Петр Гагарин - За голубым Сибирским морем
Дверь кабинета отворилась, вошла Люба. Она сердито посмотрела на Павла, сказала:
— Вас к телефону.
— Откуда?
— Из района.
— Скажите, что он занят, — ответил за него Шмагин.
— Я просто не понимаю. У тебя ведь жена — золото, — продолжал начатый разговор Шмагин.
— Это уж мне лучше знать, — оборвал его Павел. — Со стороны — все жены хорошие… Она, может… светит, а не греет…
— Но ведь…
— Что ведь, ну что вы… Семью разрушать я не собирался, не думайте.
— Еще бы, семью разрушать!.. Но покой ее нарушил. Ты коммунист и должен знать, что за семейное счастье тоже надо бороться. Хорошую семью создавать надо!
4Когда Грибанов сел за свой стол, Люба сердито спросила:
— Как, побеседовали?
— Да, побеседовали. Что же, и вы теперь будете пилить меня?
— Ах, обидно, горько?.. Тогда извините уж, побеспокоила вас. Но я… я думала… — Люба быстро встала из-за стола и почти выбежала из комнаты, так и не досказав, что она думала.
5После ужина он лег на кушетку, стал перебирать газеты.
Бегло просматривал заголовки, темы, фотоснимки, читать не хотелось. Мысли метались…
Решил почитать более увлекательное, чтобы забыться. Подошел к полке. Вот Чехов. «Здравствуй, Антон Павлович…» Все такие же добрые глаза… Бородка, усы. А пенсне? Чудно, они похожи на маленький велосипедик: одно колесо уже перекатилось через переносицу, а другое еще нет… Чехонте!..
Открыл предпоследнюю страницу, оглавление: «В бане», «Злоумышленник», «Тоска», «Анна на шее»… Красавица на шее…
Захлопнул книгу, поставил на место, пробежал пальцами по корешкам переплетов, всматриваясь в имена авторов и названия книг. Золотом блеснул М. Пришвин «Избранное». «Ага, великий певец природы». Раскрыл, на первом листе, в уголке, надпись:
«Моему родному — в день рождения. Пусть и остальные дни нашей жизни будут такими же светлыми и радостными, как первые. Аня».
Вздохнул: да, светлые и радостные!..
Он виновато закрыл книгу, опустил глаза. Взял Мопассана. Полистал. Отложил в сторону. Решил почитать Горького, но раздумал. Так и не выбрал ничего. Отошел от полки. Снова лег.
Долго лежал, уставясь глазами в потолок. Взгляд его был задумчив, печален… Две бронзовые косы, ее улыбка…
В кухне скрипнули половицы. Павел приподнялся на локте. Посмотрел.
Аня склонилась над электроплиткой: пытается соединить перегоревшую спираль, но она больно обжигает пальцы.
Раньше бы обязательно его позвала, а теперь… сама все.
Встал, подошел к ней:
— Аня, дай налажу. — Обнял жену: — Хватит уж тебе сердиться. Что было — прошло. — Глаза Ани заискрились приветливой улыбкой. Она отвернулась, чтобы скрыть ее, и ушла в комнату.
Он достал из своего ящика плоскогубцы, выпрямил концы спирали, от консервной банки открутил кусочек жести, согнул его вдвое, заложил в эту маленькую скобу концы спирали и стиснул плоскогубцами.
— Готова, — крикнул Павел жене.
Она вышла, поставила на плитку кастрюлю и опять вернулась в комнату.
И снова Павел остался один.
«Уж лучше бы она кричала, ругала, что ли», — разозлился Павел.
Но и самой Ане нелегко было. Ее мучили ревнивые мысли. Вспоминались случаи, когда Павел упрекал ее за холодность… А теперь вот…
«Неужели во всем я виновата? — спрашивала она себя, и лицо ее, бледное от страха, покрывалось потом. — Ведь я люблю его… Он же — мой… Какая же я. Научил бы кто, как лучше жить, как жить!..»
— Аня, давай поговорим. Я больше так не могу.
— А я могу?.. Ты думал, признаюсь во всем и Аня сразу прежней станет?
— Нет, так я не думал. Но говорить-то можно.
— А что говорить! Где-то бродил по ночам, а теперь…
Они долго спорили, перебивали друг друга, начинали кричать и снова затихали…
Но оттого, что высказались наконец, и тому и другому стало легче.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ГРОЗА
Почти все жители села были в поле, убирали хлеб. Улица пустынна. Проковылял, опираясь, на костыль, инвалид войны, новый заведующий сберкассой… Обдавая вонючей копотью дворы, прогрохотал длинный, неуклюжий грузовик (когда кончилась на востоке война, этот трофей колхозу солдаты подарили). И снова тишина. Щиплет короткую, как подстриженную, травку белохвостый, лобастый теленок, да рябенькая курица со своим пискливым семейством хлопотливо промышляет около завалинки. Первый раз за все три года Ружене стало здесь скучно.
