Петр Гагарин - За голубым Сибирским морем
— Где автор заявления? Позовите, пусть расскажет, — предложил Ряшков.
Пригласили Любу. Немножко смущаясь, она заговорила:
— Не подумайте, что слежу за ним. Просто… девушки из радиовещания мне сказали, что Аня стала грустная, а однажды даже всплакнула. Они встревожились. Позднее выяснилось, что муж встречался с Руженой. Меня это возмутило. Как это можно? Жена беременная, а он за другими ухаживает…
Ряшков посматривал на Любу и довольно попыхивал папиросой. Глаза его улыбались.
Голубенко ерзал на стуле, порываясь перебить Любу, но Шмагин осаживал его:
— Да погоди ты, погоди.
Выслушав Любу, Шмагин сказал, что созывать по этому поводу собрание нет оснований. Достаточно поговорить с Грибановым.
— Это что, опять скидка новичку? — возмутился Ряшков. — Или… просто дружба?
— При чем тут дружба? — разозлился Шмагин.
— А как же? Коммунист шляется где-то по ночам, а парторганизация…
— Но что за преступление, — возмутился Голубенко. — За что обсуждать?
— Ну это уж… как хотите, — отрезала Люба. — Я не могла промолчать, а вы…
— Нет, вы хорошо сделали, — поддержал ее Ряшков. — И нечего Грибанова выгораживать. Он должен понести наказание.
— Мы его не выгораживаем, но персональное дело создавать пока нет оснований. Это факт, — твердо заявил Шмагин и встал.
С тем и разошлись.
3Грибанов пообедал и снова пошел в редакцию.
Погода менялась. Ветер метался по городу, взвихривал пыль.
Павел натянул поглубже шляпу, поднял воротник.
А ветер свирепел. Вот он налетел на железную крышу, рвал ее, взвизгивая от злости. Она вздулась упругим пологом, но держалась. Тогда ветер кинулся вниз, сорвал с мужчины фуражку и запустил ее колесом по улице.
И не успел еще мужчина прийти в себя, как ветер — вон уже где! — озорно и дерзко швырнул кверху шелковистый девичий подол, дзинькнул форточкой зазевавшейся хозяйки, поднял с дороги тучу пыли, мгновенно скрутил ее в жгут высотой с пятиэтажный дом…
Грибанов стряхнул с костюма пыль, протер запорошенные глаза и только шагнул в дверь своего кабинета, как ему на пороге Николай Голубенко повстречался.
— Вот он! Ищу, ищу… Идем на беседу. На-редактировал там… — Павел покраснел.
4Домой шли вместе.
Николай обхватил руку Павла выше локтя и держал крепко, словно опасался, что убежит. Шел и сам вполголоса отчитывал Грибанова:
— Ты, Павел, знаешь меня. Люблю тебя, как друга. Но сегодня хотелось тебе морду набить. Посмотришь, на работе — стальной человек! Ты же, море зеленое, в гвардии сражался. В гвардии! А тут… Это же, ну… одни разговоры. А для нас, журналистов, честь, сам знаешь.
Павел слушал друга и молчал. Что было говорить! Он сам давно это понял. Он, конечно, виноват перед Аней… Все ясно, а вот сердце…
«Но нет, Никола, я гвардейской чести не уроню, нет. Качнулся малость, бывает, теперь нет…
Эх, гвардия, конная гвардия!.. Сталинград, Дон, Новошахтинск, Миус, Смоленск, Беларусь — партизанский край.
Как там читали на ходу написанные стихи:
Вставай, Беларусь!
Кровью запятнанная…
Тогда мечтал о мире, о своей семье, боролся, а вот создал семью и… Ах, как это все получилось!.. Трудно…»
— Ну что ты молчишь? — дернул Павла Николай.
— Нет, нет, я слушаю тебя, спасибо.
— А я уж думал — дуешься. Смотри. Ну, давай пять. Иди домой. Да нос не вешай, море зеленое…
Николай исчез в темноте.
5Ружена закрыла дверь на крючок, разделась и легла на кровать.
Когда гроза буйствовала здесь, над селом, тогда по крыше и по стеклам хлестал крупный, косой дождь, а когда гроза ушла в степь, к сопкам, пошел спокойный, мелкий. Вот уже и село давно уснуло, а дождь потихоньку все шел да шел, монотонно шуршал по листве тополя… Казалось, сама земля шепталась с дождем, боясь выдать свои секреты…
Только одна струйка, сбегая по желобу с крыши, звонко журчала.
Закрыв глаза, Ружена прислушивалась к этой веселой струйке и думала свою думу:
«…Или все-таки встретиться, поговорить? Если любит меня, значит — не любит ее. Разве это жизнь! Может быть, его счастье здесь, а не там!
Вместе бы — на всю долгую-долгую жизнь. С тобой, Павлуша, я хоть на край света.
