Сергей Антонов - Царский двухгривенный
Славик закрылся с головой и попробовал заснуть, чтобы досмотреть интересный сон.
Сон был про Таню. Пионервожатая приснилась такой, какой была на сборе, — в белой блузке и в шароварах. Только она была не на сборе, а где-то в пустой степи, и в этой степи рядами, как в клубе, стояли стулья, и на стульях сидели зрители. Они смотрели на Таню и ждали, когда она станет выступать. Среди зрителей Славик увидел кучерявого продавца кваса, бывшего Кулибина-сына, инвалида с фортункой… Все они сидели и ждали. А Таня ходила по степи и ничего не делала, и Славик знал, что она все забыла и не знает, что представлять. Постепенно зрители стали смеяться: и Кулибин-сын, и инвалид, и все прочие. Они смеялись над Таней, а она не знала, что делать, и ломала пальцы. И тогда Славик подошел к ней и стал при всех говорить, как ее любит, и все замолчали, как будто началась пьеса… Таня благодарно улыбнулась, взяла его за руку и сказала: «Посмотри-ка, кто идет…» Славик оглянулся и увидел, что зрители и стулья исчезли, и что они одни с Таней в безбрежной степи, и в небесах клубятся первобытные бурые дымы, и к ним медленно направляется громадный динозавр…
На этом месте Славик проснулся. Он еще благодушествовал в постели, когда зашел Коська и сообщил, что Таракан требует деньги — шестьдесят девять копеек плюс тридцать одну копейку штрафа.
Славик пообещал вынести деньги в половине одиннадцатого и отвернулся. Коська посмотрел на него, как на усопшего, покачал головой я ушел.
Откуда возьмутся деньги и почему именно в половине одиннадцатого, Славик вряд ли мог объяснить. Ему было не до этого. Ему хотелось спасать Таню.
После завтрака, когда часы пробили десять, он вспомнил о Таракане и, чтобы перебить охватившее его беспокойство, сел за рояль играть гаммы.
Тем не менее стрелка часов приближалась к половине одиннадцатого. Дома, кроме Нюры, никого не было. Славик пошел в кабинет и, стараясь отвлечься, стал копаться в книгах. Среди пыльного старья ему попалась небольшая книжка под названием «Анатэма».
Перелистывая никому не нужную книжку, Славик увидел, что это пьеса, и в голове его промелькнула мысль, что было бы хорошо подарить ее Тане. Таня занимается в драмкружке, ей нужно представлять. Но самое главное, он может увидеть ее, говорить с ней, и не во сне, а на самом деле.
От Мити было известно, что Таня работает в том же управлении, что и папа, на первом этаже, в экспедиции. Ходьбы до управления было минут двадцать, но в полдень Таня могла уйти обедать. Славик сунул книжку за пазуху и выскочил на улицу.
За два часа погода изменилась. Крадучись приближалась гроза. Сильный ветер завивал острую, горькую, как махорка, пыль, выворачивал наизнанку ветки деревьев, пугал всклокоченных воробьев, катил по асфальту кепки. За монастырским садиком нервно вспыхивали зеленые сполохи, освещая серое, как зола, брюхо плоской, низко и тяжело наплывающей на город сплошной тучи, и нетерпеливо, раньше времени погромыхивал гром.
Люди бежали кто куда, в равные стороны, будто играли в пятнашки.
Славик не боялся грозы, но он не мог допустить, чтобы промокла книжка. И когда туча загородила солнце, и наступили среди дня сумерки, панель все гуще и гуще стала покрываться черными крапинами, когда совсем близко, за забором, треснул гром, Славик по примеру взрослых бросился в первый попавшийся подъезд.
Он пробрался поглубже, прислонился к стенке, облегченно вздохнул и, оглянувшись, увидел совсем рядом с собой Таракана.
Таракан тихо беседовал с долговязым, довольно взрослым парнем. Парень, со странно искривленным, как в самоваре, лицом, украдкой показывал что-то, чего не было видно.
У Славика все поплыло перед глазами: и старуха, которая беспрестанно крестилась, и мужчина сурового вида с портфелем, поглядывавший на часы. Мужчина, пожалуй, мог заступиться, но лучше, пожалуй, пока Таракан не заметил, бежать.
В небе судорожно сверкнуло, прямоугольник двери озарился зеленым светом, в подъезде на миг вспыхнула электрическая лампочка, а на улице треснуло так оглушительно, словно какой-то великан переломил черев колено штук десять двухдюймовых досок. Мутный, белый ливень обвалился на город, выплясывая на железных крышах и мостовых и срезая афиши с заборов.
— А, Огурец! — сказал Таракан спокойно. — Ты чего тут? Денежки принес? Чего это у тебя за пазухой?
— Пьеса, — сказал Славик мерзко заискивающим голосом.
