Всеволод Иванов - Иприт
— Лови! — набирали уже наборщики экстренных выпусков…
— Не поймаешь, — засмеялся закутанный в сети Словохотов, — он к нашим ушел.
Не разматывая сети, полицейские бросили Пашку в автомобиль. Машина мчалась между двумя рядами толпы, кричащей: «Да здравствует полиция!..»
— Вы будете допрошены в течение двадцати четырех часов, — произнес чиновник, принимая Пашку. — Отведите его в верхнюю камеру.
Очутившись в небольшой, залитой светом луны комнате, Пашка почувствовал себя пьяным…
— Где Рокамболь? — кричал он, стучась в двери, — где Рокамболь? Долой империалистов, бессонные сволочи!.. — Потом он успокоился и запел песни, которые старался не петь уже полгода. — Над нами наше знамя реет… — начал он.
— Вот вам товарищ, мистер большевик, — прервал его, входя, тюремщик, ведя за собой скованного Рокамболя. — Весь Лондон, мистер, восхищен вашей удалью, собирают даже деньги на вашу надгробную плиту. Я рад доставить вам удовольствие увидеть друга перед смертью. Медведя, говорят, поймали, когда он уже переодевался для побега.
Дверь закрылась.
Звеня кандалами, Рокамболь подошел мелкими шагами к своему хозяину и зарычал жалобно.
— Рычи, милый, — ответил ему матрос, — рычи, зверюга, нет для нас на земле справедливости.
Луна сверкала, небо в высоком и узком прорезе окна казалось серебряно-голубым.
Словохотов подтянулся на руках и влез на подоконник.
— Одиннадцатый этаж, — сказал он, — и только карнизик… не уйдешь. Ну, будем спать… Памятник на могиле нам обеспечен.
Луна светила ровно и театрально. Покой охватывал Пашку. Он положил голову на спину медведя и заснул, еще раз порадовавшись, что он не привил себе изобретение Монда.
…………………………………
— Хольтен, товарищ, который час? — вскричал Пашка, просыпаясь под каким-то сводом.
Молчание и равномерный шум…
— Эй, Рокамболь, подай туфли…
Молчание и шум…
— Тюремщик, — завыл матрос, вспоминая все сразу, — гад ползучий, почему я в карцере — давай чаю…
Молчание.
— Расшибу!.. — И Пашка вскочил.
Ничего невозможно понять, свод над головой… горят лампочки, а внизу журчит вода…
— Тюремщик, чаю! — еще раз закричал Пашка.
Нет, это не тюрьма…
Пашка бросился вперед… Камень под ногами… Вода журчит… еще несколько шагов…
Воля, Лондон, утро — понял он… а свод сверху — Лондонской мост…
— Но кто освободил? Где Рокамболь?
В воздухе слабо пахло духами…
— Сусанка! — сказал Пашка, улыбаясь, — выручила… Непонятно… Жалостливый народ — бабы.
И не был ли он прав?
ГЛАВА 29
ГРЕБЕНКИ В ОПАСНОСТИ. ГАНС ПРИБЕГАЕТ К НЕОБЫЧАЙНОМУ СРЕДСТВУ и переживает необычайные и сложные приключения
Ганс растерянно стоял перед молчавшим радио. Дело в том, что Россия, выпуская токи разной длины, препятствовала телеграфированию. Рыжая лошадь исчезла. Но дело вовсе не в рыжей пророчествовавшей лошади. Мало ли коней!
Охваченный злостью к Ипатьевску, занятый организацией восстания, Ганс забыл протелеграфировать своей фирме секрет гребенок.
И не то что забыл. Он мечтал сам попасть туда и лично вручить формулы.
Иначе ему не выбраться из России.
Теперь все мечты погибли.
Позади толпа, и в ней блестят странно знакомые глаза горбатого китайца.
И вдруг Ганс вспомнил, чьи это глаза.
Да, Гансу придется опять бежать. Ему, кстати, и надоела со своей невероятной пылкостью киргизка. К тому же странно стал побаливать хребет.
Ганс вдохновенно обернулся к толпе. От пристального взгляда китайца он растерялся на секунду, но затем закричал:
— Бог не хочет говорить, когда среди вас есть предатели его святого дела.
— Кто предатель?
— Где ты, волосатый, видишь предателей?
Ганс указал дрожащим пальцем на китайца. А вдруг у того нет документов?..
— Обыщите карманы этого человека, и вы найдете доказательства…
Злобный рев был ответом на его слова. Он не ошибся.
Зеленый мандат китайца показался в воздухе.
— Я иду за другой лошадью, пока вы с ним расправляетесь, — сказал Ганс.
Несколько цепких рук охватили китайца, подняли было на воздух, чтобы ударить о камни, но китаец завопил:
— Смотрира внут!