Она зашла в библиотеку: книги глянули на нее разноцветными корешками, и Ружене показалось, что ее друзья, словно живые, тянутся к ней, им надоело лежать без движения.
Ружена улыбнулась: «Родные вы мои!» — взяла одну книгу, вторую, третью… В них — Анна Каренина, Аксинья, Наташа Ростова…
Помечтала и стала укладывать книги на место, вслух разговаривая:
— Завтра, завтра, родные, мы опять тронемся в путь, опять к людям, с ними лучше, веселее.
Осмотрев все полки, Ружена села за стол, пододвинула поближе длинный ящик, провела рукой по формулярам, стоящим в плотном строю.
«Вот здесь он сидел, перебирал, перечитывал эти формуляры. Смотрел на пометки, сделанные моей рукой, записывал, спрашивал, улыбался, восхищался и снова писал, писал…»
От этих воспоминаний ей опять грустно стало. Она пошла к себе. Комната ее была в этом же доме.
Села у окна, задумалась. «Вон там мы тогда повстречались. Пожал руку и так посмотрел в глаза! Пошли вон туда — мимо сельсовета, школы, в степь… Если бы он был моим навсегда!..
Потом бы у нас был маленький Павлович или Павловна… Я бы тогда написала домой, в Астрахань: «Милая мамочка, ты теперь бабушка, а я — мама! мама!!!»
Она устыдилась своей мысли, закрыла лицо руками и тихо засмеялась. Долго сидела, положив голову на подоконник, прислушивалась к своему сердцу. Сидела, не шелохнувшись, боялась вспугнуть мечту, которая переносила ее в будущее, в радостную жизнь с любимым человеком.
Она оторвалась от грез, медленно подняла голову и удивилась: в комнате помрачнело. Ружена посмотрела в окно: с севера надвигалась туча. Она, будто, черным крылом, уже прикрыла опускавшееся к горизонту солнце и продолжала расплываться по всему небосводу. Края ее беспокойно клубились, переворачивались. Вот вверху образовалась фигура головы вздыбленного коня, и потускневшее солнце походило сейчас на глаз его. Но недолго смотрел этот глаз на Ружену: разрыв тучи миновал солнце, и оно снова стало заволакиваться мутной пеленой, меркнуть; превратилось в еле видимый полтинник и опять исчезло. Вот лошадиная морда загнулась вниз, растворилась в небе.
А туча спешила к югу, стараясь загородить от света всю эту землю с зелеными лесами, сопками, речушками, стогами сена и скирдами хлеба.
Становилось жутко. Люди закрывали ворота, окна, двери.
А Ружена открыла окно и высунулась: ей хотелось видеть, что же будет дальше, скоро ли упадут первые капли, уж так ли грозна эта туча.
И только она выглянула — огненный нож полоснул тучу сверху вниз и исчез, а она, туча, осталась целой и невредимой, даже ничуть не приостановила своего бурного наступления. Только где-то глубоко под землей прокатился протяжный гул.
«Какая сила!»
Вспугнутый грозой из степи забежал ветер. Он прошумел над крышами, свистнул, запутавшись в телефонных проводах, поднял с дороги столбик пыли и помчался дальше.
Во дворе тявкнула собака; теленок перестал щипать траву и, мыча, затрусил к своему дому; наседка засуетилась, спешно созвала цыплят и нырнула в подворотню.
А грозные стрелы, то там, то тут срывались из поднебесья и вонзались в землю, отчего она гудела, вздрагивала. Все вокруг, казалось, грохотало. Страшно. Но Ружена по-прежнему сидела у раскрытого окна, с жадностью вдыхала сочный, дождем пропитанный воздух, восхищаясь красотой и силой грозовых ударов.
Так бы, может, и просидела она до конца грозы, любуясь ею. Но вдруг не где-то в степи, а над самой улицей со страшным треском и грохотом взорвался огненный шар.
Дом встряхнуло. Ружена откачнулась от окна, ощупала лицо, руки — ей показалось, что взрыв опалил ее.
«Какой ужас! Где-то он сейчас, не в дороге ли? Павел, где ты?»
2Дмитрий Алексеевич зашел к Николаю Голубенко и пригласил его к редактору:
— Идем, посоветуемся всем треугольником. Надо же решать.
Ряшков прочитал заявление и в душе обрадовался: «Ага, все о других, а сам… Хорош гусь».
— Вот, носитесь с ним, а он…
— А что он? — уставился на редактора Голубенко. — Что он? Одни подозрения да предположения. У женщин глаза велики.
— Да нет, Николай, грешок-то у него есть, — мягко возразил Шмагин.
— Где автор заявления? Позовите, пусть расскажет, — предложил Ряшков.