Таракан взял книжку и, перелистывая ее сзаду наперед, поинтересовался:
— К тебе Коська заходил?
— Заходил.
— Ты чего ему обещал?
Славик промолчал.
— Значит, таким макаром, — подытожил Таракан. — Голубя упустил, деньги продул на фортунке, вдобавок людей обманываешь. Мы с приезжим гражданином полчаса ждали. Думали, ты хозяин своему слову. — Он покачал головой, словно стыдясь, что у него такие ненадежные приятели. — Кто обещался в полодиннадцатого выйти?
Шум ливня стал стихать. Гром бурчал недовольно, словно его тащили, а он упирался. Гроза уходила так же внезапно, как пришла. Мужчина с портфелем высунулся два раза и, наконец решившись, пошел по своим делам. Отправилась восвояси и старуха. Славик хотел выскользнуть вслед за ней, но Таракан схватил его за руку.
— Куда же ты? Дождик, а ты бежишь.
— Я думал, что дождь кончился.
— Как же кончился, когда ты деньги не вернул. Вернешь — тогда кончится.
— У меня нет, — потупился Славик.
— Как это нет? Ты Коське обещал? Выходит, считать голословным?
Славик молчал. В темном подъезде их было трое. Все остальные ушли.
— Ну скажи, что с тобой делать?
— Я… я вам паровозик вынесу.
— На кой нам паровозик. Нам ехать некуда. Нам и тут хорошо, — он обернулся к приезжему. — Матроску возьмешь?
Приезжий кисло оглядел матроску, совершенно не интересуясь, на кого она надета, и возразил:
— Куда ее. Она рваная.
— Рваная?! — Таракан возмутился. — Где рваная? — Он повернул Славика, как будто это был не Славик, а манекен. — Новая совсем матроска. Из кооперации.
— Мне ее на день рождения подарили, — подтвердил Славик, обидевшись за свою матроску.
— А вот тут зашита, — показал приезжий. — Кабы новая, я бы взял. А так — нет.
— Да она ж новая!
— Не обижайся, не возьму. Поймать могут. С трусами вместе — давай. А так — нет.
— Ладно, — Таракан махнул рукой. — Бери с трусами.
Долговязый вздохнул и стал щупать материал.
— Штаны не дам, — сказал Славик, бледнея.
— Берешь, что ли? — не обращая на него никакого внимания, спросил Таракан.
— С трусами.
— А я маме… — начал было Славик, но Таракан оборвал жестко:
Скидай.
— Да ты что! Во-первых, мне к вожатой надо! Как же я безо всего… Я же пионер…
— Ладно трепаться. Скидай быстро!
— Не сниму… Я… Я кричать буду.
— Не скинешь? — Таракан удивился. — Как же не скинешь, когда я велю. Ну-ка, прикрой дверь.
Долговязый закрыл дверь на улицу. Таракан стал расстегивать пуговки на рукавах матроски. Славик стоял как бесчувственный. Что теперь будет, как он пойдет домой, он не понимал. Под матроской, кроме лифчика и ночной рубашки, ничего не было.
И в тот момент, когда пуговицы были расстегнуты и Таракан стал задирать матроску, когда Славику стало казаться, что все это, наверное, сон, — в этот момент появился человек, о котором можно было только мечтать.
В дверь сунулась скуластая голова милиционера.
— Кто тут смелый? — пошутил он. — У кого бумажка о наличии или ветошка?
Это был тот самый милиционер, который дежурил на базаре.
Долговязый струсил, а Таракан сказал спокойно:
— Ни у кого нету.
— Есть, есть! — закричал Славик. — Погодите!
Таракан поднял было кулак, но плотный, как чурачок, милиционер-спаситель, в полной форме, при нагане и шашке, с жетоном на левом кармане и в фуражке с лихим заломом, с ремнями вперехлест, вошел в подъезд.
Славик вырвал из пьесы два листика и, пока милиционер, ругая под нос непогоду, обтирал грязь с сапог, поправил задранную матроску и поспешно застегнул пуговицы.
— На базар, Андрей Макарыч? — спросил Таракан дружелюбно. — На пост?
— На дежурство, — строго поправил милиционер, обтирая голенище.
Все складывалось удачно, хотя Таракан и встал на пороге, — отрезать путь на улицу он теперь не посмеет. Как только милиционер дочистит сапоги, Славик выйдет с ним и пойдет рядом до самого дома. А там останется только парадное, лестница на третий этаж, всего два марша… Там уж как-нибудь…
— Знаешь меня? — спросил милиционер Таракана, бросая грязную бумажку и принимая свежую.
— А как же! — отозвался Таракан. — Тебя весь базар знает. Не опоздаешь на пост-то?
— А ты не тыкай. Я с вами гусей не пас. — Милиционер выпрямился. Лицо его от долгого наклона сделалось красное, как железнодорожный фонарь. — Ты чей?
