Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»
Слух о гибели председателя Миолита ночью же распространился во всех семидесяти квартирах большого дома, и с самого утра того дня, когда господин Воланд явился к Степе, Босому буквально отра вили жизнь. Звонок в квартире Босого трещал с семи часов утра. Бо сому в течение двух часов подали тридцать заявлений от жильцов, претендующих на площадь зарезанного. В бумагах были мольбы, кляузы, угрозы, доносы, обещания произвести ремонт на свой соб ственный счет, указания на невозможность горькой жизни в сосед стве с бандитами, сообщения о самоубийстве, которое произойдет, если квартиру покойного не отдадут, замечательные по художествен ной силе описания тесноты и признания в беременностях. К Никанору Ивановичу ломились на квартиру, кричали, грозили, ловили его на лестнице и во дворе за рукава, шептали что-то, подмигивали, кричали, грозили жаловаться. Потный, жаждущий Никанор Ивано вич с трудом к полудню разогнал толпу одержимых и устроил что-то вроде заседания с секретарем Жилтоварищества Бордасовым и казначеем Шпичкиным, причем на этом же заседании и выяснилось, что вопли несчастных не приведут ни к чему. Берлиозову площадь придется сдать, ибо в доме колоссальнейший дефицит, и нефть для парового отопления на зиму покупать будет не на что. На том и поре шили, и разошлись.
Днем, тотчас же после того, как Степа улетел во Владикавказ, Бо сой отправился в квартиру Берлиоза для того, чтобы еще раз оки нуть ее хозяйским глазом, а кстати, и произвести измерение двух комнат.
Босой позвонил в квартиру, но так как ему никто не открыл, то он властной рукой вынул дубликат ключа, хранящийся в правлении, и вошел самочинно.
В передней был полумрак, а на зов Босого никто ни с половины Степы, ни из кухни не отозвался. Тут Босой повернул направо в ювелиршину половину и прямо из передней попал в кабинет Берлиоза, и остановился в совершенном изумлении. За столом покойного си дел неизвестный, тощий и длинный гражданин в клетчатом пид жачке.
Босой вздрогнул.
– Вы кто такой будете, гражданин? – спросил он, почему-то вздрогнув.
– А-а, Никанор Иванович! – дребезжащим тенором воскликнул сидящий и, поправив разбитое пенсне на носу, приветствовал пред седателя насильственным и внезапным рукопожатием.
Босой встретил приветствие хмуро:
– Я извиняюсь, на половине покойника сидеть не разрешается. Вы кто такой будете? Как ваша фамилия?
– Фамилия моя, – радостно объявил незваный гражданин, – ска жем… Коровьев. Да, не желаете ли закусить?
– Я извиняюсь, что: коровой закусить? – заговорил, изумляясь и негодуя, Никанор Иванович. Нужно признаться, что Никанор Иванович был по природе немножко хамоват. – Вы что делаете в квартире, здесь?
– Да вы присаживайтесь, Никанор Иванович, – задребезжал, не смущаясь, гражданин в треснувших стеклах. – Я, изволите видеть, переводчик и состою при особе иностранца в этой квартире.
Существование какого-то иностранца явилось для почтенного председателя полнейшим сюрпризом, и он потребовал объяснения. Оказалось, что господин Воланд – иностранный артист, вчера под писавший контракт на гастроли в «Кабаре», был любезно пригла шен Степаном Богдановичем Лиходеевым на время этих гастролей, примерно одну неделю… прожить у него в квартире, о чем еще вчера Степан Богданович сообщил в правлении и просил прописать госпо дина Воланда.
– Ничего я не получал! – сказал пораженный Босой.
– А вы поройтесь в портфеле, милейший Никанор Иванович, – сладко сказал назвавшийся Коровьевым.
Босой, в величайшем изумлении, подчинился этому предложе нию. Впоследствии председатель утверждал, что он весь тот день действовал в помрачении ума, причем ему никто не верил. И дейст вительно, в портфеле Босой обнаружил письмо Степы, в котором тот срочно просил прописать господина Воланда на его площади на одну неделю.
– Все в порядочке, с почтеньицем, – сказал ласково Коровьев.
Но Босой не удовлетворился письмом и изъявил желание лично говорить с товарищем Лиходеевым, но Коровьев объяснил, что этот товарищ только что отбыл в город Владикавказ по неотложным де лам.
– Во Владикавказ? – тупо повторил Босой, поморгал глазами, изъявил желание полюбоваться господином иностранцем и в этом получил отказ. Оказалось, что иностранец занят – он в спальне дрес сирует кота.
Далее обстоятельства сложились так: переводчик Коровьев тут же сделал предложение почтенному председателю товарищества. Ввиду того, что иностранец привык жить хорошо, то не сдаст ли, в самом деле, ему правление всю квартиру, то есть и половину покой ника, на неделю.