Посмотрели внутри мандата. Там лежало удостоверение на право переговоров с шайкой ледника Ууота-Тоба. Предав в руки ГПУ главарей, шайка может идти на все четыре стороны.
И тогда киргизы проговорили с достойным благородством:
— Бери, он нам и самим надоел.
— Где же он? — спросил китаец. — Мне его или живого или…
Ганса нигде не было.
Далеко внизу мчалось, порхало облачко пыли.
Киргизы кинулись к лошадям.
Арканы перерезаны, и лошади, обрадовавшись свободе, ускакали в степь.
Кинулись к мотоциклу китайца.
Мотор загудел, побежал по тракту, но не промчавшись и полверсты, остановился. Не было бензина. Китаец кинулся к запасному бидону. Там торчали только перерезанные ремни. Китаец побежал обратно в аул.
Нигде не было бака.
С собой Ганс его не мог увезти, слишком тяжел и неудобен.
Глухие стоны донеслись из одной юрты.
Китайцу стало тоскливо, и он пошел в юрту, надеясь встретить там горе еще больше своего и тем утешиться.
Страшное зрелище предстало пред его глазами.
На кошме валялась Кызымиль и рядом с ней бак бензина. Пустой.
— Куда бенсина? — прорычал китаец.
Кызымиль, возлюбленная, покинутая Гансом, указала на свой живот. Несчастная вздумала отравиться бензином!
— Неужели псе?
— Половину, — прохрипела она.
Другую половину она вылила на кошму, увидав, что яд не действует.
— Половину! Ведь это десять фунтов!
Китаец долго не думал.
Он подал ей чашку горячего молока и подставил под рот горлышко бидона.
И вскоре десять фунтов бензина вернулись в свой уют.
Мотоцикл шел медленно. Все-таки бензин от желудочного сока слегка испортился.
Но китаец Син-Бинь-У верил в свой талант и, поглаживая ствол револьвера, говорил:
— Теперь от меня только на небо уходила.
Но в небо китаец не верил, когда там есть аэропланы.
Как же ему не радоваться!
Порадуемся и мы. Это такое редкое чувство!
Последуем же мы сначала за Гансом.
Он мчался на лошади, пока не загнал ее до смерти. Какая-то старушка в длинном черном платье попалась ему навстречу. Он остановился, чтобы спросить у нее дорогу. Но куда ему идти, он и сам не знал. И со скукой, которая появляется, когда смелость обращается в профессию, проговорил:
— Раздевайся!
И ему показалось, что старуха раздевалась как будто с удовольствием. Он поглядел на ее внезапно замаслившиеся глаза и плюнул.
— Мне только верхнее, сударыня, — сказал он поспешно.
И тогда старуха обозлилась, начала браниться и, увидав серьезность на его лице, расплакалась.
Переодевшись в странницу, Ганс шел по степи.
В те времена, насколько вы помните, грузы по Волге провозили в подводных лодках. По ночам лодки плыли сверху. Они походили на громадных дохлых рыб, которыми в таком изобилии наполнены были наши берега.
И вот однажды команда одной такой лодки заметила странный предмет, плывший через реку. Берега были давно пустынны, и команда скучала. Они стала держать пари. Одни говорили, что это знаменитый медведь Пашки Словохотова, вернувшийся в тоске по родине, а другие — подводная лодка новой конструкции для домашнего обслуживания. Треск мотоцикла слышался вдалеке.
Потому-то и было оказано такое внимание выловленной страннице.
— В Иерусалим идешь? — спросил один из матросов.
— На Афонскую гору, — ответила странница.
И тогда странницу провели в красный уголок агитировать против религии.
— Баба дошлая, если может так плавать.
— Эта поговорит!
И точно, странница после рюмки коньяка заговорила довольно оживленно.
— Может и в Каспийское море лодка-то выйти, дети? — спросила она ласково.
— Может.
Странница подумала.
— В бога Река верите, детки?
— Это что в картинках, в киношках играет… В того…
— Бог Рек, дети, есть воплощение в трех лицах бога отца, бога сына и… Он наполнил горечью реки, дабы мы могли исправиться и вновь вкусить по постам рыбу. Горькое раскаяние надобно теперь вам перед ним. Самим своим лицом упасть перед ним на колени… и просить прощения…
Матросы многозначительно переглянулись. Мотоцикл умолк. Лодка с огромной быстротой резала гнилые волны Волги. Луна, казалось, гналась за лодкой.
Странница продолжала проповедовать о милости бога Река, который любит прощать грешников, самолично являющихся пред его очами.
— Где ж он теперь находится? — мрачно спросили матросы.
Странница оживилась.
— Теперь он, дети, находится на Каспийском море.