И жили бы — Павел, я и… маленькая Павловна…»
А гроза где-то уже далеко, за селом, но все еще сердится: то грохочет, то урчит.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЕГО ВЫДВИГАЮТ
— Опять о музее? Вот привязался… — Щавелев посмотрел на Ряшкова, блеснув плотными белыми зубами. — Большая статья?
— Полполосы.
— О, видишь! Рад весь гонорар захапать. Н-да…
Щавелев молча стал ходить по кабинету, сцепив пальцы рук на животе, словно поддерживая его. Ходил и рассуждал сам с собой: «Если в этом отделе будет — крови попортит… А что если бы… Но нужно ли об этом говорить прямо?» Остановился, взглянул на редактора.
— А как у вас отдел пропаганды?
— Вы перехватили мою мысль, — Ряшков даже приподнялся в кресле. — Я уж думал Вениамин Юрьевич. Выдвинуть его в отдел пропаганды. Его же сразу туда рекомендовали. Помните? А Крутякова — к вам, лектором.
— Грибанова в отдел пропаганды? А как он там?
— Мы же планируем этому отделу материалы чисто теоретические, календарные. Скажем, третий съезд РСДРП или там, партия большевиков в борьбе за индустриализацию страны… В основном, работа над первоисточниками.
— Ну, смотри… А кого же вместо него?
— В отдел культуры и быта? У меня есть кандидатура. Из пединститута. Человек толковый, тихий. А таких надо выдвигать. Зубастые сами себе дорогу пробьют.
Щавелев сел. Кресло жалобно простонало под ним. Собеседники долго молчали. Хозяин кабинета смотрел в окно, что-то обдумывал. Его прищуренные глаза за квадратиками пенсне блестели. Ряшков понимал этот блеск: рад, одобряет.
— Что ж, так и порешим, — заговорил, наконец, Щавелев. — Отдел пропаганды в редакции укрепить надо. Пиши представление, а я заготовлю проект решения. Думаю, что бюро согласится.
И он крепко пожал редактору руку.
2Грибанов сдал Армянцеву последние материалы и стал складывать, убирать в стол свои папки. Володя Курбатов надевал плащ, Люба прихорашивалась, вертя головой перед зеркалом величиной с пятак. Переговаривались, шутили: настроение у всех было приподнятое, как всегда у людей, хорошо закончивших рабочий день.
Зазвенел телефон.
— Прошу зайти, — услышал Павел голос редактора.
Ряшков встретил его радушно. Предложил папиросу, хотя давно знал, что Грибанов не курит.
Павел насторожился.
— Вы, Павел Борисович, на новом месте неплохо проявили себя, — начал он. — Редакция и обком, прямо скажу, вами довольны. Отдел культуры и быта вытянули. Это хорошо. — Грибанов слушал и удивлялся: откуда взялась такая доброта и зачем она. А Ряшков продолжал: — Теперь нам надо усилить отдел пропаганды. Кстати, и Крутяков от нас переводится.
— Ну и что же?
— Обком решил вам доверить отдел пропаганды. Вопросам идеологии, сами знаете, сейчас…
— Спасибо за доверие, но я пока из этого отдела уходить не намерен.
— Почему же? Отдел пропаганды текучкой не загружен, сиди целый день, читай, пиши, твори. Это вам как раз. Вот у вас с музеем… Историки читали.
— Забраковали, одобрили? — Павел подался всем корпусом вперед, сжав край стола так, что побелели пальцы.
— Да… нет, но, говорят, почистить надо и… сократить, углубить. В общем, сейчас рукопись в обкоме. Надо поработать еще над ней — хуже не будет.
— Поработать над рукописью можно, но в отдел пропаганды я не пойду.
— Вам же легче.
— Пусть будет легче, но я не пойду.
— То есть как не пойду? Партия…
— Вы партией не козыряйте. Я не школьник. На отдел культуры и быта меня кто поставил, не партия, что ли? Не успел освоиться, а вы уже о каком-то переводе помышляете.
— Это же в интересах дела. Ответственный участок. Не забывайте, что мы здесь партийную газету делаем, а не бочки катаем. ЦК требует укреплять эти участки работы, а вы… Это политическая незрелость.
— Нашу зрелость проверим в парторганизации.
— В какой?
— В нашей. Она скажет.
— Ах, вы вон о чем! В таком случае разговаривайте с обкомом сами. Но надо помнить, что мы — солдаты партии.
— Солдат партии — не пешка, — громко сказал Павел. — Это тоже надо помнить.
— Да вы не кричите, не кричите. Я имею указание и действую. Хотел бы видеть вас на моем месте. Сидит этак важно редактор, ему звонят из обкома: сделайте то-то и то-то, а он так вот высокомерно смотрит и говорит: а я еще подумаю. — Ряшков сделал паузу, взглянул на Грибанова. Тот, нахмурясь, смотрел в пол, молчал. — Может быть, вы не верите мне, тогда идите к заведующему отделом пропаганды и агитации обкома. Он скажет.
