Юрий Лаптев - Следствие не закончено
Небогатиков выдержал недолгую, но, судя по потемневшему от волнения лицу, очень тягостную для него паузу, затем медленно поднялся из-за стола и заговорил, с трудом подбирая слова:
— Тогда… Слушай, Машенька. И ты, Михаил Иванович, слушай.
Снова пауза. И совсем неожиданно:
— Худо мне! Ну, неужели же вы все, черт возьми, такие толстокожие!
В наступившем молчании как-то особо торжественно прозвучал голос Батюшкина:
— …Нет и никогда не будет в нашей стране благороднее звания, чем звание — рабочий человек!..
— Ничего не понимаю, — заговорил наконец Громов, напряженно всматриваясь в лицо Небогатикова. — Неужели ты, Дмитрий, опять…
— Да, — произнес Митька еле слышно.
— Да, — подтвердил громче.
— Да! Да! Да! — выкрикнул чуть ли не истерически.
— Не может быть, — тоже поднимаясь из-за стола, сказала Крохоткова. — Нет, нет…
— Спасибо, Машенька. — Небогатиков хотел было взять в свои руки руку девушки, но не решился. Шумно выдохнул, неловко пригладил двумя руками темные курчавящиеся волосы, затем, собравшись с духом, выхватил из кармана завернутую в целлофан пачку денег и положил на стол.
— Что это? — испуганно спросила Крохоткова.
— Вещественное доказательство.
— Украл? — спросил Громов.
— Да.
— Ой, как страшно! — Крохоткова опустилась на стул, подавленно закрыла лицо руками.
Тоже, как бы стыдясь, потупились братья Малышевы, и Ярулла Уразбаев, и Васена Луковцева. Только Громов не отрывал отчужденного взгляда от лица Небогатикова. И тот не выдержал:
— Да что ты на меня так смотришь! Ну, ударь… А еще лучше — вот, ножом!
— Только не впадай, Небогатиков, в бабью истерику, — не сразу и как-то неподходяще спокойно заговорил Громов. — Нам ведь тоже не легче. Оплеванным. И не в лицо ты всем нам плюнул, а в самую душу!
— Заживо отпеваете, Михаил Иванович? — так же с нехорошим безразличием спросил Митька и снова пригладил волосы.
— Что это значит?
— Ведь после таких слов мне остается… одно!
— Вы не имеете права так говорить…
Крохоткова отняла от лица руки, выпрямилась. И хотя во взгляде девушки не было гнева, безжалостно разящим показался Митьке этот взгляд.
— Конечно, все это со стороны Небогатикова очень… подло. Но если бы он уехал с этими погаными деньгами в город Сапожок, это было бы еще бо́льшим предательством. Да, предательством! Ведь там ждет своего сына мать. Сына ждет, а не вора! Слышите, Небогатиков?
Ой как трудно было Маше не закричать, не расплакаться!
Девушка и сама не сумела бы объяснить, почему в эти страшные для нее минуты она снова заговорила как комсорг товарищ Крохоткова. Как будто бы преступление совершил какой-то посторонний человек, а не он, ее Митюшка, парень, для которого она настежь распахнула свою девичью душу. Ведь она и сблизилась с Небогатиковым только после того, когда поверила, что вместе с судимостью парень стряхнул с себя, как засохшую грязь, воровскую повадку.
— Где взял? — спросил Громов. Пожалуй, деловито спросил.
— На углу Дружбы народов и Фалалеевой протоки, дом четырнадцать дробь один, — в тон Громову ответил Небогатиков.
— Врешь, мерзавец!
— Ах, вру…
И Громова, и Машу Крохоткову, да и всех ребят просто поразила перемена и в лице и в поведении Митьки: только что был, что называется, свойский парень и вдруг…
Сразу очерствело лицо, хищно сощурились глаза. И заговорил он, как всем показалось, издевательски: с нахальной такой улыбочкой:
— Идите и проверьте. Ведь этот домик вам, Михаил Иванович, хорошо известен!
Больших усилий стоило Громову сдержать себя, не ударить стоявшего перед ним уже совершенно чужого и, более того, сразу показавшегося ненавистным парня.
Но Михаил сдержался. Только сказал с холодным презрением:
— Подлец!
И ушел.
И Маша Крохоткова прошла мимо Митьки. Совсем чужая.
И все ребята ушли.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
— …Правильно говорится: сколько ты волка ни корми, зверь все равно останется зверем!
Такими горестно и зло прозвучавшими словами закончил свой рассказ Пахомчику Михаил Громов.
Поскольку Константин Сергеевич, видимо, не торопился высказать свое мнение, сидел и пристально рассматривал злополучный целлофановый сверток, Михаил добавил:
— Вот и делай добро людям!
