Николай Глебов - В предгорьях Урала. Книга первая
— Давай рассказывай новости.
— Связь с местной подпольной организацией я установила, — медленно начала девушка, — но в городе чувствуется влияние меньшевиков, в особенности на консервном заводе. Среди привилегированных рабочих, главным образом мастеров, идея создания «рабочих групп» при военно-промышленном комитете нашла поддержку. Учитывая эту опасность, Зауральский подпольный комитет в помощь своим людям направил меня на консервный завод. Теперь я являюсь личным секретарем господина Тегерсена, — улыбнулась Нина.
Внимательно слушавший Русаков выбил пепел из трубки и начал неторопливо:
— Нужно держать тесную связь с легальными организациями. Я имею в виду профсоюзы, больничные страховые кассы, рабочие кооперативы и культурные общества. Там нужно твердо проводить партийную линию. Мне кажется, что товарищи из Зауральска недостаточно активны в этой области. Так и передай им. Нужно уметь во-время возглавить движение народных масс. А ростки, здоровые, крепкие ростки появились уже всюду. Возьми армию, — заговорил оживленно Русаков. — На днях мой хозяин Елизар Батурин получил письмо от сына. В этом письме, правда, в осторожных выражениях, он сообщает, что война вызывает недовольство солдат, среди них началось брожение. Не так давно он, вместе со своим товарищем Осипом, за неповиновение начальству попал в штрафную роту и отправлен на фронт. В деревне Закамалдиной крестьяне разнесли по бревну хлебные амбары Фирсова. У Бекмурзы Яманбаева бедняки отбили гурт скота и спрятали его в камышах. Искры революции вспыхивают всюду. Заря близка! — Григорий Иванович поднялся из-за стола и прошелся несколько раз по комнате.
— Как устроилась? — спросил он девушку.
— Сняла у одной старушки комнату. И, кажется, пользуюсь вниманием господина Тегерсена, — улыбнулась Дробышева. — До чего ж неприятная личность, болотная слизь какая-то. — Нина брезгливо поморщилась.
Вскоре она стала прощаться.
Русаков крепко пожал ей руку.
— Желаю тебе успеха. Береги себя.
На следующий день Нина Дробышева выехала обратно. Мартин Тегерсен встретил ее с изысканной любезностью.
Дня три ушло у Нины на приведение в порядок переписки фирмы. Освоившись с обстановкой, Дробышева стала бывать в цехах. Однажды, проходя по заводскому двору, она услышала за штабелем пиленого леса, который шел на поделку ящиков для консервов, голос Тегерсена.
Выглянув из-за угла, Нина увидела немолодого возчика, стоявшего возле телеги, на которую он только что накладывал тес.
Видимо, Тегерсен, проходя мимо, нечаянно задел о колесо ногой и измазал свои светлосерые брюки дегтем.
— Ви рюсски свин! Не знайт, где стоять.
— А ты бы, господин, отошел подальше, чем тереться о мои колеса. Дегтю и так мало, — скрывая усмешку, говорил возчик.
— Молчайть! Молчайть! Свин! — визгливо выкрикнул Тегерсен.
— А ты не лайся, коли сам виноват, — произнес тот спокойно.
— Свин!
— Кто? Как ты назвал? — возчик торопливо стал отвязывать лагун с дегтем. — Ну-ко, поругайся исшо, — произнес он с угрозой. — Вот дерну тебя мазилкой и ходи пятнай стулья. Хо-зя-ин, — протяжно сказал он и сплюнул.
Тегерсен зайцем шмыгнул за штабель и, едва не столкнувшись с Ниной, попятился от нее:
— Извиняйт.
Дробышева сделала вид, что ничего не заметила, и прошла мимо. Ее заботило другое. Нужно было выдать несколько пропусков на завод членам подпольной организации. Бланки хранились у нее. Круглый штамп был у Тегерсена, а без штампа постоянный пропуск был недействителен.
Нина поспешно вбежала в кабинет и, выдвинув левый ящик стола, торопливо проштемпелевала несколько бланков.
На следующий день на консервном заводе между утренней и вечерней сменами у рабочих мест появились листовки, призывающие к свержению царя и бойкоту «рабочих групп» при военно-промышленном комитете. Листовки оказались и в железнодорожном депо, и на рабочих окраинах города.
Подпольная организация партии большевиков города Зауральска действовала.
* * *В Марамыш стали прибывать пленные немцы и чехи. Как только первые подводы появились на площади, сбежался народ поглядеть на пленных. Небольшой отряд конвойных во главе с каким-то сердитым офицером оттеснил любопытных ближе к домам. Часть подвод с пленными повернула на дорогу, ведущую в казачьи станицы.
На городской площади осталась небольшая группа немцев и один, видимо больной, чех.