– А? Покойнику безразлично… Его квартира теперь одна, Никанор Иванович, Новодевичий монастырь, правлению же большая польза. А самое главное то, что уперся иностранец, как бык, не жела ет он жить в гостинице, а заставить его, Никанор Иванович, нельзя. Он, – интимно сипел Коровьев, – утверждает, что будто бы в вести бюле «Метрополя», там, где продается церковное облачение, якобы видел клопа! И сбежал!
Полнейший практический смысл был во всем, что говорил Коро вьев, и тем не менее удивительно что-то несолидное было в Коровьеве, в его клетчатом пиджачке и даже в его треснувшем пенсне. По боров, однако, свою нерешительность, побурчав что-то насчет того, что иностранцам жить полагается в «Метрополе», Босой все-таки решил, что Коровьев говорит дело. Хорошие деньги можно было слупить с иностранца за эту неделю, а затем он смоется из СССР и квартиру опять можно продать уже на долгий срок. Босой объя вил, что он должен тотчас же собрать заседание правления.
– И верно! И соберите! – орал Коровьев, пожимая шершавую руку Босого. – И славно, и правильно! Как же можно без заседания? Я понимаю!
Босой удалился, но вовсе не на заседание, а к себе на квартиру и немедленно позвонил в «Интурист», причем добросовестнейшим образом сообщил все об упрямом иностранце, о клопе, о Степе и просил распоряжений.
К словам Босого в «Интуристе» отнеслись с полнейшим внимани ем, и резолюция вышла такая: контракт заключить, предложить иностранцу платить 50 долларов в день, если упрется, скинуть до со рока, плата вперед, копию контракта сдать вместе с долларами тому товарищу, который явится с соответствующими [документами], – фамилия этого товарища Кавунов. Успокоенного Никанора Ивано вича поразило немного лишь то, что голос служащего в «Интуристе» несколько напоминал голос самого Коровьева. Но не думая, конечно, много о таких пустяках, Босой вызвал к себе секретаря Бордасова и казначея Шпичкина, сообщил им о долларах и о клопе и заста вил Бордасова, который был пограмотнее, составить в трех экземп лярах контракт и с бумагами вернулся в квартиру покойника с неко торой неуверенностью в душе – он боялся, что Коровьев восклик нет: «Однако, и аппетиты же у вас, товарищи драгоценные» – и во обще начнет торговаться.
Но ничего этого не сбылось. Коровьев тут же воскликнул: «Об чем разговор, господи!» – поразив Босого, и выложил перед ним пачку в 350 долларов.
Босой аккуратнейше спрятал деньги в портфель, а Коровьев сбе гал на половину Степы и вернулся с контрактом, во всех экземпля рах подписанным иностранным артистом.
Тут Никанор Иванович не удержался и попросил контрамарочку. Коровьев ему не только контрамарочку посулил, но проделал нечто, что было интереснее всякой контрамарочки. Именно: одной рукой нежно обхвативши председателя за довольно полную талию, другой вложил ему нечто в руку, причем председатель услышал приятный хруст и, глянув в кулак, убедился, что в этом кулаке триста рублей со ветскими.
– Я извиняюсь, – сказал ошеломленный Босой, – этого не пола гается. – И тут же стал отпихивать от себя деньги.
– И слушать не стану, – зашептал в самое ухо Босому Коровьев, – обидите. У нас не полагается, а у иностранцев полагается.
– Строго преследуется, – сказал почему-то тихо Босой и огля нулся.
– А мы одни, – шепнул в ухо Босому Коровьев, – вы трудились…
И тут, сам не понимая, как это случилось, Босой засунул три со тенных в карман. И не успел он осмыслить случившееся, как уж ока зался в передней, а там за ним захлопнулась дверь.
Товарищ Кавунов, оказавшийся рыжим, кривым и одетым не понашему, уже дожидался в правлении. Тщательно проверив докумен ты товарища Кавунова, Босой в присутствии Шпичкина сдал ему под расписку доллары и копию контракта, и все разошлись.
В квартире же покойного произошло следующее. Тяжелый бас сказал в спальне ювелирши:
– Однако, этот Босой – гусь! Он мне надоел. Я вообще не люблю хамов в квартире.
– Он не придет больше, мессир, уверяю вас, – отозвался Коровь ев. И тут же вышел в переднюю, навертел на телефоне номер и, до бившись требуемого, сказал в трубку почему-то плаксивым голосом следующее:
– Алло! Говорит секретарь Жакта № 197 по Садовой Бордасов Петр. Движимый чувством долга члена профсоюза, товарищ, сооб щаю, что у председателя нашего Жакта, Босого Никанора Иванови ча, имеется валюта, в уборной.
