.
Надежда неожиданно побледнела.
— Я ведь как мать ему… Один он… Посмотрю на вас! Оба вы молодые… Пара!
— Я поговорю, — пообещала Маруся. — Вчера еще хотела попросить одного человека… чтобы выяснили это дело. Не очень-то приятно мне выслушивать разные разности!
31В парткоме, все еще помещавшемся в клубе, только что закончилось заседание, было накурено, скамейки стояли в беспорядке. За перегородкой, где находилась гримировочная, ребята-комсомольцы играли в шахматы.
Маруся улыбнулась им и, тихо ступая по замусоренному полу, подошла к Черепанову, который, стоя у стола, перечитывал протокол заседания.
— Здравствуй, — сказала Маруся и умолкла в невольном замешательстве: свой человек, так просто чувствовала она себя, встречаясь с ним, а вот пришла как просительница, и сразу все переменилось. Хорошо, что он не смотрел на нее! Не зная, куда девать руки, которые тоже задрожали, как у Надежды, она сунула их в карманы жакетки, оттягивая ее вниз и в стороны, с трудом вымолвила: — Мне нужно поговорить с тобой.
Черепанов беззвучно шевельнул губами и кивнул, продолжая хмуро глядеть в протокол.
Маруся осторожно подвинула скамейку, присела к столу. Возле пресс-папье лежала новенькая ручка, похожая на зеленую луковую стрелку, а чуть поодаль пачка «Явы». Девушка покосилась на нее, вздохнула: она больше не курила — пропало всякое желание после того, как отдала отцу свои первые папиросы.
— Ну, давай говорить, — Черепанов тоже сел, отложил бумаги в сторону. — Что скажешь, дорогой товарищ?
Разглядывая вблизи его лицо с опущенными углами крупного рта и глубокой морщинкой между крылатыми бровями под белой повязкой, Маруся собиралась с мыслями, чтобы высказать напрямки то, что мучило ее в эти дни. Оказывается, не так это легко — разговор о самом сокровенном… Завладев обрывком газеты, забытым кем-то из курильщиков, девушка складывала его вдвое, вчетверо, отрывала полоски.
— Почему ты молчишь, говори, не стесняйся, — подбодрил Черепанов, видя ее нерешительность.
— Да я хочу насчет Нестерова… — прошептала Маруся и слегка кашлянула: судорожная спазма перехватила ей горло. — Видишь ли, мне кажется, он зря сидит. Он не мог это сделать. Ты не подумай… Все бабьи разговорчики… на них наплевать — я сплетен не боюсь. Только получается, раз его взяли… будто у нас с тобой что-то было. Нет, опять я не так говорю! Получается так, будто все это получилось из ревности. Ты понимаешь? — Она умолкла, скомкала истерзанную бумажку и, сжимая ее в кулаке, взглянула на собеседника ясными карими глазами. — Как будто личное. И раз ты не возражаешь против ареста, значит, согласен с тем, что у вас, что у нас… троих какие-то счеты. — Маруся приблизила губы к уху Черепанова, прижатому сверху марлевым бинтом, пахнущим больницей, и сказала совсем тихо: — Я на твоем месте заявила бы, что Нестеров не виноват. Пусть не разводят вокруг нашей организации всякую грязь. Понимаешь? — И, радуясь тому, что высказалась, и боясь, что Черепанов поймет не так, как ей хотелось, Маруся улыбалась, а брови ее тревожно вздрагивали, отливая рыжеватыми искорками.
Он глядел на нее пытливо, заметно взволнованный.
— Я не слыхал, что идут разговоры насчет ревности. В самом деле нехорошо получается. Ты правильно ставишь вопрос с общественной точки зрения. Но беда в том, что тут уже вмешалась прокуратура, а Нестеров ведет себя как-то странно: он сам запутывает следствие. — Черепанов заметил печаль, омрачившую лицо девушки, и спросил с необидной прямотой: — Ты и за него переживаешь? Ты его жалеешь, правда? Ну, что ж… краснеть нечего. Он неплохой парень, очень даже располагающий. Пожалуй, верно ты говоришь: не похоже, чтобы он на меня накинулся.
Черепанов не успел договорить: дверь резко распахнулась и, пригибаясь, чтобы не стукнуться о притолоку, через порог перешагнул Мишка Никитин. У него был такой истерзанный вид, что Черепанов застыл на полуслове с полуоткрытым ртом, вопросительно глядя на подходившего старателя.
Бывший комсомолец казался трезвым, но рубаха на нем висела клочьями, один рукав был располосован совсем, и оголенная рука вздулась ниже плеча багрово-синим кровоподтеком.
Привлеченные неожиданным появлением Мишки, шахматисты бросили игру и столпились вокруг, но их любопытство вызвало у него раздражение. Он шумно потянул воздух припухшим носом, оглянулся направо, налево и сказал с недовольством:
— Чего вы на меня наскочили? Я, может, по секрету пришел и при вас разговаривать не пожелаю?
— Идите, ребята, — попросил Черепанов.
Парень шагнул поближе к столу, но с минуту молчал. Присутствие Маруси его смущало: стыдно было стоять перед хорошенькой девушкой таким оборванцем, да еще в синяках. Шевельнув рукой, он сразу представил себе ссору в бараке.
Искаженное злобой лицо Быкова мелькнуло перед ним. «Надо было его этим же поленом огреть, — подумал Мишка. — И зря сказал, что заявлю, теперь Санька сбежит куда-нибудь».