Вскоре немцы ушли со стражниками на пивоваренный завод Мейера, а чех, положив возле себя вещевой мешок, пугливо озирался на говорливую толпу. Его молодое, смуглое, как у цыгана, лицо, с едва пробивавшимися черными усиками, выражало тревогу, вся фигура с накинутой на плечи зеленой шинелью была детски беспомощна.
— Должно, хворый, — произнес кто-то из толпы.
— Поди, голодный, — сочувственно сказала пожилая крестьянка и, подойдя к пленному, подала кусок хлеба.
Пленник, к ее большому смущению, поцеловал ей загрубелую руку и с жадностью принялся за еду.
— Мой-то Василий тоже, поди, голодный сидит в окопах, — вздохнув, женщина участливо посмотрела на чеха.
В тот день пленника увел к себе горянский мужик Федор Лоскутников, который жил недалеко от Елизара Батурина.
Прошел месяц. Новый работник, к удивлению хозяина, хорошо знал пашню, умел запрягать коней и косить траву. Звали его Ян. Но Федор дал ему свое имя — Иван. Сам Лоскутников жил небогато и часто жаловался на больные ноги. Единственный его сын погиб на войне, и все хозяйство лежало на снохе Федосье. Это была еще молодая крепкая женщина. Порой сноха ворчала на чеха.
— Иван, все вот тебе маячить приходится. Воз сена на крышу сметать — показывай, лошадь запрягать — опять толмач, да скоро ли ты научишься нашему языку, немтырь заграничный, — укоризненно качала она головой стоявшему перед ней на дворе чеху.
— Рюсс, рюсс, — улыбался ей Ян.
— Рюсс, рюсс, — добродушно повторяла за ним Федосья. — Дай сюда вилы.
Пленник непонимающе смотрел на женщину.
Сняв с воза вилы, Федосья вновь подошла к Яну.
— Вилы, — похлопав по черенку, говорила она. — Вилы. Теперь понял?
— Виль, — чех обнажил в улыбке белые зубы.
— Ну вот. Теперь смотри, сено, — тыча вилами в воз с сеном, продолжала его учить Федосья. — Повторяй: се-но.
— Сено, — свободно выговаривал пленник.
— А когда смечешь воз на крышу, — показала она рукой на пригон, — иди пить чай.
— Чай, кофе, — улыбался Ян.
— Кофе только господа пьют, а мы крестьяне.
— Кофе, господарь, — торопливо кивал головой пленный.
Постепенно Ян начал усваивать русский язык и уже свободно понимал Федосью и хозяина. Как-то за обедом, когда семья сидела за столом, Федор спросил чеха:
— Ты, Иван, женат?
Тот отрицательно покачал головой:
— Земли нет, хаты нет, работал в усадьбе господаря.
— Ишь ты, стало быть, в работниках жил? А невеста есть?
Лицо чеха помрачнело.
— Теперь нет, — коротко ответил он. — Письмо получил от товарища, вышла за другого.
— Не горюй, мы здесь тебе найдем другую, — Федор погладил бороду и украдкой посмотрел на Федосью. За последнее время он стал замечать, что сноха чересчур стала ласкова с пленным и, уезжая на пашню, старалась оставить свекра дома. В душе Федор был рад. Попался хороший работник, послушный, вот только плохо, что военнопленный. Старик долго не высказывал своих дум. Однажды под предлогом починить лопнувшую дугу, он направился к ссыльному.
Поздоровавшись с Русаковым, старик стал показывать свою поломку.
— Пустяковое дело, — ответил тот. — Наложим железный обруч, и все будет в порядке.
Когда работа была сделана, Федор, потоптавшись в нерешительности у порога, спросил несмело:
— Григорий Иванович, к тебе за советом. Видишь ли, какое дело… — Лоскутников отвел глаза в сторону.
— Говори, Федор, я тебя слушаю, — подбодрил его Русаков.
— Видишь ли, — замялся вновь старик, — замечаю я, что сноха льнет к пленному.
— Ну так что же? Пленный, может быть, не по своей охоте на войну пошел. Не беда.
— Да ведь он врагом считается.
— Неправда, — заговорил спокойно Русаков, — неправда, Федор, как тебя по батюшке?
— Терентьевич, — подсказал тот.
— Федор Терентьевич, враг тот, кто послал его на войну. При чем здесь Иван? — глаза ссыльного в упор посмотрели на крестьянина.
— Люди будут осуждать, — вздохнул Федор.
— А ты не слушай их.
— Да как не слушать-то. Скажут, сын погиб на войне, а он снохе потворствует.
— Федосья не виновата, — мягко заговорил Русаков. — Виноваты в смерти сына вот кто… — Григорий Иванович вместе с Лоскутниковым вышел из мастерской и показал ему на стоявшие внизу котловины богатые купеческие дома.