— Да-а, действительно: так обмануть своих… благодетелей!
Слова Пахомчика, как показалось Михаилу, прозвучали иронически. Это задело.
— Смеетесь над дурачками?
— Нет. Это не смешно. А вообще, дорогой товарищ Громов, дурак, разиня, простофиля — это типы социально опасные: от дурака в артели не велики потери, а дай дурню власть — наплачешься всласть!
— Понятно.
Пахомчик внимательно взглянул в насупленное лицо Михаила и неожиданно улыбнулся, что уже всерьез обидело парня.
— Конечно, у бригадира нет такой власти, как, скажем…
— …у прокурора!
Пахомчик рассмеялся. Помолчал, потом заговорил серьезно:
— Ну, поскольку ты, Михаил Иванович, ссылаясь на народную мудрость, приравнял Небогатикова к волку, хочу напомнить тебе еще одно изречение: повинную голову и меч не сечет.
— Жалко, вы не видели эту повинную голову! — от возмущения Михаил даже привстал со стула. — Ведь мы поручились за него перед всеми комсомольцами! Мы помогли ему освоить отличную специальность! И жил с нами, в общежитии. А оказывается, все поведение Небогатикова было… личиной!
— Личиной?.. Вот это слово действительно страшное — личина. Очень страшное!
На этом разговор Михаила Громова с Пахомчиком прервался, потому что в кабинете появилась секретарша Софья Казимировна Потоцкая.
— Пришли, — доверительно сообщила Потоцкая.
— Кто?
— Та самая женщина.
— А точнее?
— Ну, что проходит по делу Пристроева. И не одна заявилась.
— Позвольте, Софья Казимировна, ведь мы вызывали… — Пахомчик перевернул несколько листочков настольного календаря. — Ну, точно: Зябликова Е. А. — шестнадцатого к десяти часам.
— Говорила.
— Ну и что?
— Как глухому радио: у меня, говорит, на пятнадцатое заказан билет на самолет. И не куда-нибудь, а в самые Сочи летит активистка.
Последние слова Софьи Казимировны прозвучали, пожалуй, завистливо.
— Ну, уж если дамочка собралась в Сочи!..
— А мне когда прикажете явиться, товарищ Пахомчик? — спросил Михаил, крайне раздосадованный тем, что буквально на полуслове оборвался столь волнительный для него разговор.
— Видите ли, товарищ Громов, — так же официально отозвался Пахомчик, — поскольку вы на днях выезжали по моему поручению в село Заозерье, я полагаю, вам будет небезынтересно ознакомиться и с продолжением этой уголовно-романтической истории. Так что пока присядь, сынок, вот там, около графина, свежий «Огонек» можешь полистать…
За долгие годы практики Пахомчик научился почти безошибочно определять настроение появлявшихся в прокуратуре людей не только по первому обращению, но и по тому, как человек заходил в его служебный кабинет. Однако на этот раз появление, а вслед за тем и поведение «проходившей по делу гражданки» Константина Сергеевича несколько удивило. Евдокия Андрияновна Зябликова, в отличие от сопровождавшего ее Крутогорова, который в первые минуты держался стеснительно, зашла в кабинет прокурора с таким непринужденным видом, как будто надумала повидаться с добрым знакомым.
— Светоградскому златоусту Константину Сергеевичу Пахомчику — привет и уважение!
— Здравствуйте, товарищ Зябликова. — Пахомчик официально пожал протянутую руку. — Если не ошибаюсь, у вас имеется личная заинтересованность, — Константин Сергеевич подчеркнул слово «личная», — в деле Леонтия Никифоровича Пристроева?
— А вы никогда не ошибаетесь, высокое начальство! — пожалуй, уже с подчеркнутой бесцеремонностью заговорила Зябликова. — Не то что мы, как вчерашняя статейка в нашей газете озаглавлена, «рядовые труженики полей»!
— А почему такой тон? — строго спросил Пахомчик: поведение женщины показалось ему развязным.
— Устала я, дорогой товарищ прокурор: словно за трех доярок норму тянула. Второй день, поверите ли, толкаемся мы вот с ним по вашим «раям», а толку чуть. Куда ни придешь — у всех начальников время по минутам расписано: прямо огнем горят на работе, сердешные. А начисто сгореть не могут! А тут еще актив жару поддал… Может быть, присесть дозволите?
— Прошу. И вы, товарищ…
— Крутогоров Степан, по папаше — Федорович. Председатель колхоза «Партизанская слава», — по-солдатски, с четкой обстоятельностью отрекомендовался спутник Зябликовой.
